Трансформация демократии (В. Парето)

В. ПАРЕТО. ТРАНСФОРМАЦИЯ ДЕМОКРАТИИ*
Глава первая
ОБОБЩЕНИЯ
«Трансформация демократии» – не самое лучшее название. Но мы будем его использовать, ибо лучшего нет.
Для начала термину «демократия» недостает определенного значения, как и многим другим терминам, заимствованным из вульгарного языка. Зумнер Майн искал обходные пути решения проблем определения и заменил его на «народное правление», опубликовав книгу под таким названием. Но этот термин объясняет не больше, чем первый. И мы не должны питать надежду, что найдем терминологию, точнее и строже выражающую условие, столь преходящее и ничего не определяющее.
Перерождение из одного состояния в другое осуществляется не вдруг. Скорее здесь происходит продолжительное видоизменение, похожее на процесс эволюционного развития живых существ. Мы хотим изучать один аспект этого перерождения.
Используя экспериментальный подход, следует не только вскрыть ряд перемен, но и распознать их взаимосвязь. В противном случае мы бы подверглись риску вставить в объективное исследование субъективные моменты, отражающие наши настроения.
В связи с этим возникают две трудности.
Первая связана с тем, что общественные процессы занимают длительное время, пока дойдут до конца. Моя предыдущая попытка провести это исследование описывается в «Трактате по общей социологии». Поэтому я буду иногда ссылаться на эту книгу. И чтобы спасти читателя от необходимости детально знакомиться с той работой, я предваряю данное исследование некоторыми представляющимися уместными положениями. Вторая трудность обусловлена тем, что очень немногие исторические документы доступны для изучения. Предыдущая работа, заострявшая внимание на трансформациях «народного правления», от которого происходит современная европейская демократия, была монументальной. Даже этот ограниченный аспект был обширной темой для рассмотрения во всех доступных ипостасях. Поэтому нужно быть кратким и излагать только выводы. В связи с этим я вынужден буду ограничиться немногими примерами.
Много хороших книг ждут читателя, который захочет изучить эту тему подробнее. Конечно, я не собираюсь соперничать с ними. Но с другой стороны, если я буду их неправильно цитировать, то скорее из-за нехватки места, а не для того, чтобы утаить мое чувство признательности. Это объясняется тем, что я стремился обойтись без рассмотрения истории учений по данному поводу. Но я не буду связан благоговейной мыслью, что я в долгу перед мастером. Если я провожу разделение между теориями мастера и фактами, то это потому, что с фактами должны оперировать все ученые, придерживающиеся экспериментального метода.
Давайте вспомним некоторые общие принципы, которые выводились из «Трактата по общей социологии». Мы должны изучать сущность явлений. Прежде всего надо оценить, как события рассматривались людьми, распознать образы мышления, вызванные этими событиями.
Чувства и интересы постояннее всего, и потому они – самые важные составляющие сущности явлений. Чувства и интересы, которые к ним относятся, описаны в «Трактате по общей социологии». Материальные интересы и политическая экономия также обсуждаются в той работе.
Выражения чувств и интересов могут быть различны, как различаются их логические последствия. Эти выражения и последствия обычно служат предметом изучения для историков. Среди современных отраслей истории те, которые занимаются происхождением государственных и общественных структур, очень высоко ценятся.
Люди смотрят на факты сквозь собственные предубеждения. И если цивилизованные люди уже не верят в то, что солнце каждый вечер садится в море, они питают другие верования, столь же невероятные. Больше того, для них естественно высказывать домыслы о том, почему и как что-то происходит. Логическая экспериментальная наука позволяет нам отвечать на вопросы в определенных рамках. Но люди презирают случайности и отказываются принимать такие рамки. С тех пор как люди редко стали изучать общества экспериментальным путем, настоящую науку заменяет псевдонаука в поисках абсолютных ответов, которых страстно желают люди. Толкование фактов определяется чувствами, желаниями, предрассудками и интересами, которые очень часто незаметно для человека мотивируют его действия. Именно так появляются продукты мысли, которые названы «дериватами» в «Трактате по общей социологии». Ни один из этих факторов не отражен в логически экспериментальной науке.
