Каменев Л.Б. Из записи «секретной» беседы с Н.И. Бухариным

Л.Б. КАМЕНЕВ. ИЗ ЗАПИСИ «СЕКРЕТНОЙ» БЕСЕДЫ С Н.И. БУХАРИНЫМ
(В НОЧЬ С 11 НА 12 ИЮЛЯ 1928 Г.*
1928 г.
Бухарин: 1. Дело зашло так далеко в ЦИКе и в партии, что вы (а вероятно, также троцкисты) неизбежно будете призваны сыграть важную роль при поисках решения.
2. Не знаю, когда это будет. Возможно, это не скоро, так как обе стороны опасаются еще обращаться к вам. Во всяком случае, это станет неизбежно через несколько месяцев.
3. Поэтому я хочу, чтобы вы знали положение. Я знаю, во всяком случае предполагаю, что сталинцы обратятся к вам. Разумеется, как политики, вы используете положение, чтобы «набить себе цену», но не это меня беспокоит. Меня беспокоит политическая линия, которая все решит, и поэтому я хочу, чтобы вы знали, вокруг чего ведется борьба.
Каменев: Серьезна ли эта борьба?
Бухарин: Именно об этом я хочу сказать. Мы считаем, что линия поведения Сталина ставит под опасность всю Революцию. Мы можем погибнуть вместе с ней. Существующие расхождения между нами и им неизмеримо серьезнее всех тех, какие мы имели в прошлом с вами. Рыков, Томский и я единодушно формулируем положение так: «Лучше иметь теперь в П/б (Политбюро) Зиновьева и Каменева, чем Сталина». Я откровенно говорил об этом с Рыковым и Томским. Вот уже несколько недель, как я не разговариваю со Сталиным. Это – беспринципный интриган, ни перед чем не останавливающийся, чтобы удержаться у власти. Он меняет теорию в зависимости от того, кто должен быть удален в настоящий момент. В «септумвирате» мы дошли до того, что кричали друг другу: «лжец», «блэфер» и т. п. Он сейчас уступил, но чтобы лучше нас задушить. Мы это понимаем; он маневрирует с целью изобразить нас виновниками раскола. Резолюция была принята единогласно, потому что он дезавуировал Молотова, заявив, — что принимает на 9/10 декларацию, которую я прочел, не выпуская из рук в «септумвирате» (ему нельзя давать в руки ни оной бумажки). Теперь он хочет отнять у нас Москву и Ленинград, «Правду» и заменить Угланова, который полностью с нами, Кагановичем. Что касается его политической линии, то она такая (судя по тому, что говорил на Пленуме):
1) капитализм рос либо за счет колоний, либо при помощи займов, либо в силу эксплуатации рабочего класса. Колоний у нас нет, займов нам не дают, стало быть, наша база: дань с крестьянства (это то же, ты понимаешь, что теория Преображенского),
2) чем больше развивается социализм, тем сильнее крепнет сопротивление (см. эту фразу в резол(юции). Это – дурацкий анальфабетизм, 3) если надо взять дань и сопротивление будет возрастать, нужна твердая власть. Самокритика не должна касаться власти, а лишь исполнителей.
В действительности, критика направлена против Томского и Угланова. В результате получается полицейский режим. Теперь уже речь идет не о том, чтобы искать козлов отпущения, а решается, действительно, судьба революции. Все может погибнуть от таких теорий. В то же время за границей Сталин ведет правую политику: это он выгнал Коминтерн из Кремля. Он предлагал никого не расстреливать по шахтинскому процессу (мы голосовали против); он уступает во всех переговорах. Томский говорит так: я (Томский) правее тебя (Бухарина) на 30 км, но я (Томский) левее Сталина на 100 км. Линия, которой мы (он?) следуем, опасна, но он не допускает дискуссии. Он атакует нас и принуждает к отступлению. Та часть его речи, где он говорит, что только помещики могут так рассуждать, представляет собой дословную цитату из речи Угланова. Он задушит нас.
Каменев: Каковы ваши силы?
