Тибо. О необходимоcти общего гражданcкого права

О необходимоcти общего гражданcкого права для Германии

Антон Фридрих Юстус Тибо,

гофрат и профессор права в Гейдельберге,
обозреватель Императорской законодательной комиссии
в Петербурге

И хотя ныне Германия благодаря освобождению своей земли спасла свою честь и добилась для себя возможности счастливого будущего, однако достижению даже лишь небольшого счастья препятствуют столь многие всевозможные препятствия, что приходится с упрямой верой держаться надежды, чтобы не поддаваться дурным предчувствиям. Ибо как бы ни старались возвеличивать немцев в противоположность побежденным, все же остается несомненным, что часть нашего народа, в особенности в высших и средних сословиях, недостойна называться немцами, что наши чиновники сильно испорчены тонким ядом французского примера и влияния, что мелочность и ограниченное корыстолюбие отчасти не чужды даже Лучшим и что оттого ныне снова весьма легко может произойти то, что легко происходит только в тревожные времена, а именно то, что честные мужи будут подавлены или угрюмо займутся невинным бездействием, что отбросы нации протиснутся наверх и что наши правители, плохо консультируемые и руководимые, даже при всем своем желании не будут в состоянии удовлетворить ту часть народа, исключительно ради которой правление страной имеет значение. Возможность всего этого будет возрастать еще и вследствие того, что повсюду у наших сильных и честных мужей все сильнее проявляется преувеличенное добродушие, которое неистово требует невозможного, исчерпывает себя в политических и эстетических мечтаниях, за поверхностным забывает о главном и благодаря этому с якобы мудрой рассудительностью дает ограниченным и испорченным светским львам низшего пошиба наилучшую возможность сохранения всего худшего и мелочного от погибели. Сейчас мы, как никогда ранее, переживаем такое время, когда изворотливые, поддерживаемые новым опытом, смогут с радостным сожалением указывать нам на неудачу изменений и обновлений.
Во всяком случае уже сейчас решено, что Германия по-прежнему должна отказываться от преимуществ обязательного единства и распасться на ряд чисто внешне связанных небольших государств. Жаловаться на это было бы поистине необдуманно и несправедливо. Ибо если мы не хотим предъявить завышенное требование, чтобы все другие народы, обязательно веря в справедливость нашего правительства и жертвуя Человечным ради Абстрактного, действовали лишь в интересах немцев, то тогда указанное разобщение и дробление покажется почти необходимым; ведь оно обещает при случае так много важных преимуществ, что едва ли какой-либо политик будет в состоянии доказать, что полное объединение принесет немцам больше пользы, чем названное разобщение. Положение больших государств всегда представляет собой своего рода неестественное напряжение и изнурение. Заинтересованное оживление только по одному пункту, однообразное стремление только к одной цели, постоянное подавление Индивидуального, Разнообразного ради единственного общего дела, а по сути никакой внутренней связи между правителями и подданными! Зато в союзе небольших государств своеобразие Отдельного обладает свободой, Разнообразное может развиться в Бесконечное, а связь между народом и правителями намного теснее и живее. И не надо придавать слишком большое значение тому, что в больших простых государствах особо подчеркивают ратное мужество Одиночки [т.е. Отдельного]. Ибо если небольшой народ воспитан нравственно, им мудро правят и он благосклонно относится к своему устройству, то он всегда отличается превосходной ратной доблестью и силой, а преобладающая сила больших государств всегда заключается в таком случае лишь в численном превосходстве своих сражающихся. Немцы и без этого не должны забывать о том, как хорошо названная раздробленность согласуется с их характером, по крайней мере с нынешним развитием нации. Повсюду противоречивые и сталкивающиеся элементы, которые при объединении не могли бы давать покоя друг другу, зато при постановке рядом друг с другом могли бы, состязаясь, устремиться к Высшему и пробудить и питать бесконечное множество Разнообразного, Особенного! С таким богатством Разнообразного немцы всегда будут утверждать выдающееся место среди народов, в то время как все могло бы опуститься до пошлости и тупости, если бы всемогущая рука Единственного [т.е. Отдельного] смогла настроить немецкие народы в пользу полного политического Единства.
Однако, даже полагаясь в целом на названное разобщение, нельзя все же забывать о том, что такое положение дел грозит, быть может, самыми большими опасностями, если наши правители забудут о своеобразии своего положения, если опрометчиво будут подражать неизбежным недостаткам больших государств, если будут пытаться внушить уважение народа к себе посредством бессмысленного придворного великолепия, вместо того чтобы добиваться такового лучшим путем – путем эффективного, доброжелательного, сильного правления, и если будут преследовать только одну цель – без дружеских связей с соседними государствами убого пытаться достичь великой цели своими собственными скудными силами. Именно с этой стороны нам угрожают бесчисленные опасности, и если наши правители будут верить нашептываниям тех, кто ныне легко может придать своему голосу наибольшее значение, то у честных и сильных мужей нации едва ли будет основание для того, чтобы с радостными надеждами ожидать будущего.
Не мое призвание – освещать с этой стороны наше будущее политическое положение, однако я достаточно долго был активным цивилистом, так что в этот великий и роковой момент могу смело высказать мои пожелания по поводу наших будущих гражданских отношений. И действительно, это и есть та сторона, которая заслуживает наибольшего внимания. Ибо в отношении политической организации подготовлено уже столь многое, что выбор Целесообразного в большей мере зависит только от доброй воли, нежели от усилий разума; в гражданском же, в частноправовом отношении крайне необходимо, чтобы по неприступным господствующим мнениям прошло теплое дуновение, которое ликвидирует Закостенелое и вернет к жизни все то, что в руках обычных государственных политиков лежит мертвым грузом на самых святых отношениях гражданина.
Несколько знамений времени почти вынуждают меня быстрее высказать следующие пожелания. В последний год немцы пробудились от долгого сна. Все сословия служили доброму делу с такой силой и согласием, которые можно назвать почти неслыханными, и наши правители с избытком убедились в том, что немцы являются благородным, сильным, великодушным народом, который может громко претендовать не только на справедливость, но и на благодарность своих правительств, т.е. и на то, что этот замечательный момент будет использован для уничтожения наконец старых злоупотреблений и для закладки твердых основ счастья Одиночки благодаря новым мудрым институтам. Но как раз в этот момент и после того как многие наши главные правоведы давно признали бесчисленные недостатки нашего прежнего гражданского устройства, – как раз в этот момент во многих местах срочно занялись восстановлением витиеватой смеси прежней неразберихи вопреки введенному новейшему праву, организацией каждого отдельного небольшого государства, будто оно не связано никакими узами со всем миром и беззаботно ждет Невероятного от своих небольших сил. Да и теория не бездействовала при этом, а из уст умного и благородного автора мы вынуждены были услышать, что достаточно вернуть немца к его прежним обычаям и оговорить повсюду на всякий случай улучшения в частном.
Я же, напротив, считаю, что наше гражданское право (под которым здесь я всегда буду понимать частное и уголовное право и процесс) требует полного и немедленного изменения и что немцы в своих гражданских отношениях не смогут быть счастливы, если все немецкие правительства, объединив свои усилия, не попытаются способствовать составлению и изданию одного Свода законов для всей Германии, освобожденного от произвола отдельных правительств.