«Дериваты» могут быть очень разными. Они часто разноцветны и переливаются всеми цветами радуги. Они одновременно и олицетворяют, и затемняют социальные факты. Мы изучали эти факты в «Трактате по общей социологии», анализируя сущность «дериватов». Ни метафизика с ее абсолютными принципами, ни эмпиризм, который довольствуется поверхностным сходством, не могут дать точный анализ. Эмпиристы, чтобы объяснить существующие явления, ищут точно такие же явления в прошлом. Но похожие явления не находятся и не могут быть найдены, потому что история в действительности никогда не повторяется. Бесконечное число сочетаний может рождаться из составляющих их человеческих поступков, а история ведет только хронику этих сочетаний.
Общественный порядок никогда не бывает совсем неподвижным: он находится в непрерывном движении. Но превращения могут происходить с разной скоростью. Их можно наблюдать как в древние времена – в Спарте, Афинах, так и в наше время – в Китае, Англии. Разница в том, что движение идет медленно, как в Спарте или Китае, либо быстро, как в Афинах или Англии. Больше того, такие различия могут характеризовать одну и ту же страну в разные времена. Например, Италия испытывает непрерывное движение от легендарных времен Ромула до сегодняшнего дня, но процесс перемен более интенсивен в одни годы и менее – в другие.
Легко понять, как люди отмечали зарю новой эры. Пришествие Христа определило начало новой, христианской веры, Хегира – для мусульман; Французская Революция 1789 г. – для верующих в «демократическую» религию, революция Ленина – для фанатически верующих в III Интернационал, и т.д. Практики логически экспериментальной науки не должны обсуждать такие требования, потому что они – показатели веры и находятся совершенно вне экспериментальной области. Но если с точки зрения логически-экспериментальной науки рассматривать события лишь как факты, не принимая в расчет приверженность к вере, которую они порождают, то нужно признать, что исторические периоды различаются только своими особенностями. Нижним критическим точкам этой кривой соответствуют христианство до Христа, ислам до Мухаммеда, демократия до Французской революции и большевизм до революции Ленина.
Полезно отдалиться от бездоказательной веры и изучать события так, потому что обособление в экспериментальной науке необходимо, но сомнение в вере очень часто мешает этой деятельности. Когда скептицизм плодит теоретические рассуждения, вера побуждает людей к деятельности, требуемой практической жизнью. Идеалы могут быть нелепыми и в то же время очень полезными для общества. Нам придется часто напоминать об этом, потому что такой факт нередко упускают.
Установление четкой границы между тем, что хорошо для экспериментальной науки и что хорошо для общества, – основание всему. Я писал об этом развернуто в «Трактате по общей социологии». Об этом нужно снова упомянуть здесь, чтобы не было риска, что некоторые читатели поймут мои наблюдения над фактом и связями фактов друг с другом как защиту частного момента. Такое часто случалось со мной в прошлом. Я думаю, что на основе исторических фактов могут прийти к выводу, что наша буржуазия движется к краху, но это не означает, что я сужу, «хорошо» это или «плохо». Точно так же я не стал бы оценивать крушение феодальных помещиков, вызванное крестовыми походами, как хорошее или плохое событие. Я не буду убеждать буржуазию пойти по другому пути или проповедовать реформы обычаев, вкусов или предрассудков. Так же, и даже в большей степени, я не буду заставлять людей верить, будто у меня есть рецепт исцеления от той болезни, которой страдает буржуазия и, шире, все общество. Как раз наоборот. Я открыто объявляю, что ни одно такое лекарство, выдуманное для того, чтобы поспорить, мне совершенно неизвестно. Я похож на врача, который распознал, что у пациента чахотка, но не знает, как излечить его. Разрешите мне добавить еще, что, пока общественные науки не продвинутся вперед, эмпиристы и люди-практики будут иметь больше мнений о том, как излечить общественный организм, чем врачи и ученые, хотя первые и могут иногда полагаться на знания последних.
Рационализм как одна из интеллектуальных «религий» укрепляет свои позиции утверждением, что не должно быть различия между теорией и практикой, между тем, что логически возможно, и верой в невероятное и фантастическое, или разделения между реальными и идеальными целями. Рационализм утверждает, что человек должен своим трудом сводить на нет эти различия. Ну да ладно, но я изучаю то, что есть, а не то, чему бы «следовало быть». И когда человеческие чувства, вкусы, интересы и образцы поведения изменятся, тогда объяснения, которые мы состряпаем, переменятся, но не раньше.
