Заметки по истории русского госустройства

ЗАМЕТКИ ПО ИСТОРИИ

РУССКОГО ГОСУДАРСТВЕННОГО УСТРОЙСТВА

И

УПРАВЛЕНИЯ

Д. Самоквасова

САНКТПЕТЕРБУРГ
1870

Извлечено из Журнала Министерства Народного Просвещения
ЗАМЕТКИ ПО ИСТОРИИ РУССКОГО ГОСУДАРСТВЕННОГО УСТРОЙСТВА И УПРАВЛЕНИЯ
I.
Современное состояние вопроса о государственных и общественных отношениях
в удельный период древней Руси.
До половины девятого столетия, Славяне, разбросанные на пространстве нынешней Европейской России, жили отдельными племенами, под управлением отдельных властей, в отдельных местностях, давших, по сказанию Несторовой летописи, имена народам, их населявшим. В половине девятого столетия совершается важное событие: Приильменские Славяне соединяются с соседними племенами и призывают варяжских князей. Вскоре союзная власть выказывает великую силу и мало по малу соединяет в единый союз все племена русских Славян, под общим именем Русских людей, и все их земли в единую землю – Русь. Этим событием определяется весь дальнейший ход нашей истории, а потому оно и обращает на себя особенное внимание ученых.
Много работала русская историческая наука над вопросом о призвании Варягов Славянами; много писали, много спорили, с разных сторон рассматривали цель призвания, лиц призвавших и призванных, и не смотря на то, результатов добыто немного. До сих пор остаются темными вопросы: какие народы участвовали в призвании Варягов? к какому народу принадлежали призванные Варяги? с какою целью были призваны Варяги? Почти каждый из прежних и современных ученых, касаясь упомянутых вопросов, строит собственную теорию для разрешения их. Мы представим только малую часть из великого множества примеров. Так, относительно вопроса о племенах, призвавших князей варяжских, г. Соловьев, основываясь на словах летописи, что в половине IX столетия Варяги брали дань «на Чюди и на Словенех (Новгородцах), на Мери и на всех (Веси) Кривичех» , думает, что все упомянутые племена должны были участвовать и в призвании Варягов. При этом г. Соловьев не следует древнейшему списку летописи, слова которой мы привели, а подразумевает под словом «на всех» финское племя Весь; под Чудью же он разумеет не финское племя Чудь, а финское же племя Воть или Водь, жителей Водской пятины Новгородской области . Г. Беляев думает, что уже до призвания Варягов народы севера и северо-запада России составляли громадный союз, и что Новгородцы, как старейшие и начальные в союзе, в 862 году созвали в Новгороде большое вече, на которое были приглашены Чудь и Кривичи, как более сильные и важные члены Новгородского союза, и на нем решили сыскать князя . Следовательно, г. Беляев не признает самостоятельного участия племен Мери и Веси в призвании князей . Г. Костомаров совершенно исключает Финнов из союза племен, призвавших русских князей, и доказывает, что союз этот состоял «из народов наголо славянских»:. Но за то, как бы в вознаграждение союза за потерю народов финского происхождения, г. Костомаров увеличивает объем союза, доказывая участие в призвании Варягов не только Славян-Новгородцев, но и всех Кривичей (Полочан и Смольнян) и даже Полян . Выводы свои г. Костомаров, как и гг. Соловьев и Беляев, подтверждает указаниями летописи.
Летопись тоже имеет свое мнение об этом предмете и даже не одно, а несколько мнений. Так, в ней говорится: «Имаху дань Варязи из заморья на Чюди и на Словенех, на Мери и на всех Кривичех»; далее: «реша (при приглашении Рюрика) Руси Чюдь, Словенн и Кривичи» . Следовательно, призывали русских князей только Чудь, Славяне и Кривичи. Но Руссы приняли предложение союза и явились в числе трех братьев с дружинами, и «Рюрик седе в Новеграде,… Синеус на Белеозере,… Трувор Изборсте» ; следовательно, и Весь участвовала в призвании, потому что Белоозеро – город Веси . Еще в летописи читаем: «И по тем городом суть находници Варязи; а перьвии насельници в Новегороде Словене, Полотьски Кривичи, в Ростове Меря, в Белеозере Весь, в Муроме Мурома, и теми всеми обладаше Рюрик» . Но летопись не говорит о завоевании Муромы Рюриком или его братьями, а за неимением летописных указаний и мы не имеем права заключать о завоевании Муромы; следовательно, Мурома также участвовала в призвании Варягов, и т.д. Оставаясь верным летописи, можно распространить союз народов, призвавших русских князей, до громадных размеров, что и сделали г. Беляев, относительно финских племен, и г. Костомаров относительно славянских. Но с другой стороны, тоже на основании летописи, можно и сузить этот союз до одних Приильменских Славян. По летописи участвовали в призвании Кривичи; Кривичи разделяются на три ветви: Полочане по реке Полоте, Смольняне в верховьях Западной Двины, Днепра и Волги, Северяне по Десне и Суле. «И по сих братьи» – говорит летопись – «держати почаша род их княженье в Полях; в Деревлях свое, а Дреговичи свое, а Словени свое в Новегороде, а другое на Полоте, иже Полочане. От них же Кривичи, иже седять наверх Волги и наверх Двины и наверх Днепра, их же град есть Смоленьск; туда бо седять Кривичи, таже Север от них» . Что Смольняне не участвовали в приглашении Рюрика, в том согласны все, кроме г. Костомарова, доказывающего участие Смольнян только тем, что они в последствии как-то слишком скоро и легко покорились Олегу . Но это не доказательство. Участие Полочан также сомнительно. Летописец не называет их в числе народов, участвовавших в союзе; но предположим, вместе с г. Костомаровым, что они разумеются летописцем под именем Кривичей вообще ; тогда Полочане должны составлять часть Новгородского союза, от которого их отделение составило бы факт заметный. Между тем летописец, упомянув, что Рюрик, в числе посадников в разные города, послал посадника и в Полоцк, не упоминает за тем о судьбе Полоцка до 970 года, до отношений Владимира Святого к Рогвольду Полоцкому и его дочери . Когда именно Полоцк отделился от Новгорода и получил особого князя, даже не Рюрикова дома, об этом в летописи нет ни слова. Очень невероятно, чтобы Полоцк, будучи членом Новгородского союза и имея посадника от руки Рюрика, отделился потом от владений Рюриковичей и подпал под власть чужих князей без всяких треволнений, тихо, так чтобы событие это не обратило на себя внимания. Прибавим к этому, что по мнению Карамзина, в период призвания Варягов, Смоленск и Полоцк были независимы от Новгорода и не принимали участия в призвании Варягов . Но если Полочане и Смольняне не принимали участия в приглашении Варягов, то каких же Кривичей разумеет летописец? По известию летописца, под Кривичами можно разуметь только Полочан, Смольнян и Северян; но что Северяне не приглашали Варягов, в том согласен и г. Костомаров. Возможность исключения из Новгородского союза финских племен вытекает из указанных мнений наших ученых, поочередно отвергших все племена финские, указанные летописцем в числе членов союза. Таким образом, вопрос о племенах, призвавших Варягов, еще не разрешен наукой и остается темным.
Точно также разделяются взгляды ученых и в вопросе: кто были призванные? В летописи Нестора читаем: «Идоша за море к Варягом к Руси, сице бо ся зваху тьи Варязи Русь, яко се друзии зовутся Свое, друзии же Урмане, Англяне, друзии Гте; тако и си. Реша Руси: «…поидете княжить и володети нами». И избрашася три братья с роды своими, пояша по собе всю Русь, и придоша» . Вот основное место летописи, послужившее основанием для многих мнений, различно решающих вопросы: кто были Варяги-Русь, и откуда они пришли в Новгород? Не считая множества, так сказать, отпрысков систем, различно решающих вопрос о происхождении Варягов, можно признать шесть главных систем.
I. Школа скандинавская выводит Варягов из Скандинавии; такое мнение существовало в России, если верить шведскому историку Витекинду, задолго до главного основателя этой школы, Байера. По известию Витекинда, описывавшего войну Шведов с Русскими во времена Лжедмитриев, архимандрит Новгородский Киприан, депутат Новгорода, убеждая бояр Московских избрать в цари шведского принца Карла, сказал, что «и первый князь наш был из Швеции». Следственно, выводит отсюда Шлецер, «уже в начале XVII века сами Русские были уверены, что Нестор именовал Варягами-Русью Шведов». «Но справедливо ли сие обстоятельство?», – спрашивает Карамзин. «Витекинд мог выдумать его», – отвечает он .
II. Школа славянская считает Варягов-Русь Прибалтийскими Славянами. Еще барон Герберштейн, посещавший Россию в царствование Василия Иоанновича, утверждал, что предок русских государей был Славянин, приглашенный из той части балтийского поморья, которую Немцы называли Вагрией. Затем, в универсале Богдана Хмельницкого, гетмана Малороссии (18-го мая 1648 года), говорится, что «древние предки наши – валечные Руссы из Руссин, от помория Балтийского, пришли в нашу землю».
III. Школа пруссо-литовская выводит русских князей с дружинами из пруссо-литовского мира; такое мнение ведет свое начало также из древних времен. Еще царь Иван Грозный производил свой род от римских императоров, опираясь на польские сказания, по которым Ирусс, брат императора Августа, пришел в Литву и поселился здесь.
IV. Школа финская и скандинаво-финская, основанная Татищевым, признает основателей русского государства Финнами. «В Финляндии есть гора, называемая Русскою, и жители имеют по большей части русые волосы: «отсюда», – заключает Татищев, – «Финны суть Руссы» .
V. Учение Эверса выводит Русь от Черного моря, у которого, задолго до призвания Рюрика в Новгород, жили Руссы.
VI. Наконец, с недавнего времени возникает новая система, признающая Варягов-Русь сбродною дружиною, составившеюся из разных народов. Варягов отыскивали везде, между Немцами, Скандинавами, Славянами, Финнами, но нигде их не нашли, и потому поставлен вопрос: не были ли Варяги сбродною дружиною, состоявшею из всех народов, между которыми искали Варягов-Русь?
Имея в виду такое разнообразие мнений по вопросу о происхождении первых русских князей, нельзя не признать, что слова польского писателя Длугоша: «разногласие писателей о происхождении Руссов только затемнило, а не разъяснило дело», вполне применимы и к современному состоянию этого вопроса в нашей науке. Остановимся на нем подолее и приведем различные мнения.
Основателем скандинавской школы был Немец Байер, а главным последователем его, давшим школе твердые доказательства, соотечественник Байера, Шлецер. Байер объявил, что предок русских государей был не Славянин, а датский или шведский дворянин . Этот вывод свой Байер основал преимущественно на исландских сагах: такие храбрецы, как Снорровы герои, говорить он, не могли оставить в покое славянский мир, не могли не сделаться русскими государями. Рюрик, Синеус и Трувор не могли быть Славянами, как думало большинство Русских, а суть Скандинавы – Шведы или Датчане . Построив, таким образом, догадку о скандинавском происхождении русских князей, Байер употребляет все усилия филологической инквизиции для доказательства своей догадки и всю систему древних государственных отношений русского общества основывает на положении: «если Варяги из Скандинавии, то» … и т. д. Но значение исландских саг, как достоверных источников, давно уже подвергнуто сомнению исследованиями Шлецера, Карамзина, Савельева-Ростиславича, Строева, Руссова и др. Шлецер прямо советует для уничтожения беспорядка в науке навсегда выкинуть эти «бредни воображения» из числа исторических источников . Далее, сам Байер сознается, что «apud hos piratos (у Скандинавов) inauditum nomen Varagorum», с чем согласен и скандинавский ученый Тунман, утверждавший, вместе с Байером, скандинавское происхождение Варягов-Руси . На это обстоятельство очень разумно указал еще Ломоносов, говоря, что если бы Рюрик был призван из Скандинавии, то «норманнские писатели конечно бы сего знатного случая не пропустили в историях, для чести своего народа, у которых оный век, когда Рюрик призван, с довольными обстоятельствами описан» . К тому же Эверс показал, что в самих скандинавских сагах Веринги отличаются от Норманнов-Скандинавов . Таким образом, не смотря на все усилия Байера уничтожить славянскую народность Варягов-Руси, явилось в русской науке следующее положение, послужившее якорем спасения древнего учения о славянском происхождении русских князей: Скандинавы знать не знали и ведать не ведали ни о Рюрике, ни о его пришествии в Русскую землю. Действительно, если Шведы никогда не называли себя Руссами, если в Швеции никогда не было ни области Варяжской, ни области Русской, если Скандинавы не знают ни Рюрика, ни Руссов, вызванных в Новгород, – то не все могли поверить Байеру, будто основатели Русского государства были Немцы, датские или шведские дворяне. Филологические доказательства Байера, подвергнувшие филологической пытке имена Рюрика, Синеуса, Трувора и др., ничего не доказывают: сам последователь Байера, знаменитый Шлецер, сказал: «Если какое-либо слово не имеет с другим словом нужной созвучности, то его поднимают на этимологическую дыбу и мучат до тех пор, пока оно как будто от боли не закричит и не даст такого звука, какого хочется жестокому словопроизводителю» . Не зная русского языка и русской этнографии и отуманенный патриотизмом, Байер не может считаться доброкачественным истолкователем Нестора, и потому пора исследователям русской старины покинуть устаревшие, негодные ныне, Байеровы очки. Шлецер сказал о Байере: «Непонятно, как этот великий исследователь языков, столь много потевший над китайским, не учился по-русски, почему и зависел всегда от неискусных переводчиков и наделал важных ошибок» .
Мнению Байера последовали однако многие, и прежде других Миллер, сочинивший в духе Байеровой теории речь «О происхождении и имени Российского народа», до того не понравившуюся современным автору русским людям, что ее предали суду Академии Наук и запретили уже по напечатании. Эта история так неприятно подействовала на Миллера, что он заболел от беспокойства. В последствии Миллер согласился, что Варяги-Русь есть то племя, которое у географа Равеннского названо Роксоланами, населявшими горний берег Балтики при впадении Вислы в море, чем и сблизился с мнением Ломоносова, признававшего Варягов-Русь племенем славянским, обитавшим на южных берегах Балтийского моря; но вместе с тем признав эту южно-балтийскую Русь за какое-то племя скандинавское, Миллер остался последователем Байеровой школы, «сделав попятный шаг от искомой истины», по выражению Максимовича .