К каждому законодательству можно и должно предъявлять два требования: чтобы оно было формально и материально полным, следовательно, чтобы его положения были сформулированы ясно, недвусмысленно и исчерпывающе, и чтобы его гражданские институты были организованы мудро и целесообразно, всецело согласно потребностям подданных. Но, к сожалению, нет ни одной земли в Германской империи, в которой хотя бы одно из этих требований было удовлетворено хотя бы наполовину. В разных местах в наших древнегерманских судебниках, пестрая смесь из которых все еще существует во многих землях, ярко выражен, пожалуй, простой германский дух, и в этом отношении их можно было бы хорошо использовать в отдельных правовых вопросах в новом законодательстве. Однако то, что они часто не отвечают потребностям нашего времени, что во всем присутствуют следы древней жестокости и недальновидности и что они ни в коем случае не могут считаться общими, всеобъемлющими сводами законов, так об этом у Знатоков было и есть только одно мнение. Что еще из отечественных партикулярных законов следует непосредственно за ними, так это распоряжения суверенов, в которых часто к тому или иному отдельному институту добавлялось нечто хорошее; и все же все это является, как правило, робким улучшением по мелочам, а вся спутанная масса в большинстве случаев подавляет сама себя. О наших древних прозрачных имперских законах можно в крайнем случае утверждать лишь то, что в них содержится немного рациональных распоряжений, например, об опеке и процессе, но настоящими сводами законов они не являются, исключая лишь свод «Каролина», непригодность которого для нынешнего времени признана настолько, что даже сторонники Непреложного вынуждены были согласиться с крайней необходимостью в новых уголовных законах. Таким образом, все наше отечественное право представляет собой бесконечное нагромождение пестрых, противоречащих друг другу и уничтожающих друг друга положений, пригодных лишь для того, чтобы разделить немцев и сделать невозможным глубокое знание права судьями и адвокатами. Но даже совершенное знание этой хаотичной смеси не приведет ни к чему. Ибо все наше отечественное право является настолько несовершенным и пустым, что из ста правовых вопросов всегда не менее девяноста приходится разрешать по заимствованным чуждым сводам – по каноническому и римскому праву. И именно в этом Беда достигает наивысшей точки. Каноническое право, если оно касается не устройства католической церкви, а прочих гражданских институтов, недостойно упоминания; это масса неясных, исковерканных, несовершенных положений, возникших отчасти вследствие плохого понимания римского права древними толкователями и настолько деспотичных, имея в виду влияние духовной власти на светские дела, что ни один мудрый правитель не сможет полностью подчиниться таковому. Поэтому последним и самым главным источником права для нас остается Римский свод законов, т.е. сочинение гораздо более чуждой нам нации периода глубочайшего своего упадка, на каждой странице которого заметны следы этого упадка! Нужно быть всецело в плену пристрастной однобокости, чтобы считать немцев счастливыми вследствие принятия этого неудачного труда и серьезно рекомендовать его дальнейшее сохранение. Правда, он бесконечно совершенен, но примерно в таком же смысле, в каком немцев можно назвать бесконечно богатыми, потому что им принадлежат все сокровища в их земле вплоть до центра Земли. Если бы только все это можно было выкопать без затрат – ведь в этом-то и заключается скверная трудность! Вот так же обстоит дело и с римским правом! Не вызывает сомнений, что глубоко образованные, умные, неутомимые юристы смогут собрать из отрывочных фрагментов этого Свода законов нечто исчерпывающее по любой теории и что через тысячу лет мы будем, пожалуй, настолько счастливы, что получим классическое исчерпывающее сочинение о каждом из тысячи важных учений, которые в данный момент непонятны. Однако подданным не важно, что хорошие идеи надежно сохраняются в напечатанных трудах, зато важно, чтобы живое право сохранялось в умах судей и адвокатов и чтобы они могли иметь возможность получить обширные правовые знания. В случае же римского права это будет всегда невозможно. Вся компиляция выполнена слишком непонятно и поверхностно, а настоящего ключа к ней у нас не будет никогда. Ведь мы не владеем римскими народными идеями, которые должны были делать римлянам бесконечно многое легко понятным, что для нас является такой же загадкой, как, например, то, что недавно многие поверхностные французские юристы легко рассматривали Кодекс с верной позиции, тогда как немецкая основательность и неповоротливость в работе всегда не давали результатов. Следовательно, мы повсюду должны будем печься о хорошо обученном аппарате, ибо при таком разнообразии и скудности исторических источников разъяснения будут настолько пространными, запутанными и по большей части настолько смелыми, что ни один из практиков не будет в состоянии надлежащим образом приобщиться к открытым сокровищам. Ведь не существует ни одного профессора по Пандектам во всей Германии, который мог бы похвалиться тем, что ему по источникам удалось произвести историко-догматическое исследование всех отдельных учений его ограниченной области науки или полностью их продумать. Позвольте же и нам чистосердечно признаться: римское право никогда не будет доведено до полной ясности и достоверности. Ведь у нас в каждом случае отсутствуют источники-комментарии, а вся беспорядочная масса плачевно разорванных фрагментов ведет в такой лабиринт смелых, шатких предпосылок, что толкователь редко сможет «стать на твердую почву», следовательно, очередной самый лучший толкователь снова и снова будет прельщаться попыткой изложения новых идей и опровержения предшествующих. Ведь у нас есть весьма свежий опыт на примере некоторых новых превосходных произведений, которые едва ли в скором времени найдут нечто себе подобное и которые тем не менее сразу же подверглись самым бойким нападкам, не сумев насладиться полной победой в общественном мнении. То же, что прежде всего препятствует римскому праву, так это внутренняя недостаточность большинства его положений, особенно в отношении Германии. Лейбниц, правда, своими почти страстными высказываниями о гениальности римских юристов вызвал сильное изумление у многих, однако эти высказывания касались по большей части лишь формальной стороны и никак не касаются всего Свода законов. В этом отношении они, разумеется, верны, но не касаются вышесказанного. Ибо все, что можно и должно признать за классическими юристами, представляет собой большую последовательность и необыкновенную легкость в применении общих позитивных положений права к самым мелким, к самым запутанным частностям. Однако не следует отрицать и того, что позднее они всё больше уходили к шаткой справедливости и что их сообразительность нанесла в принципе столько же вреда истинной правовой мудрости, сколько и пользы. Ибо во всем они находились под давлением позитивных основ периода варваров, и в этом случае последовательное истолкование не уменьшало зло, а увеличивало его. Так, например, классическую теорию отцовской власти и права наследования можно назвать шедевром юридической последовательности и искусства анализа, но к этому следует добавить: горе той нации, в которой юристы обречены на то, чтобы тренировать свою сообразительность по таким жестким, однобоким основам! Да и что даст нам вся эта мудрость классиков, если их идеи не дошли до нас в чистом виде, если последующие императорские конституции исковеркали и исказили почти каждую отдельную правовую теорию, если теперь все это лежит пред нами как истинно ужасная смесь умных и сумасбродных, последовательных и непоследовательных положений! Это касается не только бесчисленного множества небольших положений права, но и больших правовых масс, которые могли бы считаться основой всего гражданского права, а именно учения о родительской власти, о гарантии собственности, об ипотечном праве, о наследственном праве и о давности.