Только одно возражение нужно рассмотреть. Если бы надвигался новый порядок, мы бы почувствовали его приближение и тогда должны были бы рассматривать его с научной точки зрения. Но нет никакого указания на то, что тот образец хода событий, который наблюдался более 2000 лет, подходит к концу. Давайте предоставим решение тяжелой задачи по изучению социологии отдаленного будущего нашим потомкам, а сами будем довольствоваться социологией прошедшего, настоящего и ближайшего будущего.
Число людей, соглашающихся с этим положением, тает уже сейчас, когда я пишу эти строки. Сторонники могут и совсем исчезнуть, когда я проиллюстрирую мои теоретические принципы. Тем не менее я не могу умолчать об этих последних.
Первое их следствие состоит в том, что надо сохранить абсолютные суждения и довольствоваться случайными. Каждое состояние исходит из прошлых состояний и дает происхождение будущим. Те, кто любит произносить абсолютные суждения о «добре» и «зле», должны быть знакомы со всеми будущими состояниями, которые берут свое начало в настоящем. А поскольку это невозможно, то придется воздерживаться от абсолютных суждений и ограничиться случайными. Люди могут различать «добро» и «зло», только рассматривая ближайшие, немедленные воздействия на положение дел в изучаемой области и налагая ограничения на понятие ближайшего (сознавая, что долгосрочные тенденции часто приводят к совершенно различным результатам).
Были ли изгнания по приказу Римского Триумвирата или террор в первые годы Французской революции, или террор большевиков «хорошими» либо «плохими»?
На этот вопрос можно ответить только в понятиях чувства и веры, которые основываются на априорном размышлении, метафизических понятиях и т.д. Нельзя ответить на этот вопрос в терминах логически-экспериментальной науки.
В грубом виде взаимозависимость исторических явлений ясно видна из утверждения Клемансо о том, что нужно рассматривать Французскую революцию в целом (как блок) и что те, кто принимает часть ее, должны принимать ее всю. Здесь можно ясно увидеть разницу между научным объяснением и «дериватом». Если бы Клемансо хотел рассуждать логично, ему бы пришлось распространить этот принцип и на русскую революцию. Но, напротив, Клемансо отказывается рассматривать русскую революцию «как блок», не давая этому никаких объяснений. Он осуждает ее за «террор» и в то же время отказывается судить Французскую революцию за него же.
Мы имеем возможность убедиться в том, что только что упомянутый случай -это один лишь пример более общего явления – использования «дериватов» для оправдания хода событий. Человек может сказать очень мало нового об общественных фактах, которые повторяются в каждую эпоху, потому что они, по всей вероятности, уже произвели впечатление на мыслящих людей. Различие между их первыми впечатлениями и нашим научным наблюдением может состоять только в том, что наука предлагает большее приближение к экспериментальным реальным событиям.
Давайте построим аналогию. Невежественные люди иначе объясняют, что такое «богатая» и «бедная» почва, чем химики. Химики знают, а невежды не знают элементов, из которых составлены разные виды почв. Тем не менее химики считают термины «бедные» и «богатые» приемлемыми и ценными. Но невежда чувствует, что эти термины недостаточно ценные и должны быть отброшены в строгой научной дискуссии.
Второй вывод делается из наблюдения, что поиск наиболее выдающейся формы правления бесполезен и призрачен. Это происходит из неопределенности понятия выдающийся». Это также следует из факта, что невозможное событие считают возможным, т.е. процесс перемен замедляется в пользу хорошего правительства. Можно также встретиться с серьезными затруднениями потому, что общественные науки никогда не достигали большого успеха. С другой стороны, нужно надеяться, что мы преодолеем все помехи, которые закрывают единообразие от взгляда, и Рассмотрим природу взаимозависимости между социальными фактами.
Если обратиться к многочисленным теориям о конституционных и парламентских государствах, учрежденных за последнее столетие, становится ясно, что ни одна из них не отвечает современным ей событиям. Эти теории указывали в одну сторону, а факты – в другую. Например, «Размышления о представительном правительстве» и «Эссе о свободе» — Милли – книги, когда-то очень знаменитые, – поражают читателя своей совершенной оторванностью от реалий современной автору Англии.