Затем, академик Струбе, бывший одним из судей речи Миллера, в своей «Dissertation sur les anciens Russes», является последователем Байера относительно скандинавского происхождения Рюрика с братьями и дружиною; но родиной их назначает не Швецию или Данию, а Лапонию, страну по обеим сторонам Ботнического залива. Несторовы Варяги-Русь, говорит он, были Готфы-Роксолане, жившие между Балтийским и Ледовитым морем в земле, которая в исландских сагах называется Ризеландией, страною великанов. Этот вывод Струбе основал на географии Страбона и на одной шведской хронике, сочиненной в XVI веке. Уже Карамзин был удивлен мнением Струбе и спрашивал: «Можно ли академику таким образом изъяснять Страбона, не имевшего понятия о северной Европе? Резеландия (продолжает Карамзин), земля великанов, принадлежит к баснословию исландскому: там обитали не Варяги-Русь, а злые духи, оборотни, чудовища» . Для легчайшего онемечения Руси Струбе превратил даже славянского бога Перуна в скандинавского Тора: Перун = Ферун = Терун = Тер = Тор. Очень логично и доказательно.
Струбе дал ход мнению о скандинаво-финском или чудском происхождении варяго-русских князей, начало которому положено Татищевым, а дальнейшее развитие принадлежит Болтину и Буткову. Эта школа, признав Русь в древних южно-балтийских Роксоланах, сблизилась с существовавшим до Байера мнением о старобытности Руси в пределах славянского мира: по мнению этой школы, варяжская Русь – Скандинаво-Финны, а южная и восточная Русь – чистые Финны . Мы не будем останавливаться долее на учении финнистов и скандинаво-финнистов, как на школах, потерявших уже научное значение и последователей. Но не можем обойти еще одного маститого скандинависта – Шлецера, потому что авторитет его и до сих пор многими из представителей нашей науки считается столь важным, что по их убеждению не соглашаться с Шлецером – значит идти ненаучным путем.
Шлецер, как мы видели, относится к исследованиям своего предшественника весьма критически. Тем не менее, основная мысль Байеровой теории ему понравилась, потому что льстила немецкому самолюбию, выставляя еще новый пример культурного значения германского племени. Шлецер не мог не приветствовать, с великою радостью, догадку Байера о скандинавском происхождении Варягов-Руси, как первичных основателен Русского государства, чрез посредство Немцев сделавшее из диких Славян настоящих общественных людей . Не беда, что по сознанию самих скандинавистов, имя Варягов было неизвестно в Швеции, что Шведы никогда не называли себя Руссами, и что в Швеции никогда не было Варяго-Руссов : отыскан шведский Рослаген, и оттуда выведены Варяги-Русь, хотя этот «Rods-lagen» становится исторически известным только в XIII веке, спустя 400 лет после призвания Рюрика, и по доказательствам барона Розенкампфа, нисколько не доказывает ни происхождения, ни отечества Руссов . Мало того: в своем объяснении Нестора, Шлецер высказывает следующие, замечательные по своей крайней исключительности, положения:
«Германцы по сю сторону Рейна, а особливо Франки, назначены были судьбою в обширном северо-западном мире рассеять первые семена просвещения… Скандинавы только с помощью Германцев начали мало по малу делаться людьми. Русская земля, до призвания Норманнов, кажется, была забыта от отца человечества, ибо туда, в суровый северо-восточный край, по сию сторону Балтийского моря, за величайшею отдаленностью, не проникал еще ни один Германец… Грубые Славяне жили рассеянно на безмерном пространстве земли без всякого сношения и были возбуждены от этой бесчувственности страданием от нападения дерзкой шайки разбойников (Норманнов), и тут только стали рассуждать, и выгнав этих разбойников и грабителей, Славяне, затем, сами пригласили их снова к себе в ландманы или старшины… По смерти братьев, Рюрик ввел в Россию феодализм, отделанный здесь не так хорошо и искусно, как в других землях, и потому поглощенный здесь пучиною монархического деспотизма . Таким образом началось Русское царство. Конечно, и до призвания Норманнов в России были люди, Бог знает когда и откуда в нее зашедшие; но люди без правления, жившие подобно зверям и птицам, которые населяли их леса, и ничем от них не отличавшиеся» .
Нужно было быть Немцем-патриотом, чтобы решиться высказать такие положения, когда-то считавшиеся вполне научными, истинными. Шлецер, положив в основание своего учения указанные положения, смотрел на факты несвободно и не мог надлежащим образом истолковать Нестора. Усматривая во всех фактах древнерусской жизни немецкие цивилизующие начала, Шлецер не мог усмотреть и оценить местных, народных, славянских начал; а следовательно, нельзя и согласиться с уверениями прежних и новых скандинавистов, опирающих свои теории на исследования Шлецера, будто «Шлецер объяснил Нестора так, что противоречить ему значить противоречить нашей собственной древнейшей летописи». Доказательства Байеро-Шлецеровой теории уже потеряли научное значение. Для доказательства, например, грубости и дикости Новгородских Славян, призвавших себе в князья морских разбойников и грабителей, Шлецер прибегнул к пути филологическому. По его мнению, грубость Новгородцев видна из того, что все их начальники, бояре, были очень глупы, от чего будто бы и получили свое название: ибо слово боярин произошло от слова баран, принятого в смысле глупца; вследствие той же глупости немецкие слова Kerl (мужик) и Knecht (холоп) получили в славянском языке значение короля и князя и т. д. Трудно не согласиться с Савельевым-Ростиславичем, что Шлецерова теория русской древней истории, опираясь на Нестора, в сущности противоположна Несторовой летописи и противоречит наблюдениям филологии над славянскими языками .
Байеро-Шлецеровская школа поддерживает свое учение о происхождении Варягов-Руси следующими доказательствами: 1) По известиям летописи, в половине IX столетия, Варяги овладели странами Чуди, Славян, Кривичей и Мери; но как в то время не было на севере, кроме Скандинавов, никакого другого народа, столь отважного и сильного, чтобы завоевать всю обширную землю от Балтийского моря до Ростова, то уж из этого с великою вероятностью заключить можно, что летописец наш под Варягами разумеет Норманнов-Скандинавов. Кроме того, 2) имена трех князей варяжских Рюрика, Синеуса и Трувора, призванных Славянами и Чудью, суть неоспоримо норманнские; 3) русские Славяне, будучи под владением князей варяжских, назывались в Европе Норманнами; 4) цари греческие имели в XI веке особых телохранителей, которые назывались Варягами и состояли большею частью из Норманнов; 5) Константин Багрянородный, описывая соседние с его империей земли, говорит о порогах Днепровских и сообщает имена их на славянском и русском языках; эти русские имена кажутся скандинавскими; 6) законы, данные варяжскими князьями нашему государству, весьма сходны с норманнскими (шведскими, датскими); слова тиун, вира, и проч., находящиеся в Русской Правде, суть древние скандинавские или немецкие; 7) сам Нестор повествует, что Варяги живут на море Балтийском к западу, и что они разных народов: Урмяне, Свие, Англяне, Готы; 8) в некоторых летописях говорится, что Рюрик пришел из Немец: следственно, Варяго-Руссы были Немцы; 9) литовские племена называют Русских Guddus, Gudds, а это имя напоминает шведскую область Готландию; 10) у Исландца Снорро в одной саге Россия названа Великою Швецией или Свеонией; следственно, древние Руссы были Свеи; 11) Лунтпранд, епископ Кремонский, находившийся в Царьграде при нашествии Игоря, пишет, что Руссов по местоположению называют Норманнами .
Опровергая эти доказательства скандинавистов, славянист Савельев-Ростиславич говорит:
«Единство мнений – отличительный признак истины: это неоспоримо. Защитники мнений Байера о скандинавском происхождении Варягов-Руси утверждают, что истина на их стороне; спросим же их: где была отчизна Рюрика и его Варяжской Руси? «В Швеции, на Унланском берегу, в Рослагене», отвечает Шледер, «В южной Дании или Ютландии, где есть Розовая волость (Rosengau), либо в норвежской Вермеландии, где жил королек Hogni, которого имя похоже на титул русских южных государей, именовавшихся каганами», отвечает г. Крузе. «В Фрисландии, потому что там были графство Hriustri, позднейший Rustringen», отвечает г. Гольман. «В южной России, на Дону, ибо эта страна в сагах называется Великою Свеонией», отвечает г. Нейман. «В Пруссии над Неманом, который назывался и Руссою», отвечает автор книги «Россия» . «На Ферейских островах», думал некогда А.Ф. Вельтман, обратившийся потом к учению древней русской Несторовской школы славянистов, и т.д. Где же отчизна Рюрика?
Действительно, при шаткости доказательств скандинавистов, при их разногласии о месте родины Рюрика не трудно понять, почему, не смотря на все их усилия вывести Варягов-Русь из скандинавского племени, школа славянистов не была окончательно задавлена и имеет надежду на окончательную победу, хотя в настоящее время большая часть представителей русской науки принадлежит к Байеро-Шлецеровсвой школе. Но в настоящее время и славянисты не отличаются единством мнений. Так, Савельев-Ростиславич думает, что Варяги-Русь были племя славянское и пришли в землю также славяно-русскую, которая всегда называлась Русью, Россией, что на всем пространстве Европейской России, от Черного моря до Ладожского озера, обитателями Руси всегда были Русские к призывали к себе князей единоплеменников, русских же, с южного Балтийского поморья, искони заселенного славяно-русским народом, сербского племени, родственным с нашею волжскою, днепровскою, ильменскою Русью. В доказательство верности своего взгляда, Савельев-Ростиславич приводит свидетельство летописи и следующие признания самих скандинавистов: 1) Имя Varengi, Veringi, Варяги до 1040 года не было известно Скандинавам и есть слово, чуждое скандинавскому языку . 2) Имя Варяги правильно объясняется только славяно-русским языком и происходит от корня варяю, означая скорых пловцев . 3) Арабы сохранили свидетельство, что Варяги суть Славяне из Славян . 4) В призвании варяго-русского князя Рюрика участвовали племена Русских, но и на юге (по Днепру) и на востоке (по Волге) жили также Руссы, известные древним под именем Роксоланов, Русацев . Вообще с незапамятной древности наше отечество было населено Руссами . 5) За 200 лет до Рюрика наш русский флот помогал на Черном море Болгарам против Греков . 6) Имя Руси встречается в славянских землях и за пределами Русского государства .
Г. Гедеонов доказывает, что под Варягами-Русью должно разуметь не один народ, а два; что название земли Русской принадлежало только Киеву и земле Киевской, а Варягами Славяне-поморцы, жившие на берегу Балтийского моря, воевавшие и союзившие с Норманнами, называли морских воителей, своих и чужих, которых Норманны обыкновенно называли викингами; что имя Варягов сделалось известным у Новгородцев посредством поморских поселений; наконец, что Киев со всею окрестностью, равно как и прочие сопредельные страны, населенный славянскими племенами, имели одно общее имя Руси, которое принимали и пришельцы, а потому и князья Киевские, Славяне, приняли также имя туземной Руси, и т.д.
Г. Костомаров выводит русских князей из русско-литовского мира.
«Варяги», – говорить он, – «есть составленное по-славянски скандинавское слово Vaeringiar, а у Скандинавов это слово есть перевод греческого слона, что значит союзники, присяжные воины, наемные дружины, служившие у римских, потом у византийских императоров. С IX века начали в Византийской империи появляться в рядах этих служилых иноземцев Скандинавы, или Норманны, которые и перевели на свой язык греческое слово словом Vaeringiar. Оно в скандинавских сагах появляется под 1040 годом… Русские, ознакомившись с жителями прибалтийского прибрежья, в лице проходивших чрез их земли Варягов (служивших в Греции), стали (означать этим именем) не один какой-либо народ, а неопределенную массу народов, живших при море Балтийском, получившем у Русских название Варяжского… Скоро значение «варяжского» стало еще обширнее: римско-католическая вера называлась «варяжскою»; католическая церковь носила название варяжской божницы, римско-католический священник – назывался «варяжский поп». Отсюда, слово Варяги у летописца имеет то значение, какое оно имело в эпоху составления летописи, а не значение IX века, к которому относятся описываемые летописцем события. В договорах Олега и Игоря нет слова «Варяги», и понятно почему: составлявшие этот договор не были Варяги. Впоследствии, и страны славянские причислялись к поморью Варяжскому, а первоначально под Варягами разумели Русских Славян, обитателей берегов Варяжского моря, то есть, прибалтийцев. В XI же, XII и XIII веках, слово «Варяг» значило в некотором смысле (?) то же, что теперь слово «Немец» у простолюдинов, означающее вообще западного Европейца, или Черкес, в смысле жителя Кавказских гор, хотя под этими именами могут скрываться разноплеменные народы. Варягов, по летописи, было много родов: одни назывались Русь, другие Свое, третьи Урмяне, четвертые Готы. Может быть, в голове летописца их было и более, но он не счел нужным их пересчитывать, потому что только что приведенные указаны им только для примера, чтоб отличить Русь от других Варягов. Варяги, изгнанные из русского материка и Варяги-Русь не одно и то же: изгнанные народами северной России были Скандинавы, и именно Шведы, как доказывают Новгородское предание, скандинавские саги и свидетельство Ринберга; призванные же Варяги отличаются летописцем названием Русь, и следовательно, их нужно искать в том народе, который носит название «Руси». Мы находим, действительно, это название на берегу Балтийского моря, при устье Немана, которое и до сих пор сохранило название «Русь», и сохраняло его в древности, по свидетельствам Адама Бременского, Титмара, Виберта, автора жития св. Антония Сийского. Что за нижнею частью Немана название Русь принадлежит глубокой древности, на это указывает и название Пруссия, которое есть сокращение слова Поруссия, то есть, страна, лежащая по реке Русе, названная так Славянами. Притом, многие имена пришельцев в Россию в договорах Олега и Игоря походят на собственные имена людей и местностей литовского мира, и некоторые из них обличают происхождение от литовского корня. Немаловажным подтверждением вероятности происхождения призванных Варягов из прусско-литовского мира служит также существование части Прусской улицы в Новгороде и этнографическое название ее обитателей – Пруссы, которые составляли в Новгороде аристократическую стихию. Наконец, побуждает к признанию Варягов литовским племенем и древнее предание, существовавшее исстари, записанное во многих хронографах XVI и XVII веков и утверждающее, что призванные Варяги пришли из Пруссии. Во всяком случае, гипотеза о прусско-литовском происхождении русских князей нам кажется вероятнее всех других» .