Но даже если бы все эти упреки были необоснованными, то все же остается одно обстоятельство, превосходящее все мыслимое Плохое: мы обладаем – невероятно – Сводом законов по римскому праву, текстом которого мы не владеем и содержание которого в этом отношении можно сравнить с обманчивым светом. Был принят не аутентичный или запатентованный текст, а идеальное право (которое хочется так назвать), которое встречается в имеющихся бесчисленных рукописях и звучит совершенно по-разному. Масса же этих вариантов чудовищна. Лишь в издании Гебауэра их печать заняла столько же места, сколько четвертая часть текста; тем не менее достаточно хорошо известно, что в этом издании не была использована даже сотая часть необходимых вспомогательных материалов. Если ученый в течение нескольких недель будет сопоставлять хорошие рукописи или издания друг с другом, он всегда обнаружит новые поразительные варианты; и вовсе не вызывает сомнений то, что добрую часть традиционных правовых воззрений следовало бы решительно отбросить, если бы нашим Крамеру и Савиньи посчастливилось находиться в Риме десять лет в том месте, где Бренкман пытался в меру своих сил послужить хорошему делу. Таким образом, счастье наших граждан зависит от того, относятся ли к нашим ученым в Риме и Париже либерально и старательно ли они собирают материалы или нет! И когда мы наконец достигли бы страстно желаемой цели, когда варианты всех рукописей и изданий были бы собраны в одну огромную кучу, что тогда стало бы результатом? Искусный выбор из различных вариантов прочтения зависит, как правило, только от чутья, а строго оправдать выбор удается редко. Стало быть, критические споры умножатся до бесконечности, тем более что в хороших ученых юристах нам вовсе не нравится, когда они считают мнения других – именно потому, что они высказаны другими, – чрезвычайно сомнительными и прилагают все силы к открытию новой инстанции. Практики же в подобных ученых спорах вынуждены будут находиться посередине, как терпеливый «Буриданов осел», стоящий с неподвижной головой между двумя связками сена, или же решиться заставить зашевелиться своих судей так же, как известный француз Бога, который купил немецкому Богу в Ганновере немецкую азбуку и, вознеся ее к небу, сказал: сделай сам из нее «Отче наш»! Если бы это было не так, то тогда разве возможно было бы, чтобы благородные немецкие правоведы во времена позора и подавления, пересиливая себя, все же со всей серьезностью рекомендовали своему Отечеству принять Новое Французское Гражданское право?
Разумеется, нельзя отрицать того, что введение римского права многократно способствовало развитию нашей науки, особенно изучению филологии и истории, и что вся эта большая загадочная масса давала и будет давать большие возможности для тренировки и прославления сообразительности и комбинационного таланта наших юристов. Однако гражданин всегда должен иметь возможность настаивать на том, что он, так уж случилось, не создан ни для юриста, ни для преподавателей хирургии, чтобы позволять проводить на своем живом теле анатомические опыты. Вся ваша ученость, все ваши варианты и конъектуры – все это тысячу раз нарушало мирную безопасность гражданина и наполняло лишь карманы адвокатов. Счастью гражданина нет дела до ученых адвокатов, и мы пылко благодарили бы Небо, если бы благодаря простым законам случилось так, что наши адвокаты вовсе могли бы обойтись без учености; ведь были бы мы безмерно счастливы, если бы наши врачи смогли механически лечить все болезни с помощью шести универсальных лекарств. Для истинно научной деятельности всегда существует столько предметов, что никогда не надо будет «завязывать узлы», чтобы затем их можно было развязать. Но я утверждаю еще больше: ваша наивысшая ученость с давних пор не оживляла, а убивала истинный юридический смысл для гражданского существа. Масса Позитивного и Исторического чрезмерно велика. Обыкновенный юрист, которому, как правило, доверяется счастье граждан, сможет лишь коекак удержать в памяти эту массу, но никогда не сможет обработать ее умом. Это порождает неловкость и страх, которые вызывают жалость, а в результате на заднем плане всегда остается прежний «утешитель», из которого механически черпают нужный совет. Сравним лишь адвокатов Англии, где не сильно боятся римских древностей и вариантов, с нашими хвалеными друзьями права. Там все представляет собой жизнь и живое своеобразие, в то время как у нас в большинстве земель все покоится на «деревянных ножках» и проводится столь неубедительно и педантично, что в результате нельзя не заметить, что расположение вызывают преимущественно болтуны, которые ничего не знают о позитивном и учености, зато весело «выходят в открытое море».
Если взять все это вкупе, то у каждого друга Отечества должно возникнуть желание, чтобы простой свод законов – творение собственных сил и деяний – наконец-то обосновал и закрепил надлежащим образом наше гражданское состояние, соответствующее потребностям народа, и чтобы патриотический союз всех германских правительств дал всей империи на вечные времена блага единого гражданского устройства. Сначала я попытаюсь наглядно показать преимущества этого великого обновления, а затем устранить то, что могли бы, пожалуй, возразить в отношении его осуществления.
Сперва, чтобы понравиться ученым, я рассмотрю вопрос лишь с научной стороны: сколь бесконечная польза для настоящего, высшего образования служителей права, учителей и учащихся! До сих пор было невозможно, чтобы кто-либо, даже будь он самым прилежным теоретиком, смог окинуть взглядом все право и умом глубоко понять его. Каждый обладал лишь в лучшем случае своими сильными сторонами, а в тысяче мест – потемки! Нам не досталось ничего из бесценных преимуществ обзора взаимодействия всех отдельных элементов юриспруденции. Зато простой Национальный Свод законов, выполненный в Германском духе с Германской силой, будет во всех своих частях доступен каждому, даже заурядном уму, а наши адвокаты и судьи благодаря этому попадут наконец в такое положение, когда у них будет живое право для каждого случая. Ведь только при подобном своде законов можно думать об истинном дальнейшем развитии правовых взглядов. И хотя с нашими прежними учеными комментариями мы все сильнее углублялись в филологию и историю, зато при таком изнурительном занятии все больше притуплялось ясное понимание права и несправедливости, потребностей народа, простоты и строгости закона, достойных уважения. Да и что можно было сделать для названного дальнейшего развития, если большинство частей нашего позитивного права совершенно испорчены, если мы редко знаем об их основаниях, если, с одной стороны, не было надежды на улучшение, а с другой – мало возможностей для оживляющих комментариев! Зато если бы сильный отечественный свод законов был достоянием всех, если бы его составили (после зрелой ревизии и с полным использованием общественного суждения) признанные и известные государственные мужи и ученые и если бы затем его основания (обязательно открыто) были доведены до общего сведения, то тогда истинная юриспруденция, т.е. юриспруденция философствующая, могла бы легко и свободно продвигаться, а у каждого была бы возможность и надежда способствовать дальнейшему совершенствованию этого великого национального творения. И было бы бесценно то, что отныне у всех немецких правоведов был бы один и тот же предмет для исследования, а благодаря постоянному сообщению о своих идеях по поводу этого творения они могли бы развиваться и поддерживать друг друга, следовательно, по существу прекратилось бы полностью безутешное закулисное шарлатанство, от которого до сих пор находились в упадке наши бесчисленные партикулярные законы.