Кто сейчас интересуется теориями равновесия власти? Кто определяет нужное равновесие между правами государства и индивида? Может ли этическое государство, о котором люди говорили с таким уважением (несмотря на очевидную иронию), действительно быть найдено? Конечно, государство Гегеля было продуктом очень живого воображения и даже пережило поэтическую и метафизическую социологию. Трудящиеся больше интересуются осязаемыми преимуществами вроде высокой зарплаты, прогрессивного налога и увеличенного свободного времени чем метафизикой; хотя нужно признать, что рабочие не высказывают презрения к своим собственным мифам о пролетарской добродетели, зле капиталистических порядков, желательности рабочей демократии и т.д.
Нам однажды говорили, что война невозможна, потому что успехи в военной промышленности сделали конфликт немыслимым. Что самое плохое, война должна была быть предотвращена в последнюю минуту всеобщей забастовкой или каким-то другим планом рабочих, особенно социалистов. Какие лицемеры! Такие милые речи ничуть не помогли остановить первую мировую войну. Никакая всеобщая забастовка так и не осуществилась. Напротив, члены парламента – социалисты разных стран – либо поддерживали войну, либо никак не могли ей противостоять. Немецкие социалисты, наследники Маркса, почти единогласно проголосовали за войну, и лозунг Маркса: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» – превратился в «Пролетарии всех стран, убивайте друг друга!»
Теперь мифы и пророчества обновлены. Некоторые говорили, что Лига Наций представляет триумф «защитников добра и справедливости» (другие даже добавили бы «и свободы») и принесет мир и радость всему миру. (Конечно, кто-то из них на самом деле не верит тому, что говорит.) Другие же люди вполне искренне верят, что большевизм принесет радость и мир. Даже если это покажется странным, есть и такие, кто убежден, несмотря на последние разочаровывающие события, что Лига Наций исцелит все болезни мира. Это те люди, хотя их мало, которые верят в 14 пунктов Вильсона. Больше, чем любой мыслитель до него, Вильсон был способен выделить основания для хорошей республики. Может быть, он и прав. Есть еще люди, которые верят в магию, и говорят, что кто-то верит в дьявола. Больше того, посчитайте, как многочисленны верующие в христианскую науку.
Давайте продолжим о третьем следствии. Когда кто-то оценивает любое деяние с целью определить, действительно ли оно «хорошо, справедливо, нравственно, религиозно, патриотично» и т.д., он в самом деле хочет определить, действительно ли этот поступок согласуется с чувствами определенной группы людей в данный момент времени. Такие чувства обычно смутно определяются. Это может быть полезно, если требуется консенсус, но это почти ничего не говорит о возможности осуществления политики на практике или о том, какие должны быть экономические и общественные последствия такой политики.
Тот факт, что понятие долго живет в обществе, показывает, что оно совместимо с общественными условиями. В конечном счете возможно, чтобы с изменением такого понятия одновременно изменялись социальные условия. Но можно доказать правильность чего угодно, если использовать неадекватные меры.
Например, зная, что крестовые походы в Азию с целью освободить гроб Господень будут рассматриваться как религиозный поступок, можно было предсказать теплый прием крестоносцев местными глубоко верующими христианами. Но это знание не позволило предсказать экономические, политические и социальные последствия крестовых походов. Барон, который участвовал в крестовом походе, был предположительно добрым христианином, хотя, возможно, в большей степени неутомимым искателем приключений. Но он, несомненно, был плохим феодальным помещиком, потому что оставил свой замок на разрушение. Капиталисты нашего времени, которые всегда готовы к войне, возможно, хорошие патриоты, хотя среди них есть корыстолюбцы. Но они производят очередное разрушение своего класса.
В этом и во многих подобных случаях, если человек оценивает общественную полезность хода действий, он может сказать, что люди, участвующие в этих действиях, преследуют какую-то идеальную цель. Но при этом они часто несознательно идут к той цели, к которой бы не стали идти, если бы знали, что их дорога ведет туда.