Приведенных примеров достаточно, чтобы сказать, что славянисты противоречат не только скандинавистам, но и между собою. В новейшее время славянисты приобрели очень важный аргумент в пользу своей теории славянского происхождения русских князей; а именно, исследования государственного и общественного быта древней России доказывают, что и в гражданской, и в государственной сферах древнего быта наших предков не замечается, по сознанию самих скандинавистов, того немецкого влияния, о котором так много распространялась Байеро-Шлецеровская школа; явление делается непонятным, если допустить гипотезу о скандинавском происхождении Рюрика, его братьев и дружины .
Но не смотря на все доказательства славянистов, мнение о скандинавском происхождении Варягов-Руси, как сказано, и в настоящее время можно считать преобладающим в громадном большинстве представителей не только немецкой, но и русской науки.
Скандинавист г. Беляев думает, что «выбор Новгородского веча пал на Варягов-Русь, племя, жившее по обеим сторонам Ботнического залива» . Рюрик, Синеус и Трувор, по мнению г. Беляева, суть варяго-русские князья, прибывшие в 862 году по приглашению в Новгород из Скандинавии. А в выноске к этому месту г. Беляев прибавляет: «Варяго-русские князья были Скандинавами, или Норманнами, на что мы имеем множество свидетельств и своих, и чужеземных, относящихся к IX, X, XI векам, свидетельств, которых ясность и достоверность не подлежит сомнению и спору (?), так что мнение о скандинавском происхождении Варягов-Руси в нашей исторической литературе получило вполне заслуженный авторитет и обратилось почти в аксиому (?), утвержденную всею историей Варяго-Руссов и Скандинавов. Но в недавнее время явилась новая теория происхождения Варягов-Руси, утверждающая, что Варяги-Русь происходят из Литвы, именно из литовского племени Жмуди… Но ни летописец Нестор, ни другие древние писатели не относят литовских племен к Варягам; а Русь, приглашенная Новгородцами, у Нестора именно названа Варягами-Русыо и отнесена к скандинавскому племени; вот слова Нестора: «сии называются Варягами-Русью, как другие называются Шведами, иные Урманами, иные Англянами, иные Готами» .
Г. Соловьев утверждает, что в жизни древнего русского общества не видно того влияния Норманнов, которое было бы заметно при скандинавском происхождении основателей Русского государства, но тем не менее признает за Рюриком, его братьями и дружиною скандинавское происхождение и даже считает неуместным стремление к определению народности основателей Русского государства на том основании, что этот вопрос сделался будто бы для науки неважным (?) . Какие же вопросы важны для науки? Как бы то ни было, но вопрос о происхождении Варяго-Руссов, Рюрика, Синеуса, Трувора и их дружины еще не решен наукой окончательно. Одна возможность появления в новейшее время долгого, серьезного, научного спора, в котором и до сих пор не сошлись спорящие, доказывает всю эластичность вопроса, и многим приходится принять то и другое решение его на веру. Спор гг. Погодина и Костомарова зашел далеко за пределы летописи, повлек за собою искажение указаний источников и остановился только у пункта, где согласились в неважности для науки самого спорного вопроса. Таким образом, и к современному решению вопроса о народности русских князей, не смотря на множество ученых изысканий, должно приложить стих нашего баснописца Крылова:
Кто виноват из них, кто прав?
Судить не нам, да только воз и ныне там.
Неприятно высказать такую истину, но что делать? Полезнее и во всех отношениях лучше сознаться в недостатке средств к решению данных вопросов, чем делать уклончивые выводы.
Но если в разрешении вопросов: кто призвал Варягов и кто были призванные, замечается разномыслие ученых, то в вопросе о цели призвания оно заметно еще более. Это и понятно: там наука имела дело с вполне реальным фактом: Славяне, Кривичи, Чудь, Меря, Весь, Варяги, Норманны, Скандинавы, Финны, Руссы, Пруссы и т.д., все это не отвлеченные понятия, а действительность, народы, имевшие же какие-нибудь отношения к соседям, записавшим эти отношения, народы, оставшиеся и потом на сцене истории, относительно которых можно руководиться не одним преданием, но и историческими фактами; вопрос же о цели призвания Варягов основывается почти единственно на словах нашего летописца, на его отвлеченных понятиях о роде, князе, порядке, княжении, владении, правлении, правде. Вот слова летописи о цели призвания Рюрика: «Изгнаша Варяги за море, и не даша им дани, и почаша сами в себе володети, и не бе в них правды, и вста род на род, быша в них усобице, и воевати ночаша сами на ся. Реша сами в себе: поищем собе князя, иже бы володел нами и судил по праву». После этого, говорит летописец, послы отправились к Вярягам и сказали им: «Вся земля наша велика и обильна, а наряда в ней нет; да поидете княжить и володети нами» . По-видимому, все это очень просто и ясно, а между тем эти немногие слова породили громадное количество исследований, рассуждений, споров, изысканий, и в конце концов мы все-таки не знаем, что должно разуметь под загадочными словами: «поидете княжить и володети нами», или лучше сказать, каждый самостоятельный исследователь разумеет их по своему. Представим примеры.
Карамзин, в примечаниях к первому тому своей «Истории Государства Российского», говорит:
«Миллер думал, что Славяне и Финны звали Варягов не для правления, а единственно для защиты границ своих владений, и что Рюрик был похитителем власти. Но ясные слова летописца: «да поидете княжить и володети нами», опровергают сие мнение. Не внешние враги, счастливо изгнанные Славянами, а внутренние беспорядки принудили их искать князей за морем; следовательно, они хотели властителей: ибо одна гражданская власть могла пресечь зло неустройства и безначалия. Так ли было действительно, не знаем; но так говорит летописец. Истину знали верно одни современники» .
Из современных ученых, г. Соловьев, оставаясь верным своей теории родового быта Славян, который, по его мнению, и в период призвания Варягов, обусловливал вражду между родами, говорит:
«При столкновениях между родами, решителями споров долженствовали быть старшины родов. Но старшины не могли решать споров беспристрастно. Отсюда: кто будет посредником в распре между старшинами? Для решения вопроса род должен встать на род, и сила должна утвердить право. Роды, столкнувшиеся на одном месте, должны были искать силу, которая внесла бы к ним мир, порядок, должны были искать правительство, которое было бы чуждо родовых отношений, посредника в спорах беспристрастного, одним словом, третейского судью, а таким мог быть только князь из чужого рода. Установление порядка, нарушенного усобицами родов, было главною, единственною ицелью призвания князей» .
Г. Костомаров выводит цель призвания Варягов из родового быта и необходимости союза славянских народов вместе:
«Сознавая необходимость союза, собрались в Новгороде люди из союзных народов и порешили, для управления и установления порядка, призвать лица из такого народа, который не участвовал в домашних распрях… И так как союзники составляли не один народ, а несколько, то они и призвали не одного князя, а трех (?); призванные князья – это третейский суд» .
Г. Костомаров обращает мимоходом внимание и на слова летописи: «по праву» и продолжает:
«Призывавшие князей народы не отдавались им безусловно, но приглашали княжить и владеть по праву. Прежняя автономия народной независимости и народного самоуправления, выразившаяся понятием о земле (?), не уничтожилась от этого призыва» .
Г. Беляев, оставаясь верным своей теории общинного быта Новгородской волости, условливавшего союзные отношения в эпоху призвания князей, идет в понимании летописца еще далее:
«Новгородское вече», – говорить он, – «порешило для прекращения междоусобий, раздиравших Новгородскую землю, призвать князей, которые бы пришли к ним на условиях, предложенных Новгородом. Условия, принятые Рюриком, состояли в следующем: чтобы князь судил и управлял Новгородом по исконным обычаям Новгорода и по взаимному согласию с земским Новгородским правительством. Новгород же уступает за это свои пригороды, с прилежащими к ним областями: Рюрику – Ладогу, Синеусу – Белоозеро и Трувору – Изборск; в самом же Новгороде и в других Новгородских владениях управление, по-прежнему, остается за Новгородским вечем и выборными от него властями, а князьям с этих областей будет идти определенный доход» .
Все это, по мнению г. Беляева, заключается в словах: «поидете княжить и володети… по праву», потому что кроме этих слов в летописи ничего не говорится о договоре и условиях Новгородцев с Рюриком .
Г. Погодин также имеет свое особое мнение о цели призвания князей:
«Главная цель Новгородцев», – говорить он, – «была иметь защитников от Варягов, которые всегда могли грозить их земле. Прекратить междоусобие – это была временная нужда, а безопасность всегдашняя… Следовательно, единственная цель призвания – необходимость иметь защитника, воеводу, а не правителя и судью» .
Одним словом, что ни ученый, то новая теория.
Вот в каком состоянии находится в настоящее время разрешение важных вопросов начальной нашей истории: кто призвал Варягов, кто были Варяги, и зачем они были призваны? Мы привели мнения преимущественно современных и более выдающихся представителей науки, исследовавших упомянутые вопросы, а если привести еще взгляды прежних ученых, а также остальных современных, то получим еще более разноречия; но полагаем, и приведенных образцов достаточно, чтобы осветить безотрадную картину научных изыскании об основании Русского государства. Мнение каждого из ученых подкреплено более или менее значительным количеством доказательств, основано на источниках и обставлено так искусно, что незнакомый по собственным изысканиям с источниками, по прочтении того или другого мнения, не может с ним не согласиться, а если прочтет несколько мнений, то потеряет веру в каждое, не давая предпочтения ни которому, или – что гораздо реже – составит свой собственный взгляд. И это не только по сейчас указанным нами вопросам, а вообще по всем, сколько-нибудь важным, относящимся к древнейшему периоду русской истории, на которых строятся государственные и общественные отношения русского народа в так называемый удельный период.
Откуда же такой хаос в науке, и неужели нет выхода из заколдованного круга противоречий, недоразумений, бесплодных догадок, сомнительных выводов, которым и конца не видно? Ответа следует искать в самом состоянии науки. Почти все существующие ныне теории заключают в себе долю достоверности; но эти теории односторонни, не точны, а потому шатки и только ведут к построению противоречащих друг другу систем русского права, в чем удостоверяет простое сопоставление этих теорий, устраняющее необходимость дальнейшего их опровержения; поэтому углубляться во всестороннюю критику выставленных теорий было бы и крайне тягостно, и бесполезно. С другой стороны, можно было бы избрать другой, более надежный путь, именно выставить собственную теорию и постараться подтвердить ее такими доказательствами, который не оставили бы сомнения в ее достоверности и тем самым дали бы ей возможность опрокинуть прежние теории. Но и за верность своей теории, как показывают столетние опыты, никто ручаться не может; притом исследовать государственные и общественные отношения древнего русского быта – не по силам одному человеку; оставляя же известные отношения не исследованными, данная система тем самым оставляет бездну не решенных, а часто только возбужденных вопросов. Далее, как в мире физическом два тела, в одно время и в одном месте, так и в мире умственном две теории в голове одного мыслителя, совместиться не могут. Стало быть, если желаем провести в общество новую теорию, то прежде всего должны отнять у него старые, доказать их несостоятельность, разрушить подгнившее или не крепко построенное здание и тогда уже, на очищенном месте, возможно строить новое здание удобнее и легче. Таким образом, с одной стороны, мы не можем вступить в борьбу со всеми произведениями современной науки, с другой, чувствуем необходимость показать безотрадное состояние науки о древнем периоде нашей истории. Чтобы выйти из этой дилеммы, мы решились сперва рассмотреть самые источники, из которых черпают учение, затем оценить существующие научные приемы, метод, и уже после того перейти к самым существенным вопросам древней русской жизни и посмотреть, как и верно ли разрешены они преимущественно в новейших произведениях нашей науки. Изучение самих научных средств и сделанного из них употребления покажет нам, насколько прочны полученные результаты.
Существующая теории древнего русского быта, государственного и общественного строя удельного периода, основаны главным образом на чрезвычайно скудном источнике – Повести временных лет, так называемой Несторовой летописи . Эта летопись писана монахом, поборником религии, недавно введенной в государство, человеком, который считает долгом своим, при каждом удобном случае, читать проповедь современникам и грядущим поколениям и пишет свою повесть, «надеяся от Бога милость приятии» ; на исторические факты он смотрит с предубеждением, не свободно, одним словом, не объективно. События представляются ему в одностороннем свете, и то, что нам кажется сомнительным и даже невозможным, является в глазах летописца вполне вероятным и заносится в летопись предпочтительно пред явлениями действительно крупными. Сказки записываются им рядом с преданиями и несомненными историческими известиями, и так как расстояние между вымыслами и подлинными известиями очень эластично, то современному изыскателю часто бывает чрезвычайно трудно, даже невозможно, отделить сказки от преданий, предания от достоверных известии об исторических фактах . Под 912 годом летописец серьезно уверяет, что смерть Олега произошла от укушения змеи, по предсказанию кудесника, и затем на двух страницах распространяется о подобного рода чудесах. Под 1092 годом летописец рассказывает о странных видениях в Полоцке и этими дивами объясняет последовавшие за тем события – воину с Половцами, с Ляхами, смерть Рюрика Ростиславича, повальные болезни, и рассказ этот заключает словами: «Се же бысть за грехы наша, яко умножишася греси наши и неправды, се же наведе на ны Бог, веля нам имети покаянье и встягнутися от греха, и от зависти, и от прочих злых дел неприязнин». Под 1063 годом читаем: «В се же лето Новегороде иде Волхов вспять, дний 5; се же знаменье не добро бысть, на 4-е бо лето пожже Всеслав град». Под 1064 годом рассказывается о явлении на небе кровавой звезды и о рождении урода, вверженного в реку Сетомль; по этому поводу летописец замечает: «Се же бывают сица знаменья не на добро, мы бо по сему разумеем» и т. д. Под 1096 годом летописец рассказывает, со слов Новгородца Гюряты Роговича, о жителях лукоморья, заклепанных в горах Александром Македонским. Под 1114 годом узнаем, что в Югре и Самояди во время грозы спадают с туч маленькие животные, которые тотчас вырастают, размножаются и расходятся по земле. Таких нелепостей у летописца множество, но они не опасны для науки по своей очевидной невероятности. Но рядом с ними встречается множество известий, в которых почти невозможно провести границу между действительным фактом и легендой. Так, под 1173 годом летописец рассказывает, как под стенами Великого Новгорода соединилось 72 князя «с толико множество вой, яко и числа нетуть», с намерением разрушить Новгород; и когда минута падения Новгорода, казалось, наступила, Новгородцы вынесли на стену города образ св. Софии, вид которого ослепил неприятеля, смешал его войска, и город таким образом был спасен. Летописец стоял в таких условиях, что необходимо должен был вносить субъективный элемент в свое повествование.