Если же взглянуть на академическое преподавание, то выгода будет также бесценной. До сих пор партикулярное право, все еще чрезвычайно важное, нигде не становилось предметом обстоятельных докладов в академиях, не могло им быть и никогда им не будет. Ибо наши академии останутся, чего им хочется горячо пожелать, общими образовательными заведениями для всей Германии и никогда не опустятся до уровня простых земельных учебных заведений, в которых все приходит в упадок из-за оторванности и мелочности. Да и как у учителей когда-либо могло возникнуть настоящее рвение к отечественному земскому праву, если они всегда могли рассчитывать на намного большее число слушателей на лекциях по общему праву, особенно если они занимались литературной деятельностью? Ведь каждый хороший учитель захочет сохранить за собой блестящую перспективу на добрый прием в других вольных городах, если ему не понравится его прежнее место, стало быть, не будет взваливать на себя слишком много, что могло бы помешать свободному передвижению и проживанию. Так что до сих пор над местными правами царила «темная ночь» с научной точки зрения, а молодой практик вынужден был ориентироваться в них, полагаясь на собственные силы; неблагодарное это занятие, которое редко удается, потому что местные законы слишком разнообразны и не связаны друг с другом и потому что даже десяти практикующим юристам одной земли едва ли повезет в том, что они смогут собрать полное собрание названных законов. Таким образом, наряду с блестящим академическим образованием существовал, как правило, ужасающий пробел, который до некоторой степени можно было восполнить лишь после разносторонних раздумий и «блужданий в потемках». Зато с помощью общего свода законов теория и практика были бы связаны самым непосредственным образом, а ученые юристы получили бы право высказывать свое мнение практикам, тогда как сейчас они со своим общим правом повсюду «висят в воздухе».
И еще и с другой стороны подобный простой Национальный Свод законов способствовал бы тому, чтобы у наших учащихся сильнее развивалось бы столь важное практическое мышление. Сейчас все исчерпывается учением наизусть бесчисленных законов, определений, отличий и исторических справок. Для красноречия, для искусства нападения и защиты, для развития таланта успешно вести судебное дело с самого начала, для искусства осторожного ведения дел, для диалектической проницательности и приспособляемости – для всего этого обычно не делается ничего и не может быть сделано в достаточной мере при научной перегрузке. Поэтому наши выпускники «выталкиваются» в мир, чтобы самостоятельно «научиться проходить через ловушки»; стало быть, нужно благодарить Бога за то, что лишь позже, через долгие годы, с большим трудом добиваются они половины из того, что легко и за короткое время можно было бы сообщить при искусном академическом обучении. Ведь благодаря чему классические юристы римлян стали столь великими? Не благодаря бесконечной дедукции непонятных положений права из греческих и римских древних памятников, а благодаря тому, что основой их толкований были простые отечественные законы и что вот так, без помех, было сделано все возможное для расцвета духовного мастерства. В каждой из школ права – в Риме, Бейруте и Константинополе – было всего два ординарных профессора права, зато множество греческих и римских риторов и грамматиков; и если бы уже тогда общественно-политические науки и естественное право были развиты так же, как ныне, то мы, несомненно, вместо одного профессора философии нашли бы значительно большее их число, помогающих юристам.
Но более всего это коснется научного образования: с введением нового мудрого Национального Свода законов академическое преподавание всех частей права может стать одухотворенным. Ныне слишком многое является безжизненным и устрашающим. Следствием плохого качества наших прежних законов явилось то, что никто в повседневной жизни не чувствует симпатию к действующему праву и не хотел бы удерживать его. Изощренные бесчинства продолжаются, как это одному Богу угодно, и никому нет дела до этого. Таким образом, наши новички приходят в академии, ни разу хотя бы отдаленно не задумываясь о предмете своей специальности, а учителя права никогда не бывают так счастливы, как учителя теологии и медицины, которые на своих лекциях могут опираться на естественные представления и на живые общие понятия. Наши естественные права не созданы для того, чтобы раскрывать и существенно обогащать цивилистический смысл; и даже если бы они были тем, чем должны были бы быть, то они все равно не повысили бы интерес к Позитивному. Ибо в этой темной и необозримой Всякой всячине пролить свет можно лишь на отдельные небольшие части и согласовать их с философией. Бóльшая же часть должна лишь запоминаться и приниматься раболепно, ибо так уж положено; а оттого напряженнейшая неутомимость обучающегося никогда не приведет его к живому усердию и внутренней привязанности к своей профессии, которыми так часто отличаются хорошо образованные врачи, теологи и физики. Зато если бы мы были настолько счастливы, что владели бы удачным сводом законов, который с оправданной гордостью могли бы называть творением наших собственных усилий и плоды которого можно было бы четко увидеть на опыте, тогда в академию поступал бы новичок, обладающий привычными понятиями из повседневной жизни, а лекции по философии и позитивному праву могли бы благотворно взаимодействовать, вместо того чтобы разрушать друг друга.
Если же мы взглянем на счастье граждан, то вовсе не может вызывать сомнений, что подобный простой свод законов для всей Германии заслуживал бы названия «наипрекраснейшего небесного дара». Уже само Единство было бы бесценным. И если даже могло бы или должно было бы случиться политическое разделение, то все же немцы глубоко заинтересованы в том, чтобы их навечно связывало чувство братства и чтобы чуждая власть больше никогда не злоупотребляла одной частью Германии против другой. Ведь одинаковые законы порождают одинаковые нравы и обычаи, и эта одинаковость всегда оказывала волшебное влияние на любовь и преданность народа. Кроме того, гражданский оборот делает такое единство почти крайней необходимостью. Наши германские земли могут сохранить свое благосостояние только благодаря живому, внутреннему, взаимному обороту, а о резком эгоизме народа, о котором говорится во французском Кодексе, мы не желаем вовсе ничего слышать. Стало быть, если нет одинаковости права, то возникает ужасное бесчинство коллизии законов, при котором вновь возникает скверное обстоятельство, при котором, по Герту, об этой коллизии существует не менее ста тридцати трех спорных вопросов; следовательно, у бедных подданных в их обороте возникнут такие вечные перебои и они попадут в такой лабиринт неуверенности и колебаний, что даже самый злейший враг не смог бы сделать ничего худшего для них. Зато единство права смогло бы сделать путь гражданина из одной земли в другую ровным и безопасным, а у плохих адвокатов больше не было бы возможности гнусно высасывать соки из бедных иностранцев и издеваться над ними при продаже им своих юридических секретов.
Если же мы рассмотрим еще и внутреннее бытие и сущность права, то у беспристрастного наблюдателя должно само собой возникнуть убеждение, что мудрый, глубоко продуманный, простой и одухотворенный Свод законов является как раз тем, что крайне необходимо гражданину Германии для его укрепления и возвышения, чтобы политическая раздробленность и неразрывно связанная с ней мелочность приобрели в нем хороший противовес и чтобы ни один правитель не был в состоянии предоставить разработку подобного свода законов своим лакеям. Это правда, что у нас в Германии есть много превосходных, опытных, искусных служащих, однако почти всегда они пригодны лишь для того, что в широком смысле называется управлением, т.е. для применения существующих законов. Мужей, доросших до законодательства, а особенно до общего, абстрактного законодательства, существует очень мало даже среди ученого сословия. Это не должно неприятно изумлять, и это не упрек, несущий в себе какую-то озлобленность. Ибо хорошее законодательство представляет собой самое трудное из всех занятий. Для этого нужен чистый, большой, зрелый, благородный ум; обязательны навыки, чтобы не быть пораженным неискренней жалостью и всякими мелочами, и бесконечная осмотрительность и разнообразные знания. Когда необходимо подобное, то ни одиночка, ни несколько одиночек не могут приписывать себе, что они мудрее всех остальных, зато должны быть объединены силы многих лидеров, чтобы благодаря всестороннему взаимодействию было достигнуто нечто Добротное и Завершенное. Ни одно германское министерство юстиции, если оно захочет говорить скромно и правдиво, не будет утверждать, что оно способно настолько безукоризненно разработать хотя бы одно из множества основных учений гражданского права, что труд его можно было бы смело предъявить на проверку лучшим немецким правоведам, а не только адвокатам и судьям этой земли. Пусть даже самый Умелый попытается разработать закон только о мелочах. Опрос других, а также последующий опыт всегда будут вносить разнообразные поправки в его представления, а тот, кто здесь будет действовать в одиночку или только с небольшим числом помощников, вскоре снова и снова будет сожалеть о своем сочинении.