Таким образом, одно дело размышлять об идеалах, и другое – оценивать реальные образцы перемен. Божественное право королей и императоров, священная власть большинства и божественное право рабочих – все это может быть защищено прекрасными аргументами. Точно так же Победоносцев находил самые возвышенные слова, чтобы восхвалять царское самовластие. Это ничего не добавляет к нашему пониманию последствий различных государственных политик.
Спарта не давала гражданства чужестранцам. Рим даровал им это право, пригласив свободных людей к себе в граждане. Как оценить эти меры? Во-первых, их можно оценить с точки зрения предполагаемого равенства всех людей, защиты равных прав и гуманизма. Во-вторых, их можно оценить с позиций экономических, социальных и политических последствий. Это две разные темы, не имеющие между собой ничего общего.
«Справедлив» или «несправедлив» налог? Один возможный подход – отвечать на вопрос в терминах чувств. В таком случае аргументами в дискуссии по этому предмету будут только «дериваты». Еще один возможный подход состоит в том, чтобы отвечать с помощью формальной логики. В таком случае на вопрос можно ответить, только если знать значение терминов «справедливо» и «несправедливо». Меньше 100 лет прошло с тех пор, когда считалось «несправедливым», что налог устанавливает кто-то помимо тех, кто его платит. Фактически веками считалось, что согласие налогоплательщиков необходимо для того, чтобы налог был признан справедливым. Это было установлено палатой общин в Англии и другими аналогичными собраниями. Даже прогрессивные налоги, которые давали возможность забирать деньги у «состоятельных» и давать их «бедным», некоторые из коих жили лучше, чем богатые, считалось «несправедливым». Результатом этих прогрессивных налогов было истощение капитала и др. Сейчас в 1920 году прогрессивные налоги признаны целесообразными и справедливыми. И уже нечего говорить на тему «справедливости», потому что это зависит от значения, которое вкладывается в используемые термины. Но силлогизмы, которые можно использовать, обращаясь к вопросу о справедливости, докажут свою несостоятельность в решении другого вопроса, совсем на иную тему. Какие экономические и социальные последствия будет иметь политика?
Может быть, это»справедливо, похвально, желательно, нравственно, необходимо», чтобы у рабочих была короткая смена и высокая зарплата. Но проблема справедливости отличается от вопроса практичности. Во-первых, практично ли думать, что будет обеспечен реальный, а не номинальный заработок? Во-вторых, каковы могут быть последствия таких мероприятий?
Возможно, такие утверждения шокируют некоторых читателей и покажутся им ересью. Другие будут судить о них так, что устранят необходимость их выражения. Я напомню первой категории читателей, что моя цель – представить исключительно экспериментальное исследование, свободное от привязанностей к вере. Я хочу напомнить второй категории читателей, что очень многие люди, далекие от того, чтобы считать эти утверждения очевидными, думают, что это нелепые заблуждения. Поэтому совсем небесполезно держаться в стороне от этих людей.
Давайте продолжим о других ересях. Определение суммы контрибуций, которые «должна» была выплатить Германия после своего поражения, было законным упражнением – точнее, псевдологическим упражнением – в международной нравственности, равенстве и т.д. Определение суммы контрибуции без использования этого термина, потому что термин мог быть обидным для Вильсона, – это пример использования «дериватов». Но все это не может, пока рассматриваются практические эффекты, заменить усилия по определению того, что Германия «может» заплатить и что «полезно» требовать победителям.
Предсказания делаются с помощью двух операций. Во-первых, наблюдатель изучает возможности. Во-вторых, наблюдатель подсчитывает вероятность различных результатов. Прошлое снабжает нас примерами того, что возможно, или, точнее, экспериментальное наблюдение предполагает, что некоторые вещи логически зависят от наблюдаемых элементов. Похожесть отдельных результатов может быть экстраполирована из общего единообразия, наблюдаемого на протяжении определенного времени в различных местах. Эти два исследования должны по названным выше причинам повернуться больше к наименее переменным величинам явлений, чем к сложным событиям (включая выбранные наугад идиосинкретические подробности), с которыми часто имеют дело эмпиристы. Это правильно по одной замечательной причине: бесполезно искать предсказуемые образцы, которых не существует.