Мало того: понятия летописца о государстве, обществе, человеке, власти, правительстве, при всей его учености, неизмеримо рознятся от понятий современных и легко ускользают от современного исследователя или принимаются им в измененной форме. Это еще более затрудняет исследователя древнего быта России. Прибавим к этому умствования, поправки, вставки, описки переписчиков, и нам сделается еще яснее, насколько должно быть осторожным в выводах, основанных на сказаниях нашего летописца. Сколько теорий создано, сколько бумаги исписано о родовом быте Славян, прежде чем догадались, что в выражениях: «возста род на род», «кождо владея родом своим», не заключается упоминаний о роде в современном смысле. Далее, в летописях упоминается о князьях у Древлян и Полян, но не упоминается у Славян Ильменских; из этого выводят, что у первых было княжеское правление до призвания Варягов, а у вторых предполагают только общинную жизнь. Летописец упоминает о вече в южной Руси; из этого заключают, что вечевой быт был общею формой гражданской жизни древней России, не подвергнув притом анализу понятий летописца о князе и вече и т. д. Но невозможно мерить понятия летописца современными понятиями, а чтобы восстановить их в истинном их смысле, необходима проверка по другим источникам, сличение однородных свидетельств и сопоставление различных упоминаний одного и того же слова из разных мест памятника: если при этом окажется, что данное слово везде сохраняет одно и то же значение, то оно и должно быть объяснено в этом смысле; если же замечаем различные понятия, означаемые одним словом, то смысл данного места должен быть открыт по другим обстоятельствам, по другим источникам; и когда этого сделать невозможно, самое место летописи теряет для науки значение источника и не может быть приводимо ни pro, ни contra известной теории до тех пор, пока новые изыскания не откроют его настоящее значение. Так, например, слово «вече» употребляется у летописца в трех основных значениях: 1) в смысле совещания, 2) в смысле всякого сходбища, имеющего целью совещание, сходбища граждан, как законного, так и незаконного, и 3) в смысле законного, верховного органа народной власти, как органа государственной формы – демократии. Отсюда выражения летописца: «Кияне сотвориша вече», «созвали вече», «сказали на вече» и т. д. еще не доказывают, что у Киевлян был вечевой быт в том же смысле, в каком он был в Великом Новгороде. На указании Суздальской летописи: «Новгородци бо изначала, и Смолняне, и Кияне, и Полочане и вся власти якоже на думу сходятся на веча», основана теория вечевого быта Славян; но сколько нам известно, еще не было попытки раскрыть истинный смысл этого места летописи посредством истолкования истинного значения здесь слова «вече». Если слово «вече» употреблено здесь в одном из двух первых значений, то очевидно, это известие не подтверждает теории вечевого быта, в смысле вечевой жизни Новгорода. Множество свидетельств, как увидим, указывает нам, что вече северных волостей древней России, как законный, верховный орган власти народа, имеет только то общее с вечами южных волостей, что оба суть народные собрания с целью совещания, то есть, сходство здесь чисто формальное. Затем, объем власти, влияние на государственные и общественные дела, отношение вече к князю на севере и юге до такой степени различны, что вече Новгородское и вече Киевское должны составить два различных понятия. Выводит из указанных мест летописи вечевой быт Киевлян, в смысле Новгородского веча, значит противоречит множеству других свидетельств. Точно также, например, слово «город» употребляется в летописи в различном смысле: оно означает всякую ограду какого бы ни было места от вторжения как людей, так и животных; затем, соответствуя тому же понятию укрепления, оно употребляется в более тесном смысле, именно означает укрепление с целью обороны от неприятелей; далее, означает укрепление более значительных пунктов населения, что соответствует современному нам значению крепости, в которой могло бы укрыться и обороняться от неприятеля все население известного пункта; следовательно, слово «город», при общем значении ограды, употребляется летописцем в трех смыслах. Но, кроме того, очень рано понятие слова «город» расширяется и начинает означать не только ограду данного места, но и самое место огражденное: словом «город» означается известное место, обнесенное оградой, укреплением; от места жительства значение слова «город» переносится и на его обитателей, при чем подразделяется на два смысла: тесный, когда разумеется только население данного укрепленного пункта, и обширный, когда разумеется население этого пункта совокупно с тянущим к нему и имеющим в нем право защиты населением целого округа, области. Подробное исследование понятия «город» чрезвычайно любопытно и должно составить предмет самостоятельного труда. При помощи исследования этого понятия у летописца, можно, как нам кажется, решить окончательно и вопрос, еще не решенный до ныне, о времени построения Новгорода. Без выяснения же понятия «город» в древности, многие места летописи кажутся неясными и неправильно понимаются.
Таким образом главный источник наших познаний о древнерусском быте представляет не чистый материал, а руду, накопление фактов, нуждающихся в очищении, обработке, чтобы стать источником истинного познания. Отсюда ни метод филологической инквизиции, ни прием ссылки на данное место летописи не могут быть признаны научными для восстановления, по летописцу, строя древнерусского государства. Прием этимологический давно уже и многими признан неудовлетворительным, часто ведущим к нелепым заключениям; второй же, до сих пор, сколько нам известно, еще не подвергнут сомнению, признается всеми путем научным, прямо ведущим к истине, и потому в настоящее время он – в апогее своего развития и в общем употреблении, как абсолютно верный. Но разница между тем и другим методом заключается только в том, что первый относится ко внешней конструкции слова или выражения источника, а второй ко внутреннему понятию, выраженному данным словом или фразою. Но если этимология допускает произвол в толкованиях, то объяснение понятия, выраженного источником, способно к этому еще более. Вследствие того второй прием еще чаще и скорее может повести к искажению истины, нежели первый, и следовательно, еще более ненаучен и произволен. Так оно было и есть на самом деле. Неудовлетворительность указанных приемов обработки исторического материала вытекает наглядно и несомненно из современного, безотрадного состояния науки, из результатов, добытых с помощью этих средств. Не смотря на все нападки, которым подвергался с разных сторон метод открытия истины путем филологических толкований, со времен Шлецера и до настоящего времени, филологические натяжки не угасли в науке и продолжают бодрствовать. Мы представим самый чудовищный пример в этом роде.
Г. Богомолов, в своем исследовании «О значении слов: Варяг, Казак, Росс и Рет», доказывает, что слово Варяг состоит из слов: Вар и ах = аг, ак; Вар = фар = пар = бар значит конник, ак=аг – белый или соль (в переносном смысле тоже белый). Казак есть составное из каз и ак. Первое из этих слов каз = аз = хаз = газ значит тоже конь. Росс равным образом означает коня (Ross); наконец, Рет (Rhet) происходит от слов рать, Ritter. Таким образом Варяг, Казак, Росс и Рет имеют один смысл, означают все одинокого всадника, кавалериста, и потому тожественны между собою. Далее, ак, аг – слово персо-турецкое; аг по-армянски значит соль; по-гречески als, по-молдавски alb; оба последних слова принимают сокращенную форму аl. На славянском языке они выражаются словами соль, силь, или в сокращенной форме сло, сла, слан; коренная же их форма есть скло. Отсюда Аг-ваны, Ал-бани, Ал-ани, Ванд-али, Сла-вяни, Сло-вани, Сло-ваки, Скла-вини, Силь-ваны – один народ, белые Ваны; Ваны же – Славяне; Вар-аг, Каз-ак, Русс-ак – всадники, защитники Ванов, и относятся к Ванам, как вид к роду, как прежде малороссийские казаки относились к Малороссии. Слова варс, фарс, барс или парс значат конный человек. Отсюда коняз, князь, König, Гунн, Пар-ван (Парфя-нин), бар-ин, barbar, Берилии или Верзилии, вары однознаменательны; Киев происходить от кай, по-молдавски лошадь, и есть град конников, Конев. Хаз и газ означало в древности по-арабски коня, как и слова гайсп, госн; отсюда госп-один, бар-ин, князь – одно и то же; каз-ак, аз-иги, кос-оги – одно и то же; хаз-ар – князь Арип и т. д. Мало того, Славян, в виде мирных жителей или войска, автор видит везде, отыскивает под разными азиатскими и европейскими именами: Угры и Маджары суть Славяне, Курды – тоже Славяне; не менее Славяне – Авары, Франки, Гермундуры, Варинги, Аорсы, Свеи, Германы, Братинги, Сибариты, Сарматы, Скифы, Нордалбинги, Роксолане, Мамазиты (доможиты), Sittici (житьи), Глутунги (горожане), Цыганы, Торки или Турки, Берендеи (бары Индии) и т. д. Что это? – Фарс, насмешка над наукой или серьезное уклонение ума человеческого? Г. Кавелин, по поводу исследования г. Богомолова, говорит:
«Мы думали было, что мода вольного словопроизводства по части русской истории навсегда миновала, и ее ошибки, более или менее забавные, умудрили исследователей. Как же мы жестоко ошиблись! Г. Богомолов доказал нам, что не только эта мода не прошла, но что она до сего времени находится в добром здоровье и обещает многолетнее существование. Она имеет свое прошедшее – труды гг. Морошкина, Савельева-Ростиславича, Макарова, Святного и др., свое настоящее – подлежащий труд г. Богомолова; как отвечать за будущее? И будущее верно будет – в этом нечего отчаиваться… Жаль, что автор, избрав этот путь, не шел по нем до конца и не исчерпал материи. Во втором приложении он говорит, что Пелазги суть Бел-азы или казаки. Что бы ему стоило развить эту мысль, которую так разительно подтверждают названия греческих народов и областей! Взгляните на карту: Фессалы или Тессалы, очевидно, тесали; Афиняпе – наши офени; Спарты – с порты, то есть, с одеждой; Македоняне – мак и донник. В древней Италии поражает то же самое: Умбры от ум беру (видно, были глуповаты); Пицены, явно, Пищаны; Самниты от сомну, или может быть, от сомнения; Калабры – около брали, то есть, любили пользоваться за чужой счет. Но и Британия – что иное, как не искаженное бери тонее, то есть, тоньше? То же в Галлии: решительно, что ни название народа, то славянское, только исковерканное: Атребаты – от отребит; Свессионы – явно свои сыны; Беловаки – беловежи; самый Париж и Сена не явно ли происходит от пори и сено…. Лондон от лоно дано, Вашингтон от ваш топ и пр., и пр. … Куда не взглянешь на карту – везде Славяне так и выглядывают; нужно только смотреть во все глаза, чтобы не пропустить… Что хотите, повторяйте хотя тысячу раз», – заключает г. Кавелин, – «что одно созвучие и основанная на нем этимология ничего не значить и не доказывает – все эти рассуждения ни к чему не поведут. Видно тому быть так! А нельзя не пожалеть труда и знания, которые употреблены автором при написании этой книжки» .
Не менее неудобств допускает и метод ссылок. Г. Погодин, построив на указаниях летописи одностороннее положение: «в период времени от 862 до 1054 года, Варяги имеют свою особую историю, или лучше сказать, одни составляют ее; Славяне платили дань, работали только, а впрочем жили по-прежнему» – стал делать отсюда выводы и пришел к результатам, превратившим славянскую народность в инертную массу, к которой лишь постепенно, усилиями варяжского правительства, при сопротивлении со стороны славянского элемента, привились государственные формы и другие последствия западноевропейской цивилизации. Все главнейшие явления народного быта объясняются у г. Погодина норманнским элементом: постройка городов, присутствие в них посадников, преемство престола, дружина князей, вольные землевладельцы, языческие божества, Русская Правда, и все это у нас не свое, славянское, а норманнское, скандинавское, вылившееся из варяжских обычаев.
Насколько эти выводы верны истории, доказывает г. Соловьев, и желающие полюбопытствовать могут обратиться к его «Истории России с древнейших времен». Но, опровергая норманнофилов, сам г. Соловьев, в свою очередь, задается не доказанною теорией родового быта Славян и освещает ею все главнейшие стороны общественной и государственной жизни в древний период нашего отечества. «Что касается быта славянских племен», – говорить г. Соловьев, – «то начальный летописец оставил нам о нем следующее известие: «каждый жил со своим родом, отдельно, на своих местах, каждый владел родом своим». И затем, не подвергнув этого места научной критике, не сопоставив его с другими, где употреблено слово «род», и следовательно, не выяснив его значения, г. Соловьев признает родовой быт у Славян в период призвания Варягов, и притом у всех славянских племен, хотя указанное место летописи относится только к быту Полян. Подтвердив родовой быт Славян указанным местом летописи, г. Соловьев делает из него, как из положения доказанного или аксиомы, множество выводов. Таким образом, целая система заключений, самых смелых и в высшей степени важных для науки, строится на недоказанном положении, и из него выясняются общественные и государственные отношения. Из родового быта Славян, по словам г. Соловьева, вытекают следующие заключения: предки наши не знали семьи, но знали только род, как совокупность степеней родства, как самых близких, так и самых отдаленных; предки наши не понимали никакой общественной связи вне родовой; старший брат заступал место отца-родоначальника для младших; советы, сходки, веча – последствия родового быта; на этих собраниях присутствовали только старшины-родоначальники; родовой быт условливал общую родовую собственность и борьбу между родами; призвание князей – также прямое следствие родового быта, борьба между родами; родовой быт определил и отношения между началами призванным и призвавшим: князь мог явиться между славянскими племенами не иначе, как в звании родоначальника; колонизация Славян есть опять следствие родового быта . Под влиянием родового быта сложились и отношения между князьями Рюрикова дома:
«Все князья имели одного старшого князя, которым был всегда старейший член в целом роде… Старейший князь, как отец, имел обязанность блюсти выгоды целого рода, думать и гадать о Русской земле, о своей чести и о чести всех родичей, имел право судить и наказывать младших, раздавать волости, выдавать сирот дочерей замуж. Младшие князья обязаны были оказывать глубокое уважение и покорность, иметь его себе отцом в правду и ходить в его послушании, являться к нему по первому зову, выступать в поход, когда велит» .