К этому же следует добавить еще и то, что многие немецкие государственные служащие стали постепенно представлять себе законодательство чрезвычайно неправильно и считать его деспотичным, особенно в последнее время распада и возврата назад; и это Зло будет скорее увеличиваться, чем уменьшаться, если партикулярные законодательства, которые как таковые не слишком боятся голоса общественности, и далее будут скрыто проводить свои опыты над несчастными гражданами. Я могу привести лишь пример выдающегося покойного государственного деятеля, который недавно был силен в законодательстве в одной немецкой земле. Он был человеком сильного духа, большой честности, очень проницательным, трудолюбивым и хорошо знал свою землю, как немногие могли бы ее знать. В большой коллегии в качестве активного помощника для Многих, даже ограниченный только своим голосом, он был бы благодатью своей земли. Однако он надорвал свои силы, хотел быть более благоразумным и умнее многих; и тут случилась правовая беда, которая «согнула» всю страну. Постоянные новшества и изменения, чистая ложь в так называемых аутентичных толкованиях, объяснения, которые могли бы считаться образцом неясности, а также масса совершенно неверных взглядов и принципов вследствие безудержного дерзания! Когда зашла речь о возможности введения Кодекса Наполеона, я как-то предложил ему: пусть он не пропустит известную позорную статью о внебрачных детях; далее, предложил вычеркнуть ст. 1649, согласно которой скрытые пороки сходят с рук безнаказанно при покупке на публичных торгах, как результат грубого недоразумения, и, наконец, не пользоваться ст. 1139, согласно которой при договоренности об определенной дате платежа просрочка должна предполагаться лишь в том случае, если договорились именно о том, что просрочкой должен считаться неплатеж (ведь это же понятно само собой, да и гражданину никогда нельзя докучать произвольными, бесполезными формами). Однако ответом было: на 1) – божественное устройство мира также несовершенно; на 2) – это привело бы к перегрузке судов; на 3) – если подданный надлежащим образом заучит новый свод законов, то тогда он будет знать, что ему нужно и не нужно делать. Представьте себе законодателя, руководствующегося только этими тремя принципами: мы можем без нужды разрушать, ибо это делают молнии и землетрясения на глазах у Бога; мы можем дать погибнуть обманутым, если благодаря этому суды будут иметь больше спокойствия; и мы можем смело взвалить на гражданина обязанности, ибо он может узнать о них путем (трудного, часто невозможного) изучения законов; представьте себе законодателя, действующего лишь согласно этим трем принципам, – ведь это же бедствие и погибель во всех направлениях! И подобное бедствие мы вынуждены были терпеть в недавнее время, но не по воле наших добрых правителей, которые не в состоянии понять все сложности гражданских отношений, а вследствие эгоизма и упрямства их лакеев, – и это в то время, когда с Небес следовало призывать Божественных ангелов, чтобы те осушили миллионы слез, которыми из-за нужды и бедствия, стыда и позора обливались честные немцы, начиная с Высочайшего и до самого низшего!
И кто осмелится сказать: среди нас есть лишь немного государственных деятелей с подобными извращенными принципами, с такой ограниченностью, упрямством, с таким злополучным, всепоглощающим высокомерием? Их действительно немало, и наряду с этим существует так много незнания, так много преднамеренной закоснелости в старых предрассудках, так много несостоятельности и вялости, что будет редкой удачей, если Германский правитель сможет сказать себе: в великом занятии законодательством я могу уверенно довериться моим советникам; тем более что при объединении лакеев одного единственного Господина авторитет одного легко склоняет других к податливости и в этом случае, как правило, нельзя предполагать полную свободу голосов. Такой свободы и проницательной всесторонности рассуждений можно добиться лишь путем объединения Многих со всех земель; пусть даже среди них объявится сумасброд или нравственно испорченный. Ведь божественной благодатью больших коллегиальных переговоров является именно стыд, эта великая «защитная стена» свободы человека, благодаря которой всемогуще воздействует сила публичности, которая всегда укрощает порочность одиночки. Усилия всех вдохновляют и возвышают всех невероятно, а благодаря терпеливому обсуждению всех сомнений и замечаний в результате сглаживаются все углы, так что завершенное творение, как правило и в целом (а на большее в целом нельзя претендовать!), встретит одобрение каждого отдельного голосующего.
Впрочем, едва ли стоит напоминать о том, что подобный свод законов, возникший благодаря совместному творчеству, может быть позднее улучшен в случае необходимости именно таким же путем. Ибо без этого задуманное единство просуществовало бы, естественно, лишь недолго, а злая воля попыталась бы отомстить повсюду путем быстрого его устранения. Таким образом, это дело следовало бы рассматривать как международный договор при торжественной гарантии великих иностранных союзных держав. Не следует бояться того, что будущие необходимые изменения вызовут такие же пространные объяснения, как и нынешнее составление свода законов. Ведь основные части свода законов останутся, как правило, без изменений, а необходимые изменения в сомнительных случаях будут всегда настолько ясно следовать из практики или научных работ, что об этом не надо будет много спорить.
Между тем уверенно следует рассчитывать на то, что высказанные до сих пор мысли повсюду встретят большие возражения. Поэтому хочу обсудить более подробно возможные главные возражения, причем, однако, вынужден буду оставить в стороне грустные мысли, которые обычно предостерегают ото всего лишь из-за того, что это может не понравиться тому или другому. Ибо подобное частичное недовольство неизбежно в любом деле и было бы неизбежно даже в том случае, если бы сам Ангел все устроил. Следовательно, здесь все зависит от большинства и от лучшей, положительной части нации, и эта часть не станет сомневаться в Хорошем, потому что не все сразу становится идеальным или обязательно нравится каждому. Здесь дело обстоит так же, как с принятием решений большинством коллегии. Как правило, благодаря этому достигается Лучшее, а оттого проигравший есть предатель доброго дела и будет считаться таковым, если он не захочет подчиниться или будет пытаться предательски, посредством тайных связей, препятствовать тому, что он должен был бы атаковать прямым путем справедливости или не трогать этого.
Итак, названные возражения я хотел бы разделить на тайные и открытые. Под последними я понимаю такие, которые, будучи честным человеком, можно высказать, не краснея, перед всем миром; под первыми же такие, которыми, возможно, иногда хотели бы втайне воспользоваться с целью введения правителей в заблуждение и отвлечения их от истины, но которые, высказанные во всеуслышание, сделали бы Предупреждающего достойным всеобщего презрения всех Честных.
Итак, тайными возражениями являются: подобный свод законов парализовал бы власть и мешал бы свободе отдельного правителя земли; в эти трудные времена следовало бы воздержаться от всяких новшеств; каждое изменение в правовом устройстве пробуждает дикий нрав народа, легко может стать поводом для восстания и втянуть в результате Германию в такой же водоворот событий, от которого Франция в настоящий момент едва спаслась.