На протяжении XIX века многие люди обращались к так называемому историческому методу изучения общественных явлений. Много важных исследований было проведено, чтобы выяснить корни этих явлений. Это обозначило заметный успех в приближении к опыту в сравнении с этическим и метафизическим методами, которые были, да в каком-то смысле и остаются, очень важными. Но мы можем пойти дальше по сравнению с историзмом, используя гениальные методы эксперимента.
Какой-либо институт или социальный факт в данный отрезок времени может быть, хотя это и не обязательно, непосредственным превращением априорного института или социального факта. Однако схема эволюции не представляет собой прямую линию и наличие общих признаков не следует путать с доказательством происхождения одного от другого. Рассматривая птиц и млекопитающих как классы, хищных птиц мы помещаем на позиции, аналогичные позициям зверей. Но даже самый ярый дарвинист не будет утверждать, что звери произошли от хищных птиц. Современные профсоюзы аналогичны средневековым гильдиям. Но если даже некоторые пламенные приверженцы метода социального происхождения однажды рассматривали это как случай непосредственного превращения и осведомлены об экспериментальной методологии, то в итоге и они отказались от предположения о таком происхождении.
Метафизики начинают с абсолютных принципов и пытаются давать объяснения реальности, согласующейся с этими принципами. Ученые и эксперименталисты стараются обнаружить общие черты и образцы, которые также называют абстракциями.
Я упомянул об этом потому, что есть авторы, которые путают экспериментальный метод с метафизикой. Игнорирование этого различия происходит от недостаточного знакомства с экспериментальным методом.
Степень, до которой можно дойти в экспериментальном отвлечении, бесконечна. Любой общий принцип может зависеть от еще более общего и так далее, беспредельно. Но следовать этой логике не всегда можно и не всегда приемлемо для выполнения наших целей. Нужно избегать риска обобщения вне границ сегодняшнего опыта и странствования в воображаемых пространствах. Ньютон справедливо ограничивал себя в размышлениях о гравитационной Вселенной, как справедливо современные инженеры желают дальнейшего прогресса и как будет справедливо для людей будущего отвлекаться от успехов современности. Нужно также заметить, что важно ограничивать область исследования. Последователи Ньютона сослужили хорошую службу тем, что ограничили свои изыскания нахождением выводов из теории гравитации. Их вклад в науку был бы незначителен, если бы они искали только «сущность» земного притяжения. Сходным образом сейчас, кажется, растет интерес к праздной дискуссии о «ценностях» среди некоторых экономистов (если их можно таковыми назвать).
В «Трактате по общей социологии» мы анализировали элементы, называемые «резидуями». Нет сомнения, что этот термин включает бесконечное число широко обозреваемых фактов и что рано или поздно мы откроем еще больше общих фактов. Все можно объяснить таким образом. Было бы вопиющим противоречием, если бы кто-то утверждал в споре, что экспериментальный метод никогда не постигнет абсолютного знания, и в то же время заявлял, что все явления можно объяснить в терминах открывательских принципов. Я буду теперь говорить только от своего имени, а не от имени других. Давайте посмотрим, какие взгляды можно вывести из широко обозреваемых фактов. Это занятие более утомительное, чем позволять нашему воображению блуждать в бесконечных пространствах вне царства опыта. Как я уже сказал, такой подход ценен, когда он рассматривается с научной точки зрения. Но он не ценен с точки зрения веры, которая побуждает простых людей к действию.
Те, кто утверждает, что научное обоснование менее важно, чем вера, побуждающая к действиям, правы. Я не буду спорить с этим. Они оправданы теорией, которую считают принципиально важной, и могут быть довольны тем, что моя попытка построить логически-экспериментальную теорию находится среди вторых по важности.
Чтобы открыть элементы, относящиеся к вопросу, который мы задаем, давайте поищем другие аналогичные факты. Мы найдем различные факты, рассмотрим разные элементы. Те, кто тщательно наблюдает факты такими, как они сейчас раскрываются, заметят по меньшей мере три очень различные тенденции: 1) ослабление центральной власти и рост анархических сил; 2) быстрое движение внутри цикла демагогической плутократии; 3) трансформацию чувств буржуазии и все еще правящего класса.
Эти три тенденции – предметы следующих эссе.