Все эти последствия родового быта, объясняемые родовыми отношениями, имеют первоначальное основание в вышеприведенном месте Несторовой летописи. Но по верному исследованию г. Сергеевича (который, впрочем, развивает мысль, высказанную еще К.С. Аксаковым), это место вовсе не доказывает родового быта Славян в период призвания Рюрика и княжения Рюриковичей. Г. Сергеевич, не подвергая ни малейшему сомнению существование родового быта, как переходной ступени к быту государственному, утверждает, однако, что в историческую эпоху Рюриковичей род не существовал, как учреждение с определенными правами и обязанностями его членов . Разбирая гражданский быт наших предков, он не замечает признаков рода в гражданской сфере и принимает это за доказательство не существования рода вообще. Далее, сличая различные места источников, г. Сергеевич приходит к тому заключению, что слово «род» у летописца не имеет определенного значения и употребляется в различных смыслах: слово «род», обозначая происхождение по крови, употребляется вместе с тем и для обозначения всех тех человеческих союзов, которые происходят в силу последовательного нарождения; от обозначения действия или причины оно переносится на самый продукт. Таким образом, слово «род» имеет троякое значение: 1) семьи, 2) родственников вообще и 3) целого народа. В таком же смысле слово «род» употреблено в выражении летописи: «живяху кождо с своим родом и на своих местех, владеюще кождо родом своим». Очевидно, каждый Полянин мог иметь свой род и владеть им единственно в смысле семьи. Следовательно, упомянутое место должно понимать так: Поляне жили семьями, вели семейную жизнь (а не родовую в современном смысле) ). «Поляне», – заключает г. Сергеевич, – «еще за долго до призвания Рюрика вышли из того состояния, которое навело некоторых из наших исследователей на мысль о господстве родового быта у русских Славян в историческую эпоху Рюриковичей» . И должно согласиться, что выводы г. Сергеевича совершенно верны и упраздняюсь теорию родового быта, по крайней мере, в том ее значении, какое она имела до сего времени в нашей литературе. Что же остается от системы г. Соловьева?
Но и г. Сергеевич, разбивая теории, до сих пор царившие в науке, положил в основание своей книги не выясненное, не доказанное положение, построенное на односторонних или неверно понятых фактах, и потому, желая осветить им весь строй государственного быта и управления России во времена Рюриковичей, впадает в противоречия и ошибки, из которых получилась картина древней жизни, древних государственных и общественных отношений, далеко не соответствующая действиительности. На сочинении «Вече и Князь» мы остановимся долее, потому что оно должно составить главный предмет нашего разбора, ибо, как позднейшее из исследований, посвященных древнему русскому быту, оно должно заключать в себе результаты, добытые не только трудами г. Сергеевича, но и результаты предшествовавших изысканий, все современные плоды науки; к тому же, книга «Вече и Кпязь» представляет действительно довольно ценное приобретение в нашей исторической и юридической литературе, по количеству материала, в нем собранного, хотя факты сгруппированы в нем под влиянием одностороннего взгляда и часто не подвергнуты критическому анализу, почему и нуждаются еще в научной проверке.
До сих пор мы опровергали теории различных ученых, преимущественно методом сопоставления учений: одному учению мы противопоставляли другое, противоположное, и тем уничтожали силу каждого, как учений равносильных и действующих друг против друга; к сочиненно же г. Сергеевича этот метод не приложим по той причине, что нет еще учения, противного его системе. Напротив того, книга г. Сергеевича приобрела некоторую популярность; на выводы, в нем заключенные, ссылаются как на последнее слово науки ; следовательно, мы должны подвергнуть критике выводы г. Сергеевича при посредстве собственных изысканий. Но подробный разбор этой книги потребовал бы от нас громадного самостоятельного труда, что выходит из пределов настоящей нашей задачи, и потому мы остановимся только на методе и самых важных вопросах, определяющих разобранные г. Сергеевичем отношения народа, веча, к князю. Исходная точка г. Сергеевича – вечевой быт древней России; но его мнению, в древнерусском государственном быте действуют два одинаково существенные элемента – народ и князь, которыми и определяется ход истории на всем пространстве древней России и в период времени от призвания князей до XV столетия. Эта-то исходная точка и кажется нам неверною. По нашему мнению, уже с IX века развитие государственного быта в северных и в южных волостях России пошло противоположными путями, и очень скоро, уже в X столетии, Киевское княжество представляет чистую монархию, где народ является в политической сфере только в чрезвычайных, исключительных случаях, тогда как Новгородское народоправство было чистою демократией, где участие народа в государственной сфере есть общее правило, где законный орган народа, вече, соединяет все функции верховной государственной власти. А если так, то в древней России верховным элементом государства был только один элемент, но не везде один и тот же: в южных волостях – князь, в северных – народ, и следовательно, не двоевластием отличается древняя история Руси вообще и Великого Новгорода в особенности. Это доказывает нам и книга г. Сергеевича, и множество исторических фактов: с некоторыми из них мы скоро встретимся, а теперь последуем за автором.
«Народ и князь», – так начинает г. Сергеевич, – «суть два одинаково существенных элемента древнерусского общественного быта: с одной стороны, народ не можете жить без князя, с другой, главную силу князя составляет тот же народ. Участие народа в общественных делах проявляется под формою веча. Прежде чем рассматривать состав веча, предметы его занятий и порядок решения дел, необходимо бросить взгляд на время и пространство, в пределах которых жила эта форма» . Итак, вече есть орган власти народа, посредством которого он проявляет свое участие в политических делах, орган, имеющий особенный состав, предметы занятий и порядок решения дел, то есть, вече имеет значение государственного учреждения и является, таким образом, одним из двух («Вече и Князь») верховных органов государственной власти. По мнению автора, вече не создано князем, а составляет первоначальную форму быта, действующую на всем пространстве княжеской России и в продолжение всего удельного периода нашей истории . Вече до такой степени присуще древней русской жизни, что им характеризуется древний период нашей истории, получающий название вечевого: «Вечевой быт был явлением необходимым в древней истории, а потому и всеобщим». Как орган народной государственной власти, вече сильнее князя: «Слабость собственных сил князя, естественно, заставляла его искать опоры в согласии с народом, выдвигала народ на первый план» . Вот до какой степени могущественно было древнее русское вече. Очевидно, эти положения только более развивают мысль, высказанную г. Костомаровым в его сочинении « Северно-русские Народоправства», по которой с призвания Варягов возникло в России «двоевластие, существование одна о бок другой двух верховных политических сил – земской, или вечевой, и княжеской, чем так отличается древняя история Руси вообще и Великого Новгорода в особенности» .
Что же такое вече, как один из двух политических органов, формирующих государственные и общественные отношения удельного периода России? На этот вопрос г. Сергеевич отвечает в основной главе своего сочинения, определяющей отношения народа и князя, в главе «вечевые порядки и предметы ведомства». На стр. 60 его книги читаем: «Всякое народное собрание, едва оно имеет своим предметом общественные дела и желает, чтоб его мнение было принято всем остальным народом, есть вече, где бы оно ни собралось». Следовательно, всякое народное сходбище, как законное, так и незаконное, даже съезд, сход, сейм есть вече. Далее, по мнению г. Сергеевича, решение веча имеет в своем основании соглашение всех или соглашение подавляющего большинства, которое заставляет смолкать всех разномыслящих. Если нет такого соглашения, вопрос решается войною. Участвовать в таких собраниях имели право все жители волости, но участвовать лично, а не чрез представителей. Никто не был обязан посещать вечевые собрания, бывал кто хотел. Наши вечевые собрания не были периодическими. Они созывались смотря по потребности: в одну неделю могло быть несколько вечевых собраний, и наоборот, в целый год могло не быть ни одного. Вече могло быть созвано, как самим народом, так и князем, если он находил это нужным. Под народом не должно разуметь ни всего народа, ни значительной его части: для созвания веча довольно было ясно выраженной воли (?) весьма небольшого числа людей, даже двух лиц; но чтобы вече действительно состоялось, нужно, чтобы народ желал совещаться о том или другом предмете. Колокольный звон был обыкновенным способом призыва к вечевым собраниям. Необходимого места для вечевых собраний не было; вече могло собраться всюду (?). Вече собиралось на неопределенный срок, смотря по предмету совещания. Порядок совещаний был словесный и совершенно бесформенный. Состав веча мог быть очень непостоянный, что способствовало развитию политических партий и их взаимной борьбе (?) .
Таким-то бесформенным, случайным сходбищем является одна из двух основных форм (стр. 66) древнего политического быта России . Очевидно, тут есть недоразумение, делающееся еще более очевидным при рассмотрении предметов ведомства веча. Исследование предметов деятельности веча приводит нашего автора к тому заключению, что все участие веча в политических делах состояло в призвании и изгнании князя; в сферах же законодательства, адмиинистрации и суда вече является только в исключительных случаях, как изъятие из общего правила. «Вече, как основная форма быта», – говорить автор, – «ведает все, кроме тех предметов, которые передаются в исключительное заведывание князей; к предметам же последнего рода относятся управление и суд» (стр. 66). Далее: «Вечевой формы не было достаточно ни для ограждения пределов (государства) от хищнических набегов воинственных соседей, ни для внутреннего управления и суда. Народ собирается для совещаний, но эти собрания не составляют сколько-нибудь удовлетворительного органа для постоянного действия: самоуправление не в средствах веча» (?) (стр. 67). Отсюда следует, что вопросы администрации, суда и защиты государства от внешних нападений лежали на исключительной обязанности князя. То же доказывает и более подробное, последующее изложение предметов ведомства веча, в книге г. Сергеевича. По его мнению, главнейшая деятельность веча состоит в призвании князя. Затем следуют: ряд с князем, законодательная деятельность, объявление войны и заключение мира, распоряжение ходом военных действий и суд чрезвычайный и политический. Но о рядах в южной России нам ничего неизвестно, а рассматривая законодательную деятельность веча, как необходимое дополнение к праву призвания (стр. 67), автор не приводит ни одного примера, где бы она проявилась; примеры участия веча в сфере судебной имеют характер исключительный, да и те взяты из истории Новгорода и Пскова; по словам автора «вече не было даже верховным апелляционным судилищем» (стр. 89). Та же, и то очень редко встречающаяся, исключительность проявляется и в решении вопросов войны и мира и в распоряжении ходом военных действий. Мало того, политическая ничтожность предметов ведомства веча, как они представляются автору, вытекает и из рассмотрения им предметов ведомства князя, из которых оказывается, что «все общественные вопросы были по преимуществу вопросами князя» (стр. 99), и из самой системы книги г. Сергеевича: отдел о государственном управлении состоит у него только в изложении деятельности князя и его органов . Но если самоуправление не в средствах веча, если законодательство, администрация, суд, защита государства, вопросы войны и мира составляют, в общем правиле, предметы ведомства князя, то что же остается за вечем? Как понимать фразу: «вече ведает все, кроме тех предметов, которые передаются в исключительное заведывание князей»? Очевидно, если все предметы управления и суда переданы в заведывание князя, то вече не ведает ничего. Призвание князя вечем, как увидим ниже, также не есть общее правило и не доказано автором для южных княжеств, а только для северных, где это явление уже давно признано наукою. Таким образом, г. Сергеевич, выдвинув, в начале книги, деятельность народа на первый план и признав вече могущественным элементом древнерусского быта, органом верховной власти народа, меряющимся с князем по своему значению, при точнейшем определении предметов его ведомства обращает эту политическую силу в экстраординарное сходбище, совершенно бесформенное, а деятельность его ограничивает призванием князя в исключительных случаях, каковые бывают и вообще в жизни народов в смутные времена.
Указанная непоследовательность автора в этом случае сделается еще резче, если мы докажем, что и мнение г. Сергеевича о призвании князя вечем основано на недостаточном количестве доказательств, на отдельных случаях призвания, вызванных исключительными обстоятельствами. Теория призвания, совместно с теорией добывания, пытается отвергнуть господствовавшую до сих пор в науке теорию законного порядка наследования столов в древней России, основанную на прямом свидетельстве летописи, на не подлежащем сомнению завещании Ярослава Владимировича и на множестве исторических фактов, относящихся к порядку преемства великокняжеского стола Киевского. «Существование права призвания» (на всем пространстве древней России) – по мнению г. Сергеевича – «доказывается: во-первых, народным сознанием, которое проявляется в повторяющихся фактах призвания, и во-вторых, условиями призвания, из которых видно, что призвание не переносило на князя права распоряжения столом после его смерти, что рано или поздно делало необходимым новое призвание» (стр. 67). Приведем главнейшие из доказательств автора, и они обнаружат нам, что упомянутые положения, по своей неопределенности, основаны еще на недостаточных данных, скорее подтверждающих законный порядок перехода столов и приводящих к заключению, что право призвания и неразлучное с ним право изгнания, вопреки мнению г. Сергеевича, как ординарное, законное, признанное князьями право народа, существовало только в Новгороде и Пскове, где политическая жизнь развивалась на иных началах, противоположных началам Киевского государства.