С первым возражением можно легко разделаться. Ибо благородные германские правители никогда не придавали значения тому, что их подданными «довольно здорово правят» изо дня в день и что те постоянно чувствуют «шпоры и узду» «плохого всадника»; зато придавали значение тому, что наслаждаются заслуженным покоем при мудрых, твердых законах и по возможности беспрепятственно и без потрясений занимаются своим делом верно, честно и традиционно. Стало быть, благородные правители будут благодарны Создателю, если их земле сможет достаться гражданский кодекс, который пообещает постоянный покой и безопасность и добрые отношения с соседями. Ведь и для «Мании правления», если это чудовище должно будет продолжить свое холеное существование, останется достаточное поле деятельности как в управлении в целом, так и в области финансов, экономики и общей и особой полиции, поскольку, согласно вышеназванным предложениям, в неограниченной власти правителей земель и участвующих в управлении сословий остается все законодательство в названных областях. И если даже будет своего рода понижением то, что правитель, согласно названному плану, сможет делать не все, что ему заблагорассудится, то это понижение неизбежно для добрых правителей, да ведь они сами будут желать такового. Ибо добрый правитель охотно подчиняется законам целесообразности, и он считал бы себя самым счастливым, если бы ни в одной из ветвей управления не надо было бы ничего больше изменять. Правда, всегда будет хватать ничтожных советников, которые слишком охотно любят обращать на себя внимание и довольно часто хотели бы опробовать свои ограниченные взгляды in anima vili (на подданных); но против них народ может спокойно воспользоваться помощью самого правителя, если тот осознает свою истинную верховную власть.
Прочие возражения являются более опасными, так как они коварны, а в эти времена пережитых и все же отчасти вновь грозящих диких потрясений они легко могли бы захватить испуганную, неопытную душу; даже клеветник почти всегда может рассчитывать на то, что нечто из сказанного им будет услышано. Эти возражения особенно коварны в отношении Германии. Нет ни одного народа на Земле, который был бы так предрасположен к послушному следованию своей дедовской конституции и к верному служению своим правителям, чем простодушный народ Германии. Так и хочется сказать, что германскому правителю нужно исполнять свой долг лишь наполовину, лишь время от времени честно доказывать народу свою симпатию, лишь в общем и целом хорошо соблюдать закон и справедливость, чтобы быть уверенным во всеобщей любви и приверженности. Выдающийся правитель, свежую могилу которого жители Бадена почитают как последнее пристанище святого и память о котором никогда не умрет в них, был спокоен и беспечен, хотя вокруг него бушевали самые дикие народные бури, был боготворимым другом своих подданных, и не потребовалось бы даже непревзойденного, мудрого его правления, чтобы он смог рассчитывать на верность народа. Немец знает слишком хорошо, за что он с давних пор должен быть благодарен своим правителям, и знает причины, по которым он и впредь должен им доверять и дорожить ими. Наши правители рождаются и воспитываются в радушном довольстве, их душу не омрачают никакие трения, от которых подданный, особенно государственный служащий, в толкотне хлопотливой жизни становится таким тысячекратно взволнованным, безучастным, озлобленным и сомневающимся в своих принципах. Каждый из них может утвердиться в Добром, возвышенно вспоминая дела великих прародителей, и по истории своей собственной земли узнать, какую благодать приносит своему народу хороший правитель благодаря умеренности, силе, благоразумию и справедливости. Вот поэтому у нас народ преисполнен живой верой в то, что истинная аристократия, чистота мышления и то, что заслуживает названия истинного благородства, т.е. доброжелательность по отношению к каждому, пренебрежение всем мелочным, неподкупность и нейтралитет, возвысит нравы их правителей над любой подлостью; и оттого народ всегда охотно жертвовал решительно всем, чтобы утвердить честь своих правителей и отвести от них беду. И разве случалось нечто подобное в большей мере, нежели именно в данный момент доблестного усилия народа и общей преданности? Это более чем злоба, если даже в такие времена правителя пытаются отторгнуть от своего народа, вызвать у него недоверие и озабоченность. Именно этого нам следует опасаться более всего сейчас. Ибо – об этом надо сказать во весь голос! – испорченность и мелочность определенной части государственных служащих в некоторых землях становится все сильнее. Распущенное отродье слишком охотно хотело бы прибрать к рукам нынешние плоды правления, парализовать силу правителя и распространиться по стране как ураган, бесконтрольно господствовать и мучить во всех краях и отпустить поводья собственной подлости, тщеславия и алчности. Вот тогда-то чистую душу правителя отравит недоверие, вот тогда-то будут приложены все усилия, чтобы плохое окружение сделало невозможным живительное воздействие народа; они будут искусно стараться, чтобы Хозяин земли погряз в роскоши и суете, в чувственности и лености, чтобы отныне Другие тихо захватили бразды правления и могли носиться по стране вдоль и поперек вместе со своей шайкой, как им заблагорассудится. Вот чего должны опасаться наши правители, и более чем когда-либо! Ибо жаловаться следует не на то, что недавно адская судьба лишила нас друзей, отцов и детей и разрушила цвет нашего благосостояния, а скорее на то, что нам внушали ужасную всепоглощающую злобу, которая грозит все разрушить, если быстро не будет использовано сильное противоядие. Они – Злые и Тщеславные – не поняли, что у необузданного разрушителя мира надо перенять его положительные качества, его энергию, рассудительность и серьезность; зато благодаря наблюдению за его ошибками и непонятной страсти к подражанию они превосходно пробудили и закрепили в себе все порочное и бесчестное. Вот откуда это жестокое презрение к человеку, это холодное, беспощадное обхождение с подданными, эта халатность важных чиновников, это бережное отношение и возвышение Плохих как инструментов, пригодных для любых целей, это взаимное покровительство среди всех тех, которые своей злобой могли бы нанести вред друг другу; но прежде всего это гнусное стремление копировать все властные меры Ужасного, которые можно оправдать лишь в том отношении, что человек без нравственных устоев, не обладающий истинным величием и без унаследованного имени, пытался совершить отчаянный поступок – обуздать самонадеянную, вероломную, опустившуюся нацию и сделать ее послушным инструментом своего буйного настроения. Наши правители должны искать своих врагов среди этих людей, и только среди них. Лишь оттого то многократно явное недовольство и та безотрадность большинства в народе, подпитываемые удручающими рассуждениями, что наши Бессовестные, которые до сих пор открыто служили чуждому Чудовищу, ныне лицемерно умывают руки, снова прокрадываются повсеместно, скрывая свое клеймо, а затем станут раздавать Верным и Справедливым «земное вознаграждение добродетелью» в виде гнусного пренебрежения и надругательства над ними. Однако всемогущий Бог сделает так, что вскоре наши правители заметят все сети, которыми их пытаются опутать. И тогда они смогут опереться на порядочность народа как на скалу, а каждое мудрое новшество будет способствовать лишь укреплению у подданных чувства верности и внутренней любви к правителю.