Бухарин: Я, затем Рыков, затем Томский, потом Угланом (абсолютно). Ленинград вообще с нами, но там испугались, когда речь зашла о том, чтобы убрать Сталина, и Комаров дезавуировал речь Стецкого, но в тот же вечер Угаров прибежал ко мне, чтобы извиниться за Комарова. Андреев с нами. Его убирают на Урал. Сталин купил теперь украинцев тем, что убрал Кагановича с Украины. Наши возможности огромны, но 1) средний член ЦИКа не понимает еще всей глубины разногласия, 2) все панически боятся раскола. Вот почему, уступив Сталину по вопросу о чрезвычайных мерах, я затруднил ему возможность нападать на нас. Мы не желаем выступать в качестве отколовшихся, потому что тогда нас задушат. Томский в последней речи на Пленуме дал понять, что Сталин ведет к расколу. Ягода и Трилиссер с нами… Ворошилов и Калинин предали нас в последний момент. Думаю, что Сталин держит их какими-то особыми цепями. Наша задача постепенно объяснить опасную роль Сталина и заставить средних членов ЦИКа убрать его с поста. Оргбюро в этом смысле с нами.
Каменев: А тем временем он вас уберет.
Бухарин: «Что делать?» В настоящее время ЦИК вряд ли примет его уход. Но ночами я думаю иногда: «Имеем ли мы право молчать? Не недостаток ли это мужества?». Но прихожу к заключению: надо действовать осторожно. В пятницу доклад Рыкова. Мы поставим точку над «и». Я дам серию статей в «Правде». Нужно, чтобы партия поняла, куда он ведет ее.
В добавлении к этому и между добавлениями множество «разоблачений» насчет «септумвирата». Атмосфера страшной ненависти к Сталину и полного разрыва. И в то же время колебания: следует ли выступать открыто или не следует? Если выступать, он задушит нас по вопросу о расколе. Если не выступать, он задушит нас хитрой шахматной игрой и отыграется на нас, свалив на нас ответственность, если не будет хлеба в октябре.
Каменев: На что они рассчитывают, чтобы достать хлеб?
Бухарин: В этом все дело: на возвращение к чрезвычайным мерам перед лицом повторяющихся затруднений. И это – военный коммунизм и задушение.
Каменев: А вы?
Бухарин: Понадобятся, вероятно, глубокие маневры, чтобы примириться с середняком. Кулака можно травить сколько
угодно, но надо примириться с середняком. При Сталине и этом болване Молотове, который хочет учить меня марксизму и которого мы называем каменной задницей, ничего сделать нельзя.
Каменев: Чего же ты от нас хочешь?
Бухарин: Сталин хвастается, что вы у него в кармане, ваши повсюду поддерживают Сталина. Это было бы ужасно. Разумеется, вы сами определите линию вашего политического поведения, но я прошу не помогать Сталину душить нас, опираясь на нашу поддержку. Сталин, по-видимому, постарается установить контакт с вами. Я хочу, чтобы вы знали, как обстоит дело.
Никто не должен знать о нашей беседе. Не говори со мной по телефону, потому что мои телефонные разговоры подслушиваются, за мной следит ГПУ и за тобой тоже. Осведомлять меня можно через секретарей или путем личной связи. Только Рыков и Томский знают, что я говорил с тобой. Ты тоже никому об этом не рассказывай, но передай своим, чтобы они не нападали на нас.
Каменев: Сталин показал тебе письмо Зиновьева?
Бухарин: Нет, первый раз слышу о письме.
Каменев: Что собираются с нами сделать?
Бухарин: Не знаю. С нами об этом не говорят. Либо Сталин попытается «купить» вас высокими назначениями, либо назначит на такие посты, которые свяжут вас, ничего определенного нам неизвестно. До свидания. Я очень занят перед Конгрессом и не могу с тобой видеться. Вообще нужно действовать конспиративно.
Каменев: Условился с Сокольниковым еще об одном свидании перед моим отъездом.
Я передал ему (Бухарину) письмо (личное). Он прочел, сказал: «Боюсь всякой письменности». Он боится, что какая-нибудь бумажка погубит его. Предпочитал бы устно обсудить программу. Сталин во многих местах испортил мне программу. Он хотел сам сделать программу доклада на Пленуме!!! С великим трудом удалось отговорить. Его гложет желание стать великим теоретиком. Он считает, что только одного этого ему не хватает.
Кроме того, масса мелочей, подробностей. Он (Бухарин) чрезвычайно потрясен, иногда от волнения трясется губа. Бывают моменты, когда он производит впечатление затравленного человека.
Я все думаю: на днях проявятся сигналы из того лагеря. Надо ждать их спокойно. Все обойдется! Тебе нет нужды пока приезжать сюда. Посмотрим, что они решат. Завтра сообщи мне ответ по телефону в 8 часов…
11 июля. 6 часов.