В подтверждение своей теории призвания князей вечем автор приводить, между прочим, несколько случаев призвания князей Киевлянами. Рассмотрим их. В княжения Олега, Игоря, Ольги, Святослава, Владимира Святого, Ярослава Владимировича, следовательно, в продолжение почти двух столетий, нет и намека на участие народа в замещении Киевского стола. До Олега автором приведены два случая, из которых один, несомненно верный, относится к 862 году, а другой не более как догадка – к 859 году; но оба случая относятся к Новгороду, где, по нашему убеждению, политическая жизнь развивалась на иных началах, и где потому право призвания и изгнания вытекает не из оснований, принимаемых г. Сергеевичем. Следовательно, Киевляне в первый раз осуществили свое право выбора князя только в 1067 году, но и то при следующих обстоятельствах. В 1067 году, как рассказывает летописец, множество Половцев ворвалось в Русскую землю; князья-братья – Изяслав, Святослав и Всеволод Ярославичи, встретили их на реке Альте, но были поражены и бежали с остатками дружин в свои княжества. Победители навели такой страх на князя Киевского Изяслава, что он не решался сразиться с ними вторично и дал им возможность рассыпаться по его княжеству и свободно грабить Русскую землю. Киевляне и дружина Изяслава, возмущенные трусостью своего князя и необходимостью защищаться, собрались на торгу, посоветовались и сказали князю: «Се Половци росулися по земли; дай, княже, оружье и кони, и еще бьемся с ними. Изяслав же сего не послуша» . Что оставалось делать несчастному народу, преданному на разграбление хищных Половцев, и которому князь отказал в предводителе, оружии и конях, то есть отнял у него всякую возможность защищаться? Естественно, народ и дружина вынуждены были добыть себе эти предметы, защищать себя помимо князя. Составили новую сходку и решили обратиться к помощи воеводы Коснячка; прямо с торга сходка отправилась ко двору Коснячка, но воеводы там не оказалось . Снова составила вече, то есть посоветовались и сказали: «подем, высадим дружину свою (заметьте: «дружину свою») из погреба», то есть освободим из места заключения знаменитого Полоцкого князя Всеслава (заключенного в Киеве братьями Ярославичами), конечно, с целью найти в нем себе воеводу для борьбы с Половцами. Но это было уже явное возмущение против распоряжения князя Изяслава, и в сходке родилось разногласие: целая половина присутствовавших, не желая восстать против законных прав своего князя, отправилась к нему с решимостью предупредить о замысле своих собратий. Пришедши на двор Изяслава, Киевляне сказали ему: «Берегись, князь, людье взвыли; пошли стражей, пусть Всеслава стерегут, иначе толпа освободить его». Тогда один из приближенных Изяслава сказал ему: «се зло есть», то есть это может кончиться дурно, и дал князю такой совет: пошли кого-нибудь к Всеславу, пусть призовут его к окну и пронзят мечем. Но «Изяслав и сего не послуша». Тут уже весь народ окончательно убедился, что его князь не прогонит Половцев, что на него рассчитывать им нечего, и «кликнувши на него» (?), присоединился к возмутившимся. Всеслав был освобожден, а Изяслав, видя это, бежал в Польшу. Народ разграбил двор бежавшего князя, где, вероятно, хранилось и оружие. Пока эти события происходили в Киеве, Святослав Черниговский успел разделаться с Половцами и выгнал их из Русской земли . Освобождение Всеслава народом из погреба, с целью найти в нем предводителя против Половцев, вынудивших Киевлян к необходимой защите, и есть первый случай призвания, приводимый г. Сергеевичем для Киева. Пусть читатель решит, есть ли здесь свободное избрание князя, как власти политической, и верно ли понят летописец? А вот и другой пример. После своего изгнания Изяслав не думал уступить Киева, как своего законного наследия, завещанного ему отцом Ярославом; пригласив Болеслава Польского, Изяслав пошел возвратить отцовский стол орудием; Всеслав же не решился сопротивляться законному праву дяди и тайно бежал от Киевлян в Полоцк, на свой стол. Тут Киевляне почувствовали весь ужас своего положения. Посоветовавшись, Киевляне увидели единственное средство избежать последствий изгнания в обращении к родным братьям Изяслава, с просьбой о посредничестве и защите, и затем, если б эта просьба не имела успеха, в добровольном собственном удалении из родного города. Послы Киевлян сказали Всеволоду и Святославу: «Мы уже зло створили есмы, князя своего прогнавше, а се ведеть на ны Лядьскую землю; а пойдета в град отца своего, аще ли не хочета, то нам неволя: зажегше град свой, ступим в Гречьску землю» . В приведенных словах посольства, г. Сергеевич видит второй случай осуществления права призвания и изгнания князей народом. Признаемся, кроме просьбы о посредничестве, мы ничего тут не видим. Если бы Киевлянам нужен был князь, то отказ Святослава и Всеволода не мог еще привести их в такое отчаяние, чтобы зажечь город и навсегда покинуть родину: они могли найти себе князя, помимо Святослава и Всеволода, из Рюрикова и не Рюрикова дома. Здесь не свободное призвание и изгнание князя, а просьба примерить Киевлян с их законным князем Изяславом, братом Святослава и Всеволода; поэтому-то и отказ их в посредничестве имел такое важное значение для Киевлян. Что именно в таком смысле должно понимать просьбу Киевлян, доказывает и ответ Святослава: «В послеве к брату своему; аще пойдет на вы с Ляхы губити вас, то ве противу ему ратью, не даве бо погубити град отца своего; аще ли хощет с миром, то в мале придет дружине». Тут и намека нет на приглашение Святослава и Всеволода «княжить», а равно и на отказ от такого приглашения; но прямо указывается на согласие принять род посредника. Ответом Святослава утешились Киевляне, а Святослав и Всеволод послали к Изяславу с такими словами: «Всеслав ти бежал, а не води Ляхов Кыеву, противна бо ти нету; аще ли хощеши гнев имети и погубити град, то веси, яко нама жаль отня стола» . Изяслав отпустил Поляков; но не смотря на то, Киевляне дорого заплатили за проявление народной воли. Изяслав не тотчас вошел в Киев, а сначала послал туда сына Мстислава, который умертвил 70 человек, освободивших Всеслава, других ослепил, «другыя же без вины погуби, не испытав», прибавляет летописец, указывая тем, что возмущение не было общим делом Киевлян, но делом партии. «Изяславу же идущу к граду, изыдоша людье противу ;с поклоном, и прияша князь свой Кыяне, и седе Изяслав на столе своем», заключает летописец .
Таковы-то первые два примера осуществления Киевлянами права призвания и изгнания князей, и таковы же все восемь примеров, приводимых автором. Только что приведенные примеры, по мнению автора, прямо доказывающие право свободного призвания и изгнания князя народом, указывают только, что слабость Киевского князя Изяслава принудила Киевлян искать себе военачальника, помимо князя, в виду исключительных обстоятельств, ради спасения своей жизни и имущества от нападающих Половцев, защищаться против которых Изяслав отказался. Что освобождение Всеслава и занятие им Киевского стола, по случаю бегства Изяслава, было незаконным поступком, это сознавали и Всеслав, и сами Киевляне, строго наказанные за возмущение, как видно из слов летописца, что было бы немыслимо при законном, ординарном праве избрания князей народом. Между тем, указанные случаи участия веча, как верховной политической силы в политических делах, играют в книге г. Сергеевича очень важную роль. Так, например, в главе V читатель встречается с ними очень часто, как с фактами, подтверждающими различные и очень важные положения, а именно: Если в борьбе народа с князем «перевес был на стороне партии веча, противной князю, последний лишался стола», как, например, Изяслав в 1067 году (стр. 110). «Личность князя оставалась неприкосновенною, как бы далеко ни заходила рознь между ним и вечем», как, например, личность Изяслава в 1007 г. (стр. 111). «Вече в борьбе с князьями нередко находило помощь в других князьях»; так, например, «в 1068 году Киевляне, оставленные своим князем Всеславом, при вести о приближении только что изгнанного из Киева князя Изяслава Ярославича с польскою помощью, составляют вече и шлют приглашение к братьям изгнанного, Святославу и Всеволоду. Эти князья, отказываясь от предложенного им стола (?!), дают Киевлянам обещание помощи, в надежде на которую Киевляне успокоились и приняли Изяслава» (стр. 112). Приведя затем еще другие примеры, г. Сергеевич прибавляет: «В отношениях князя к вечу проявляются те же начала единения и розни, которые проникают всю нашу древнюю жизнь» (?) (стр. 113). «Хотя для волости князь и составляет необходимость, но различие между тем и другим князем в данном случае могло быть далеко не так велико, чтобы волость поддержание своего князя против его противника должна была считать необходимым во что бы то ни стало». В примере указано на Киевские события от 1067 до 1077 года и в заключение сказано: «Изяслав был добрый князь, он не мстил даже за свое изгнание в 1007 году» (стр. 117) и проч. Одним словом, что нужно г. Сергеевичу, то он и видит у летописца. Мы подробно изложили известие летописца об указанных событиях, и да судит читатель, правильно ли понят летописец г. Сергеевичем.
Но мы не можем ограничиться приведенными примерами и должны разобрать также подробно еще несколько других, потому что призвание и изгнание князя есть, по мнению г. Сергеевича, главнейшая, если не единственная, функция веча, как одной из форм двоевластия, которым автор освещает все главнейшие стороны общественной и государственной жизни древней России.
Третий пример призвания, которому г. Сергеевич придает особенное значение, относится к 1113 году. Это событие есть главнейший аргумент в пользу предлагаемой автором теории, потому что этим случаем призвания было отменёно постановление Любечского съезда; следовательно, – заключает автор, – народ осуществляет свое право, не смотря ни на взаимные согласия князей, установляющих тот или другой порядок преемства властей, ни на их частные распоряжения (стр. 70). Посмотрим же на этот важный случай.
Для уяснения обстоятельств, необходимо привести завещание Ярослава I и затем постановление Любечского съезда. Незадолго до смерти Ярослав созвал сыновей своих и держал к ним такую речь: «Вы – дети одного отца и одной матери и потому должны любить друг друга, жить в мире и согласии; если же станете ссориться, погубите себя и землю отцов и дедов ваших, «иже налезоша трудом своим великим». Киевский стол поручаю, в собе место, старшему сыну моему, а вашему брату Изяславу; «сего послушайте, яко же послушаете мене, да то вы будет в мене место»; а Святославу даю Чернигов, а Всеволоду – Переяславль, а Игорю – Володимир, а Вячеславу – Смоленск». «И тако раздели им грады», – прибавляет летописец, – «заповедав им не преступати предела братня, ни сгонити; рек Изяславу: «Аще кто хощет обидети брата своего, то ты помогай его же обидять». И тако уряди сыны своя» . Под 1073 годом летопись рассказывает: «Вздвиже дьявол котору в братьи сей Ярославичах», которая кончилась тем, что Изяслав бежал в Ляхи, а Святослав сел на столе Киевском, «преступив заповедь отню». По смерти Святослава, Изяслав снова сел на столе Киевском, перешедшем, со смертию его, в 1078 году, к последнему из живых Ярославичей – Всеволоду, который «седе Кыеве, на столе отца своего и брата своего, переима власть Русьскую всю» . Летописец не полно передает завещание Ярослава I под 1054 годом, потому что, описывая смерть Всеволода Ярославича, под 1093 годом, тот же летописец вкладывает в уста Ярослава I следующие слова, обращенные к сыну Всеволоду: «Сыну мой, благо тобе, яко слышю о тобе кротость, и радуюся, яко ты покоиши старость мою; аще ти подасть Бог прияти власть стола моего, но братьи своей, с правдою, а не с насильем, то егда Бог отведет тя от житья сего; да ляжеши, идеже аз лягу, у гроба моего, понеже люблю тя, паче братьи твоее». Следовательно, по завещанию Ярослава I, стол Киевский мог быть законно наследуем только по очереди, без насилия, то есть, был учрежден законный порядок перехода Киевского стола; а под 1054 годом об этом порядке не сказано ни слова. Во время смерти Всеволода, в Киеве присутствовал знаменитый сын его Владимир Всеволодович Мономах, уже прославившийся во всей Русской земле. Похоронив отца, «Володимер нача размышляти, река: «Аще сяду на столе отца своего, то имам рать с Святополком взяти, яко есть стол преже от отца его был». И размыслив, посла по Святополка Турову, а сам иде Чернигову, а Ростислав Переславлю. И… приде Святополк Кыеву; изидоша противу ему Кияне с поклоном, и прияша и с радостью; седе на столе отца своего и стрыя своего» . Это место само по себе красноречиво и в комментариях не нуждается. Мы спросим только: если за Киевлянами признавалось право избрания, то отчего они не предложили стол знаменитому Владимиру Мономаху, а приняли с поклоном и радостью Святополка, не ими приглашенного, и за которым было одно только достоинство – старшинство? Если не было законного порядка наследования Киевского стола, чем объяснить размышления Владимира и приглашение в Киев Святополка? С одной стороны, неопределенность отношений между дядями и племянниками в завещании Ярослава, а с другой, размножение его потомков привели к борьбе между дядями и племянниками, для прекращения которой русские князья согласились съехаться в городе Любече, чтоб определить взаимные отношения и назначить друг другу уделы. В 1097 году собрались потомки Рюрика в городе Любече и сказали друг другу: Зачем мы губим Русскую землю, ссорясь между собою? А Половцы радуются нашим междоусобиям, пользуются ими и разоряют нашу землю; с этих пор соединимся в одно сердце и будем совместно блюсти Русскую землю; пусть каждый из нас держит отчину свою: «Святополк Кыев Изяславлю, Володимер Всеволожю, Давыд и Олег и Ярослав Святославлю; а им же роздаял Всеволод городы, Давыду Володимер, Ростиславичем: Перемышль Володареви, Теребовль Василькови». И на том присягнули, говоря: «Если с этого дня кто-нибудь из нас нападет на другого, то на нападающего пойдем все мы и крест честный». Поцеловались и разошлась по домам . Вот что нам известно о Любечском съезде: здесь, во-первых, ни слова о порядке перехода столов; во-вторых, ни слова о праве народа избирать князей и даже нет намека, что съезд посягал на право народа; князья договариваются в полном сознании права так действовать. «Кождо да держит отчину свою», решают они.
В 1113 году, по смерти Святополка, Киев по порядку старшинства должен был перейти к старшему из Святославичей, если бы Святослав, вопреки завещанию Ярослава I, не захватил великокняжеский стол силой и не скончался прежде старшого брата Изяслава, которому законно, по праву, наследовал Всеволод; сын Всеволода, Владимир Мономах, является таким образом законным наследником Святополка. Но может быть, Мономах, «благоверный блюститель правды в Русской земле», не был уверен в своем праве, ждал притязаний со стороны Святославичей и потому не спешил занятием Киевского стола; но последние молчали и тем признали право Владимира Всеволодовича на Киевский стол. Между тем Киевляне теряют терпение: Святополка похоронили, а претендент не является. Что тут делать? Надобно собраться и попросить князя поспешить с приездом в Киев; и действительно, Киевляне собираются, совещаются и решают отправить послов к Владимиру, с просьбою поспешить с занятием отцовского и дедовского стола. Это и есть, по мнению г. Сергеевича, третий, важнейший пример проявления свободного права избрания князя народом. Летописец так описывает это происшествие: сказав о похоронах Святополка, он продолжает:
«Наутрия же, в семы на 10 день, свет створиша Кияне, послаша к Володимеру, глаголюще: «Пойди, княже, на стол отен и деден». Се слышав, Володимер плакася велми и не пойди, жаляся по брате. Кияни же разграбиша двор Путятин, тысячьского, идоша на Жиды и разграбиша я; и послашася паки Кияне к Володимеру, глаголюще: «Пойди, княже, Киеву; аще ли не пойдеши, то веси, яко много зло уздвигнется, то ти не Путятин двор, ни соцьких но и Жиды грабити, и паки ти пойдуть на ятровь твою и на бояры и на манастыре, и будеши ответ имел, княже, оже ти манастыре разграбят». Се же слышав, Володимер пойде в Киев» .