Среди возражений, которых можно было бы ожидать от честных людей, самым вероятным, возможно, будет следующее: право должно считаться с особым духом народа, со временем, местом и обстоятельствами, и в этом отношении общий гражданский кодекс для всех немцев привел бы к порочному, неестественному принуждению. В пользу этого возражения, правда, можно привести мнения многих авторитетных лиц. Но как часто после Монтескье мы слышали о том, что право должно быть модифицировано разумно согласно обстоятельствам, месту, климату, характеру нации, а также согласно тысяче других вещей? А не пришли ли с осторожным принятием во внимание всего этого к тому, что в результате все Мыслимое объявляли либо Справедливым, либо Несправедливым, ибо оказывалось, что даже самое Безумное находило своих приверженцев то тут, то там. Однако – прошу простить меня за столь сильное выражение! – в подобных взглядах я могу усмотреть почти только абсурдность и отсутствие глубокого ощущения права. Большая часть всего этого является не более чем чистым смешением обычных последствий явления с тем, что может и должно быть согласно здравому смыслу. Если человек следует за своим настроением, своей ограниченностью и за каждым первым слабым побуждением, как это обычно бывает, и если в результате из этого возникают принципы и институты, то тогда результат можно легко объяснить, но тем самым он еще не оправдан. Четыре основных вида темперамента, которые мы должны различать согласно нашей психологии, дают, свободно и неуправляемо, совершенно разные линии поведения, но ни в одной этике вследствие этого не нарушается достойная уважения простота ее положений. Даже если холерику труднее предотвратить гнев, чем флегматику, он все же должен научиться управлять своей головой, а флегматик должен приложить все силы, чтобы подражать бодрой деятельности сангвиника. Вот также и внешнее право должно быть рассчитано на то, чтобы объединять людей, а не укреплять их в их вялых привычках или льстить их подлости; оно должно вернуть им полное благоразумие и вырвать их из болота презренного эгоизма и мелочности. Ведь при деспотическом устройстве даже слуги также предрасположены к жестокому обращению с подданными, а оттого при подобном устройстве даже гражданский процесс легко превращается в произвол; ведь мелочные людишки любят витиеватые законы, а безнравственные мужи соседней нации чувствуют себя счастливыми лишь тогда, когда у них есть законная полная свобода для распутства; вот почему серьезное право может лишь скорбеть о том, что ему чинят препятствия, однако оно должно ради здравого смысла действовать решительно и навести порядок и не даст помешать себе в своих крайне необходимых институтах. Правда, особые обстоятельства могут потребовать особых законов, что часто имеет место в отношении экономических законов и законов о полиции. Но гражданские законы, основывающиеся в целом только на человечности, разуме и здравом смысле, будут весьма редко попадать в положение, когда им надо будет подчиниться обстоятельствам; и если даже из-за единства кое-где возникнут небольшие неудобства, то бесконечные преимущества этого единства с избытком компенсируют все эти жалобы. Задумаемся лишь над отдельными частями гражданского права! Многие из них являются, так сказать, своего рода чистой юридической математикой, на которую никакая локальность не может оказывать какое-либо решительное влияние, например на учение о собственности, наследственном праве, ипотеках, договорах и на то, что относится к общей части юриспруденции. И даже в тех учениях, на которые, как кажется, сильнее должна была бы влиять индивидуальность человека, сталкиваешься, как правило, всегда с тем, что одно мнение представляется лучшим, поскольку законодательную деятельность пытаются сохранить не путем голых формальных демонстраций, а путем, как и должно быть, тщательного взвешивания всех оснований Целесообразного и Полезного. Так, например, можно много спорить о границах расторжения брака и отцовской власти, но никто же в конце концов не будет пытаться утверждать, что для этого должны существовать разные системы, если даже у кого-либо останутся сомнения в этом вопросе и он не осмелится безоговорочно и во что бы то ни стало высказаться в пользу какого-либо одного мнения. Со сводом законов, касающимся лишь немцев, в этом отношении дело обстоит лучше. Ведь если даже политические интересы и породили определенное размежевание, то все же основа повсюду осталась одной и той же: повсюду одинаковый Дух верности, повсюду среди Лучших одинаковое отвращение к искажению, кривлянию и лицемерию, а сильные и радушные северные немцы всегда смогут превозносить ту братскую любовь, с которой в последнее время их встречал умелый и бодрый народ южных немцев у своего очага.
Но дело должно пойти еще дальше. Хваленые правовые различия, которым Сомневающиеся придают такое большое значение, являются даже не следствиями естественного устройства и местных отношений, а скорее результатами неразумной оторванности и необдуманного своеволия, по крайней мере в большинстве случаев. Как только сделаешь в Германии слишком большой шаг, так сразу же попадешь в страну другого права, что уже было замечено Вольтером. Но в чем же причина этого? Ведь не в том же, что на этом берегу ручья солнце светит по-иному, чем на другом, а в том, что ни один законодатель не советовался с соседом, и каждый сам по себе в тиши занимался своим собственным моральным и гражданским хозяйством. Вследствие этого мы получили бесконечную путаницу в праве, и именно поэтому мы стали счастливыми обладателями сотни разных аршинов и отличий в железнодорожной колее. Так, например, учение о порядке наследования по закону является самым простым в мире, в целом не зависящим ни от какой местности, а лишь от простой идеи, что законодатель вместо умершего должен разделить так, как мог бы разделить умерший и, возможно, действительно разделил бы так. И тем не менее в нашем Отечестве об этом существует не менее тысячи различных местных прав. Лишь в герцогстве Шлезвиг-Гольштейн в отношении этого существует столько различных уставов и обычаев, что в Киле об этом вынуждены читать целый курс лекций, тогда как в австрийском Своде законов с его замечательной добротностью и простотой весь вопрос урегулирован для всей огромной империи в нескольких четких статьях. Каждый день дает новые доказательства этого. Разумные мужи нации очень легко договорились и приняли решение о целесообразной организации ломбарда, но недавно мудрым городским советам разрешили (просто так, во имя Бога) и в этом вопросе действовать самостоятельно, и сразу же возникло более тысячи намного более плохих вариантов по этой теме.
Правда, нельзя будет предотвратить того, что кое-где в отдельных землях придется сохранить некую особенность как таковую, например, принимая во внимание крестьянские хутора, определенные земельные сервитуты и т.д. Однако из этого следует только то, что ее следует сохранить, но никоим образом не то, что вследствие этого должно затормозиться движение великого Творения. Подобные вещи можно очень легко выделить, если только подходить к делу честно и по-мужски, а не стараться путем крючкотворства и мелочного скептицизма преднамеренно все затуманить и запутать, как на прежних блаженных рейхстагах.
Второе ожидаемое со многих сторон возражение будет основываться на святости Унаследованного и Традиционного. Необходимо избежать по возможности всяческих изменений, почитать Существующее, потому что оно стало привычным, а оттого ценным для гражданина, и даже защищать признанные предрассудки гражданина, потому что полное их преодоление выше человеческих сил! Это возражение будет звучать со многих сторон, да я и не намереваюсь оспаривать в целом подобные взгляды, но я утверждаю, что теперь они не годятся вовсе или хотя бы частично, что за такой патриархальной правовой мудростью по большей части скрывается Недобросовестное и Непонятное.