Где же здесь призвание, воля народа, отменяющая постановление Любечского съезда, и какое постановление? Где политическая сила, основная форма древнего быта, действующая рядом с князем? Здесь скорее можно видеть факт совершенно противоположного характера, а именно, что народ не может одного месяца, одной недели прожить спокойно без князя. Киевляне приглашают Владимира поспешить с занятием своего стола и предупредить беспорядки; тот почему-то не спешит, и что же делают избиратели? Грабят дома тысяцкого, сотских, Жидов и затем предупреждают князя: «Если ты еще будешь медлить, то знай, что отчина твоя еще более пострадает; до сих пор грабили тысяцкого, сотских и Жидов, а потом разграбят ятровь твою, бояр, достанется и монастырям, а за грех, ты будешь отвечать перед Богом». Если бы здесь было призвание князя, в смысле призвания Новгородского, если бы Киевляне не смотрели на стол Киевский, как на отчину Владимира, принадлежащую ему по праву законного наследования, то какой же смысл имели бы учиненный грабеж и угроза учинить еще больший?… Уж во всяком случае здесь нет свободного призвания, нет выбора князя, что было общим, постоянным правилом в Новгороде. Владимир Мономах занимает Киевский стол, великокняжеское княжение, и начинает распоряжаться русскими волостями, как самовластный государь: в Переяславле сажает сына своего Святослава, в Смоленске сына Вячеслава; после смерти Святослава переводит на его место Ярополка; усмиряет и наказывает неповиновение Глеба; сажает у Черного моря великокняжеских посадников; посылает князя Переяславского на Дон воевать донские города; отдает Мстиславу Белгород; смиряет и наказывает непослушание племянника Ярослава, приказывая ему являться, «когда тя позову»; изгоняет Ярослава из Владимира и переводит туда Глеба, но скоро выводит и Глеба оттуда и сажает во Владимире сына своего Романа, а после смерти Романа посылает на его место Андрея; отнимает у Глеба княжение и приводит его в Киев, где тот остается до конца живота своего; посылает князя Владимирского воевать с Ляхами; чужие народы, провинившиеся пред князем Владимирским, присылают к Владимиру Мономаху послов, с мольбой и дарами . Вот факты из одного, недолгого княжения, которые говорят против теории свободного призвания и изгнания князей народом в южных волостях России. Летописец ни одним намеком не указывает на участие народа в распоряжениях Владимира: везде одна воля его.
Последним самовластным распоряжением Владимира Мономаха, распоряжением очень важным, подобным завещанию Ярослава I, было распределение волостей между его сыновьями, которое передало старейшинство в земле Русской старшему сыну Мстиславу. Под 1125 годом летописец рассказывает:
«Преставися благоверный князь, христолюбивый и великий князь всея Руси… добрый страдалец за Руськую землю… и плакахуся по нем вси людие, и сынове его, Мстислав, Ярополк, Вячеслав, Георгий, Андрей и внуци его; и тако разидошася вся людие с жалостью великою, такоже и сынове его разидошася кождо в свою волость, с плачем великим, идеже бяше комуждо их раздаял волости… Мстислав, старейший сын его, седе на столе в Киеви, отца место своего».
Что Мономах посадил в Киеве сына Мстислава указывает и известие под 1145 годом ; здесь Всеволод Олегович говорит: «И нам Володимир посадил Мстислава сына своего по собе в Киеве, а Мстислав Ярополка брата своего; а се я молвлю: оже мя Бог поимет, то аз по собе даю брату своему Игореви Киев». Мстислав распоряжался с ослушниками воли его, подобно отцу своему и как подобает старейшему и великому князю; это показывает его обращение с Кривскими князьями – Давидом, Ростиславом, Святославом и двумя Рогволодичами, которых Мстислав изгнал в Грецию, а волости их роздал своим мужам, посадникам. В 1130 году, говорит летописец, «сослал Мстислав Полоцких князей, с жёнами и детьми их, в Грецию за то, что преступили присягу великому князю»; а под 1140 годом подробнее указан мотив изгнания. Князья сосланы были великим князем Киевским, «зане не бяхуть его воли и не слушахуть его, коли и зовяшеть в Русскую землю в помощь, но паче молвяху Бонякови шелудивому во здоровье; и про се ся Мстислав разгневася на не…. и посла по Кривитьстеи князе, по Давыда, по Ростислава, и Святослава и Рогволодича два, и усажа у три лодьи и поточи а Царюграду за неслушание их, а мужи свои посажа по городом их» . Спрашивал ли Мстислав у Полоцкого народа согласия на замену князей простыми посадниками?
Подобно Рюрику, Святославу, Владимиру Святому, Ярославу I, Владимиру Мономаху, и Мстислав Владимирович, умирая, завещал великокняжеское княжение старшему в роде, брату своему Ярополку, как свидетельствует Ипатьевская летопись под 1133 годом: «Преставися благоверный князь Мстислав, сын Володимер, оставив княжение брату своему Ярополку, ему же и дети свои с Богом на руце предасть». Такому известию Ипатьевского списка как будто противоречит свидетельство Лаврентьевского списка под 1132 г., по которому основание вступления Ярополка на Киевский стол заключается не в старшинстве и не в завещании Мстислава, а в приглашении народа: «Преставися Мстислав, сын Володимерь,… и седе по нем брат его Ярополк, княжа Кыеве людье бо Кыяне послаша по нь». Нам кажется, при противоречии источников об одном и том же факте, исследователю предстоять три исхода: 1) считать действительным только то, в чем противоречия сходятся; 2) отдать предпочтете тому известию, которое подтверждается достаточным количеством других свидетельств, и 3) наконец, при невозможности соглашения, считать противоречия неразрешимыми и не давать предпочтения ни тому, ни другому известию. Имеется несколько свидетельств, подтверждающих известие Ипатьевского списка, и нет ни одного в пользу Лаврентьевского: нам уже известны слова Всеволода Олеговича, доказывающие назначение Ярополка Мстиславича; кроме того и Лаврентьевский список подтверждает свидетельство Ипатьевского, словами: «Ярополк приведе Всеволода Мстиславича из Новагорода и да ему Переяславль по хрестьному целованыо, акоже ся бяше урядил с братом своим Мстиславом, по отню повеленью» . Следовательно, Мстислав не только передал Киевское княжение Ярополку, но и заключил с ним договор, по которому Ярополк обязывался, по получении великого княжения, передать Переяславль Всеволоду, сыну Мстислава. Слова: «людие бо Кыяне послаша по нь», могут означать простое извещение старейшего Ярополка о смерти предшественника и приглашение принять стол, принадлежавший ему по праву, как это мы видели в приглашении Мономаха. Во всяком случае, в слове «послаша» не видно свободного призвания, избрания князя. Кажущееся противоречие списков г. Сергеевич, подобно Неволину, примиряет тем, что переход Киевского стола к Ярополку был будто бы результатом совпадения воли народа с волею умершего князя, который высказался в пользу Ярополка, надеясь приобрести в нем покровителя и союзника своим детям . Но воззрение г. Сергеевича разнится от воззрения Неволина тем, что последний признает и третье основание, как главное, великого княжения Ярополка: «старейшинство» . Вступление Ярополка на Киевский стол и есть четвертый случай осуществления народом права избрания князей, приводимый автором в пользу теории призвания, как права народа и главнейшей деятельности веча.
Мы полагаем, что разобранных случаев достаточно, чтобы видеть, что такое право призвания Киевского веча, и при каких обстоятельствах оно осуществляется: остальные случаи имеют тот же характер. Не будем приводить более и мест летописи, противоречащих теории автора, потому что иначе выпискам не будет конца; приведем только соображения самого автора. Г. Сергеевич, конечно, не мог не заметить множества фактов, несогласных с его теорией; посмотрим на них и мы со своей точки зрения:
«Действительный (?) переход столов», – говорит он, – «совершался под влиянием борьбы весьма разнообразных интересов (то-то и есть!). Право веча иметь князя по собственному призванию не всегда выходило победителем из этой борьбы; столы нередко занимались князьями не только без предварительного призвания, но и прямо против воли народа, в силу военного превосходства князя. Эти случаи насильственного занятия столов в виду ясных (?) свидетельств, указывающих на то, что право призвания жило не только в сознании народа, но и в сознании князей, не отрицают существования самого права; они свидетельствуют только о том, что в действительности это право должно было иногда уступать более сильному праву воины»(?) .
Таким образом, в конце концов, разнообразные интересы, от которых зависел действительный переход столов, сводятся все-таки только к двум: к свободному призванию народом и к праву войны, которому призвание народа только иногда уступало. Не то однако говорит автор в VII главе своего сочинения, при изложении странного права добывания столов: «Война рассматривалась как Божий суд и была верховным решителем всяких споров между князьями. Обыкновенный результат победы заключался в захвате волости побежденного, всей или только части» (стр. 280). Здесь народа и его органа, веча, как будто не существует. Да и действительно ли переход столов в древней России зависит от борьбы между военною силою князей и юридическим правом избрания со стороны народа, осуществлявшимся несколько раз только при чрезвычайных обстоятельствах? Конечно, нет: переход столов в южной России зависел, действительно, от борьбы многих различных начал, не одинаковых в разные периоды древней истории, и между этими началами начало призвания играет чуть ли не последнюю роль. Это доказывается и свидетельствами летописи, и исследованиями ученых, предшествовавших г. Сергеевичу. Между теориями законного наследования, старейшинства, завещания, договора, насильственного захвата, призвания народом, теория призвания занимает последнее место, как основанная на нескольких, исключительных фактах, чрезвычайно темных, не разобранных, низводящих ее почти на степень гипотезы, из которой не должно и нельзя делать никаких выводов научного характера . Право призвания в форме, представленной автором, существовало всегда и везде, когда являлась необходимость избрать представителя верховной государственной власти. В трудное время, пережитое нашим отечеством, по прекращении рода Рюрикова и во время самозванцев, смут и вторжения иноплеменников, предки наши совещались о тогдашнем положении дел и событиях, сносились между собою грамотами и старались общими силами спасти отечество от угрожавшей ему со всех сторон гибели, призвали на престол Бориса Годунова, Польского царевича Владислава, Василия Шуйского, Михаила Романова; но кто же скажет, что тогда действовал вечевой быт?
Итак, где же предметы ведомства веча? Поставив в начале книги деятельность народа на первый план, признав вече могущественным элементом древнерусского быта, ведающим те же предметы, как и князь, даже подчинив деятельность князя могуществу веча, г. Сергеевич, при точнейшем определении веча и предметов его ведомства, низводит этот верховный политический орган до значения бесформенного экстраординарного народного сходбища. Что-нибудь да не так. Автор считал лишним проверить понятия летописца, анализировать значение у него слова «вече», и на выражениях летописца: граждане созвали, створили, сзвонили, вече, предались, затворились, бились, вышли на встречу, сдумали и пр., основан вечевой быт древней России на всем ее пространстве и во весь период древней ее истории.
«Мы соберем», – говорить автор, – «в одно место часто слишком краткие (правда), но тем не менее драгоценные (будто бы?) свидетельства (летописи), и таким образом представим наглядный очерк границ, в пределах которых были распространены формы вечевого быта… (стр. 3). Часто все известие летописи заключается в одном слове: горожане такого-то города предались князю, или затворились от князя или Половцев, или бились за князя, или вышли на встречу к князю; но в этих выражениях высказывается результат воли народной» (Стр. 15).
И вместе с тем автор приводить самые указания летописи, доказывающие, по его мнению, существование форм вечевого быта в двадцати четырех городах древней России. Например:
«Минск. В 1067 году, Миняне затворились от Изяслава.
«Луцк. В 1085 году, Лучане предались Владимиру.
«Ладога. В 1142 году, Ладожане собираются отражать Емь.
«Римов. В 1185 году, Римовичи затворяются в граде от Половцев.
«Корческ. В 1158 году, Корчане выходят на встречу Изяславу и кланяются ему с радостью.
«Вятка. В 1468 году, Вятчане предаются Казанскому царю Обреиму», и т. д.
Перечисление таких очень кратких, но драгоценных свидетельств, начинается на странице 15-й и оканчивается на 19-й следующим общим заключением: «Приведенные здесь известия, которыми мы никак не думаем исчерпать все содержание наших летописей, обнимают собою все главные центры древнерусской жизни». Еще бы не обнять! Автор мог выразиться еще смелее, сказав: формы вечевого быта, как доказывают известия летописей, были распространены не только во всех русских городах, но и в городах соседних иностранных держав, например, в греческих, как доказывает следующее бесценное, даже пространное и несомненно верное, известие русского летописца, сохраненное в одном и том же виде, как в древнейших, так и в новейших списках. В 988 году идет Владимир на Корсунь, город греческий, и «затворишася Корсуняне в граде и боряхуся крепко из града». Изнемогли осажденные «граждане», а Владимир сказал им, «если не сдадитесь, буду стоять хоть три года». Корсунские же граждане «не послушаша того», подкопали стену города и сносили присыпь земляную, посредством которой князь надеялся взять город. Измена Корсунянина Анастаса предала Корсунь в руки Владимира: «Людье изнемогоша водною жажею предашася князю». Здесь проявление народной воли очевиднее, нежели в вышеприведенных г. Сергеевичем свидетельствах вечевого быта в двадцати четырех городах России; но неужели это известие, указывающее, что граждане Корсуня затворяются от Владимира, защищаются крепко, ведут с ним переговоры и наконец, предаются ему, дает нам право заключить о вечевой форме быта в греческих городах? Если основываться на подобных известиях летописи, то, конечно, не трудно распространить вечевой быт древней России далеко за пределы его действительного распространения, как это и делает г. Сергеевич, подтверждающий свои положения указаниями летописца, относящимися к разным временам и к разным местностям. Совокупив эти указания во едино, он получил таким образом вече, как форму быта, необходимую в древней России, а потому и всеобщую (?) (стр. 20). Такой метод только тогда бы мог привести к истинным результатам, когда бы автор доказал сначала, что летописец всегда и везде употребляете слово «вече» в одинаковом значении; но этого мы не видим. А исследовать это понятие, как кажется, столько же необходимо, как и значение слова «род». Может быть, автор не распространил бы тогда быт Новгорода на все пространство древней России и увидел бы громадную разницу между вечем северных волостей, как определенным органом политической власти народа, и вечем южной России, как бесформенною неопределенною сходкою без всяких, определенных законом, политических атрибутов.
Нам кажется, что Новгород и Киев представляют две совершенно различные политические формы, а по мнению г. Сергеевича, «где были князья, там было и вече; Новгород не представлял в этом отношении исключительного явления: его быт есть быт общий всем городам русским» (стр. 2). Правда ли это? Самое поверхностное сравнение истории Киева с историей Новгорода показывает глубокую разницу в их политических учреждениях. В Новгороде мы видим чистую демократию, народоправство, в Киеве – неограниченную монархию. Что власть Киевского князя чисто монархическая, это доказывает сам г. Сергеевич, излагая предметы ведомства веча и князя: предметы законодательства, администрации, суда и безопасности внешней целиком принадлежат князю и назначенным от него органам; то ли в Новгороде? Там, по законам вольного господина Великого Новгорода, князь является только исполнителем воли народа, действует по его указаниям, по его поручению, за определенное жалованье; там законодательство целиком есть дело веча, суд – в руках чиновников, выбранных народом, управление также. И эта разница в политической жизни Новгорода и Киева представляется г. Сергеевичу разницею количественною, а не качественною (стр. 2). Следовало бы, по крайней мере, сказать, что именно должно разуметь под качественным различием: в политических учреждениях разница количественная является в то же время и качественною; монархия, аристократия и демократия представляют не только количественную, но и качественную разницу .