Легкомысленные изменения всегда пагубны, а характер народа обретает огромную силу и чистоту, если потомки идут твердо и степенно тем же путем, который доставлял счастье и удовлетворение их предкам. Это и правда заслуживало бы того, чтобы повторялось довольно часто, если бы в новейшие времена безо всякого научного предупреждения над всем этим не было пролито так много горьких слез, так что сегодня никто не знает, кому он завтра будет принадлежать и чего его лишит или что оставит вихрь законодательных козней. Однако именно та неизменность, та благодатная готовность народа почитать старину может быть достигнута лишь благодаря общему своду законов, который возникнет из усилий всей нации и будет заслуживать того, чтобы его называли триумфальным творением. Напротив, если нам сегодня оставят прежнее право, то нам достанется Плохое, Неестественное, многократно Противоречащее нашей своеобразности, а «штопанью» его не будет видно конца и через годы. Стало быть, дайте нам подобное добротное триумфальное творение и именно в настоящее время, когда умы требуют Великого как никогда ранее, когда каждый честный гражданин готов преданно терпеть и действовать, чтобы хотя бы своим потомкам оставить доброе наследие. Подобный труд, созданный в такое время, станет Святыней для наших детей и внуков, и так и только так удастся наконец придать прочность и большое самообладание нашему народу, которые ему подходят во всех отношениях.
Но не следует придавать слишком большое значение почитанию Традиционного! Размножившиеся местные обычаи и традиции слишком часто являются лишь простой правовой леностью, причем требуется легкий толчок, чтобы был сделан шаг к другой цели, совершив который законодатель, вносящий изменения, сможет рассчитывать на такую же благодарность, которой удостаивается лекарь, когда тот после долгого сопротивления со стороны Боязливого освобождает его от мучений одним легким надрезом. «Sapere aude!» («Решись быть мудрым!») справедливо и в этом случае, и, возможно, больше, чем в каком-либо ином. Обычный подданный не может понять правовую путаницу, ее основания, преимущества и недостатки или в конце концов не хочет задумываться над этим. Поэтому во всех важных случаях он ищет помощи у любителя права, ведь таковой должен разбираться в нем довольно хорошо! Затем он слепо следует совету, как бы плохо ни было обратившемуся за советом, и так продолжается изо дня в день. На то, что хорошо подошло бы и лучше всего отвечало потребностям одиночки, намечающаяся практика обращает внимание неохотно, зато обращает больше внимания на быстрое обслуживание нуждающегося в совете и на простую форму для всех, чтобы Дающий советы не был вынужден сильно напрягать силы своего разума и давать богатым клиентам множество советов. В этом отношении насмешки Цицерона в речи pro Munera можно считать чистой правдой. Совсем недавно я столкнулся со случаем подобного рода, когда однообразно по одной и той же форме обслужили более двухсот супружеских пар касательно их имущественных прав, которые следовало установить договором. Правда, иногда было не совсем понятно, отчего, например, элегантная дама получала самую полную имущественную общность с грубым расточителем; но степенный правовой помощник не хотел ни о чем ином слышать, и это было, видимо, самым лучшим. Таким образом, каждая пара уходила со своим порядочно оплаченным документом и могла себя утешить хотя бы тем, что любой напиток должен обладать своим особым качеством, если за него пришлось отдать приличные деньги. Правда, кое-где дело может обстоять, пожалуй, так, что традиционное Плохое уж очень очень сильно полюбится и будет удобным для Привыкших грешить, особенно если им помогают советом сомнительные знатоки права старой закалки. Но в нашем любимом Отечестве надо рассчитывать также и на то, что отдельные оригиналы подобного рода не вымрут никогда. Между тем Зло быстро исчезает, если сумеешь взять правильный тон чиновника из басен Геллерта. А ныне на это есть двойное право. Когда, наполовину обнажив шпагу, немцев любезно уговаривали принять Французский кодекс, то древнегерманским и достойным уважения полезным институтам не следовало столь быстро отступать, будто они никогда не существовали, а о ворчунах мало кто слышал. Следовательно, голос отечественного здравого смысла может требовать теперь такое же по меньшей мере уважение и послушание, как чужеземная наглость, а наш народ был бы опозорен навечно, если бы умный, доброжелательный друг Отечества не смог добиться того же, что удалось сделать без больших усилий хитрому и коварному иностранцу.
Еще можно было бы, пожалуй, возразить следующее: составление подобного свода законов о частном, уголовном и процессуальном праве таким большим Собранием, для которого каждая земля должна была бы назначить хотя бы несколько членов, было бы чрезвычайно длительным и дорогостоящим. Однако только мелкие душонки могут так возразить. Сумма усилий, которую надо будет приложить на подобный труд, не составляет и тысячной доли от того, что нужно будет добавить, если в дальнейшем, как и до сих пор, в каждой земле новый закон будет вытеснять другой, вследствие чего даже простое применение права станет безгранично трудным и дорогостоящим. Можно рассчитывать также и на то, что этот труд можно будет завершить за два, три, четыре года, ибо в прусском и австрийском сводах законов, во Французском кодексе и в том, что недавно создали в Саксонии и Баварии, мы имеем столь поучительные работы, что многое уже сегодня можно считать сделанным. Затраты же, пожалуй, не достойны упоминания и едва ли составят в каждой земли больше, чем содержание нескольких знаменитых артистов и артисток. Если же какой-либо чиновник казначейства будет настаивать на том, что его касса ничего не может выделить на подобные цели, то судьи и адвокаты земли, если они поймут свою истинную выгоду, будут готовы охотно оплатить небольшие расходы своими деньгами. Ибо сколь бесконечно доселе был ограничен умелый практикующий юрист вследствие того, что со своими знаниями он ничего не мог сделать в других землях, а оттого вынужден был всю жизнь оставаться, подавленный и согнувшийся, на своем родном клочке земли, в то время как судьба бросала его в мир! Единое Германское гражданское право устранило бы и эту трудность, облегчило бы правителям совершение правильного выбора полезных слуг, а заслуженным мужам дало бы надлежащие гарантии против издевательств со стороны кумовства и аристократии.
Но в любом случае сохраняется очень большая трудность, заключающаяся в традиционном укоренившемся упрямстве Ограниченных и Себялюбивых именно в подобных делах, когда речь заходит о необходимости создания чего-нибудь Дельного и Великого. Как далеко могла бы зайти и зашла в этом отношении Германская Слабость, показывают прежние обсуждения в рейхстаге, которые едва ли не напоминают польские рейхстаги. Кстати, нельзя забывать о том, насколько своеобразен именно теперешний момент и как много существует причин, чтобы рассчитывать на что-либо Выдающееся хотя бы на этот раз. Это время объединило любовью все народы Германского происхождения, и куда бы мы ни посмотрели, то увидим среди них примирившихся врагов, а друзья сплотились еще сильнее. Благодаря их мужеству и выдержке удалось то, что еще год назад казалось невозможным, и каждый охвачен желанием, чтобы это великое Мгновение благословило всех Германских братьев на многие годы. Поэтому наши правители не могут завершить последний акт так блекло, предоставив народу честь достижения всего прежнего Зла через его безграничные жертвы. Чтобы Борцы получили достойную награду за свою работу, чтобы в дальнейшем они доверяли своим правителям как Мужам, должно свершиться нечто Великое, Благородное, Возвышенное, но не с шутовским кривлянием, которое исчезает при сбрасывании маски, а с мужской силой, которая пронизывает сущность. Голос народа не даст успокоить себя в этом отношении, а сила времени будет неотвратимо действовать снизу вверх, если умы ограниченных советников не оттают сами собой. Да и благородные немецкие правители и государственные мужи, которым будут чинить лишние препятствия, смогут уверенно рассчитывать на защиту со стороны великих монархий, которые ныне дали мир миру, и уже из-за того, что они с редким воодушевлением сделали все необходимое для успеха виновников всего Зла, они, несомненно, не упустят возможности, чтобы поддержать советом и делом наш Благородный Народ, которому они обязаны большей частью своего успеха.