Если бы автор потрудился разъяснить кажущуюся ему количественную разницу в жизни Новгорода, и например, в жизни Киева, то может быть увидел бы, что разница эта простирается до того, что вече Новгородское и вече Киевское составляют различные понятия, означенные одним словом только по несовершенству языка, по шаткости еще не установившихся понятий молодого народа. Вече Киевское, по исследованиям самого автора, не имеет законом определенных прав и обязанностей, предметов ведомства (что, впрочем, также не верно), не имеет юридических основ; вече же Новгорода, опирающееся на юридические основания (как доказывают все дошедшие до нас памятники быта Новгородского народоправства), представляет верховный орган государственной власти, действующий на законных основаниях, и соединяет в себе все верховный права ее. Вече Новгородское издает законы, обязательные для всех и каждого, не исключая самого князя; именем веча действует администрация, производится суд, ведутся внешние сношения; вече объявляет войну и заключает мир, налагает подати, собирает войско, распоряжается государственными имуществами, назначает высшие органы администрации, определяет им жалованье, судит их, отрешает от должностей, наказывает, делает постановления о торговле, учреждает монополии; одним словом, составляет единую, верховную государственную власть в форме демократии, народоправства, где князь есть только подчиненный вечу высший орган его, состоит на жаловании от веча и имеет права более ограниченные, нежели права президента в Соединенных Штатах Северной Америки. Укоренившийся в нашей исторической науке взгляд, по которому политический строй южных и северо-восточных княжеств древней России не отличается от политического строя северо-западных русских народоправств, привел современных ученых к совершенному непониманию и искажению основ древнего быта Руси, к смешению различных начал, в хаосе и борьбе которых отыскать истину чрезвычайно трудно: различные начала и учреждения пересаживаются по произволу с юга на север, с севера на юг, смотря по надобности, для доказательства господства быта патриархального, родового, общинно-договорного, общинно-владельческого, вотчинного, вечевого, «господства единичного лица, не сдерживаемого государственным порядком, не сознающего себя членом общества, как единого целого» и т. д.
Связь Новгородского государства с соседним Киевским была основана более на общественных, чем на политических отношениях – на происхождении, религии, возникших отсюда общих преданиях, что помогло в последствии Иоанну III покорить Новгород; связь же политическая была основана только на свободном выборе высших вечевых органов Новгорода из потомков Рюрика (и то не всегда), княживших в соседнем Киевском государстве. Из летописей видны притязания некоторых потомков Рюрика на Новгород, но этих притязаний никогда не признавал народ, а это главное. До окончательного отделения Новгородского народоправства от Киевской монархии существовало одно лишь условие не только связи, но и зависимости Новгорода от Киева, уплата дани; но эта уплата производилась «мира деля», лишь бы Киевские князья и их дружина не беспокоили границ Новгородских владений (как, во времена царей, Россия платила дань Крымскому хану); да притом уплата дани не уничтожает совершенно самостоятельности государства. С Ярослава Владимировича прекратилась и эта зависимость. С грамоты Ярослава I, предоставившей Новгородцам свободу «жить на всей своей воле», Новгород выделяется в сознании самих Рюриковичей из ряда других волостей России и мало по малу развивает народную свободу и государственную самостоятельность до степени свободного в политическом отношении, независимого народоправства. Воля Новгородцев становится могущественною силою, которую не могут сломить усилия трех поколений сильнейших князей Суздальских и самые ужасные бедствия. Сила Новгорода поражает умы. «Кто против Бога и Великого Новгорода», говорили современники. Государственная свобода, независимость до такой степени всасывается в плоть и кровь Новгородского общества, что Иван Васильевич III, объединяя старую Русь, тогда только сломил Новгородскую силу, когда уничтожил самое общество вольных Новгородцев. Обратите внимание на факт: в южной и северо-восточной России для присоединения к Москве известного княжества требовалось только уничтожить князя этого княжества, и затем организация других учреждений, в том числе и народных сходов, веч, оставалась без изменения; в Новгороде же первым условием уничтожения самостоятельности Иван III постановил: «А Новгородской старшине ни которой не быти: ни вечю, ни суду, ни посаднику, ни тысячскому; а вечный колокол сняти долов» . Почему это? Конечно, потому что в княжествах представителем государства, государственной власти был князь, а в Новгороде само общество, со своим органом – вечем.
Древняя Россия представляет любопытнейшее зрелище в том отношении, что общественные элементы, местное самоуправление одинаковы на всем ее пространстве и во все ее эпохи; политические же элементы, организация верховных правительств в южных княжествах и северных народоправствах различны настолько, насколько различны неограниченная монархия, единоличное полновластное правление и демократия, правление народное.
Неправильное толкование источников скрывало это в высшей степени важное различие от исследователей, а вследствие того в нашей науке и возникали во множестве теории, противоречащие друг другу, но не имеющие прочных оснований и затемняющие действительный быт древней России. Верное воссоздание древнего общественного и политического быта требует новой, тщательной проверки как источников, так и выводов, сделанных до сих пор наукою. Кто, например, поверит г. Сергеевичу, что следующие известия летописи доказывают вечевой быт? Под 1382 годом летописец говорит:
«Во граде Москве бысть зямятна многа и мятеж велик зело, беху людие смущены, гражданстии людие возмятошася и всколебашася, яко пьяни, и бывши промежи ими распре велице, створиша вече, позвониша во вся колоколы, и всташа вечем народы мятежницы на добрии чсловецы, людие крамольницы» .
Подобное же вече встречаем в Москве и под 1445 годом . По этой системе толкования источников не трудно было г. Сергеевичу отыскать вече и в других городах северо-восточной Руси:
«В 1293 году, Татары были недалеко от Твери. «Бысть же печаль велика Тверичам, не бяше бо у них князя; они же целоваша межи себя крест и седоша в осаде, укрепившися на том, яко битися с Татары, а не предатися» … Под 1262 годом Костромичи делают вече на бояр, надо думать, Тверских…. Под 1262 годом, Ярославль упоминается в числе тех городов, жители которых созвали вече и решили изгнать татарских откупщиков даней … Подобное же вече (как в Костроме в 1262 году) было в Нижнем Новгороде в 1305 году».
В 997 году Белгородцы должны были выдержать продолжительную осаду Печенегов, и на прибытие князя Владимира надежда пропала, а между тем «удолжися остоя в городе, и бе глад велик, и створиша вече в городе и реша… Бе же един старец не был на вечи том и вироша: «Что ради вече было?» И людье поведаша ему, яко утро хотят ся людье передати Печенегом. Се слышав, посла по старейшины градскыя, и рече им: «Слышах, яко хочете ся передати Печенегам?» Они же реша: «Не стерпят людье глада». И рече им: «Послушайте мене, не передайтеся за три дни, и я вы что велю, то створите». Они же ради обещашася послушати…» . В этом примере слово «вече» употреблено в смысле совещания, и самый орган совещания состоит из одних старейшин города, как свидетельствует летописец, а между тем г. Сергеевич доказывает им вечевой быт в Белгороде (стр. 3), приводя слова летописи, будто бы «Белгородцы сотворили вече и решили сдаться». Но во-первых, решение этого веча зависело от одних старейшин, как указывает дальнейшее повествование летописца, что противоречит понятию о вече самого автора, по которому вечевые постановления составлялись и отменялись всеми гражданами города, как лучшими, так и меньшими; во-вторых, Белгород, в этом случае, находился в исключительных обстоятельствах, по которым непременно нужно было посоветоваться самим гражданам, чтобы предпринять что-нибудь; в-третьих, здесь слово «вече» употреблено в смысле совещания и доказывает только то, что в 997 году граждане города Белгорода совещались, но ничуть не доказывает вечевого быта. Вече в таком смысле было и есть всегда и везде: в 1612 году Нижегородцы сотворили вече, посоветовались и решили спасти Москву от Поляков; в 1682 году Московские стрельцы составили сходку, посоветовались и решили умертвить Нарышкиных; в настоящее время различные общества советуются и постановляют решения по разным предметам и проч. Но, конечно, все эти совещания не означают вечевого быта. Подобные свидетельства приводятся г. Сергеевичем во множестве случаев, для доказательства самых важных положений, как, например, что вечевой быт в удельный период существовал во многих городах России (глава I); что вече не могло состояться без народного желания, хотя бы призыв исходил от самого князя или его посадника (стр. 89); что необходимого места для вечевых собратий не было (стр. 59); что продолжительность веча определялась не временем, а предметом (стр. 60); что порядок совещаний был словесный и совершенно бесформенный (стр. 61) и проч.
Приведем еще один пример того, как г. Сергеевич толкует свои источники. Под 1231 годом летопись рассказывает: «Данилу созвавшу вече, оставшуся в 18 отрок верных, и с Демьяном тысяцкым своим, и рече им: «Хочете ли быти верны мне, да изыду на враги мое?» Онем же кликнувшим: «Верны есмы Богу и тобе, господину нашему, изыди с Божиею помощью». Соцкый же Микула рече: «Господине! не погнетши пчел, меду не едать» . По словам самой летописи, вече, созванное Даниилом, состояло только из 18 отроков его, которые остались от дружины и в числе которых были и его тысяцкий и сотский. Кому же неизвестно, что отроки в древней России составляли дружину князя? А следовательно, и вече, созванное Даниилом, не имело земского характера. Между тем г. Сергеевич этим примером подтверждает вечевой быт в Галиче. «Под 1231 годом», – говорит он, – «встречаемся и с обычным термином народных собраний: «Данилу созвавшу вече» (стр. 8). Отчего бы г. Сергеевичу не привести целиком указываемая им известия?
Итак, вот какими средствами г. Сергеевич доказывает существование вечевого быта на всем пространстве России во времена князей Рюриковичей. Встречая эти доказательства, неопытный читатель может подумать, что и в самом деле «вечевой быт был явлением необходимым в древней России, а потому и всеобщим (стр. 20). И действительно, вечевой быт был явлением всеобщим в удельный период, но как сейчас увидим, далеко не в том смысле, какой приписывает ему г. Сергеевич.
Покончив с вопросом о распространенности вечевого быта, г. Сергеевич переходит во времени его господства, и между прочим на стр. 21 говорит следующее об эпохе татарского завоевания:
«Право сходиться на веча существовало по прежнему, но к его осуществлению или вовсе не приходилось обращаться, или если и обращались, то в редких и исключительных случаях. Таким образом вечевыя собрания начинают выходить из употребления, хотя об отмене их еще никто и не думал… Вечевые собрания, следы которых сохранились от второй половины XIV и XV века, составляют исключение, а не правило; это последние отголоски древнего быта. К концу XV века Россия представляется разделенною на две мало похожие одна на другую части: Новгород и Псков являются представителями старого порядка, Москва – нового» (стр. 21 – 22).
Как же это так? К чему же автор, немного ранее, сказал: «Во времена князей Рюриковичей форма эта (то есть вече) встречается на всем пространстве княжеской России; где были князья, там было и вече. Новгород не представляет в этом отношении исключительного явления: его быт есть быт общий всем городам русским». До какого же времени, по понятиям г. Сергеевича, простираются времена князей Рюриковичей? Неужели только до татарского завоевания?
«Отмена веча», – говорит автор, – «совершилась не столько в силу сознательной воли законодателя, сколько в силу изменений в древнем общественном быте, которые, хотя и не были направлены к отмене вечевых учреждений (?), но произвели то, что народные собрания сделались ненужными и мало по малу вышли из употребления; только под конец рассматриваемого периода встречаемся с законодательною волею, сознательно направленною к отмене последних остатков вечевого устройства» (стр. 20).
Да, правда: никто и никогда не думал отменять вечевые собрания в южных и северо-восточных княжествах удельного периода; мало того: вечевые собрания, как органы общественные, общинные, ограниченные сферами местного хозяйства, управления и полиции, не отменялись, а также не прекращались и сами собою. Законодательная воля Московских князей была направлена не против веч, с значением общинного, общественного органа, действующего по поручению государственной власти, но только против веча Новгородского и Псковского, с значением верховного, политического органа, – значением, которого никогда не имели веча южные и северо-восточные. Московские князья старались расширить деятельность общинных органов: земские соборы и их результаты для общин служат тому самым убедительным доказательством. Татарское иго только устранило дотоле легкую для народа возможность случайно вмешиваться в отношения князей; возникающие между князьями споры о наследовании столов перестают находить опору в народе и решаются в орде. Сама же жизнь не уменьшила, как думает г. Сергеевич, поводов к собраниям народным, а скорее увеличила их. Следовательно, по нашему убеждению, вечевые собрания в южных и северо-восточных княжествах, как и в северных, с значением южных, никогда и никем не отменялись. Самому г. Сергеевичу известны следующие факты: В 1237 г. «Козляне совет сотворше не датися Батыю, рекше: яко аще князь наш млад есть, но положим живот свой за нь» . В 1293 году Тверичи «целоваша межи себя хрест и седоша в осаде, укрепившеся на том, яко битися с Татары, а не предатися» . В 1262 году христиане «изволиша вечь» на всем северо-востоке России «и выгнаша поганых» (то есть, татарских откупщиков даней) из городов: Ростова, Суздаля, Владимира, Переяславля, Ярославля» . В 1261 году собирались веча и советовались общины по всем городам русским: «Вече бысть на бесермен по всем градом русским; окупляху бо те бесермене дани татарския и от того велику пагубу людем творяху» . В 1304 году Костромичи делают вече на бояр . В 1307 году князь Святослав говорит: «Брянцы мя, господине, не пустят, хотят за меня головы свои покласти» . В 1305 году было вече в Нижнем Новгороде . В 1343 году «нагадавшеся Псковичи с Изборяны и поехавше воевати земли немецкия» . В 1397 году «Двиняне, Иван Микитин, и бояре Двинские, и вси Двиняне за великого князя задались и целовали крест великому князю» . В 1399 году, в городе Устюге, «рече Яков князю и гражданам: «Стоите ли за беглеца Новгородского Анфила?» И князь с Устюжаны рече: Мы за него не стоим, ни пособляем по князя великого целованию» . В 1435 году «Заволочане задашася за князя Василия Юрьевича и крест к нему целоваша, а от Новгорода отъяшася» . В 1468 году Вятчане решили предаться Казанскому царю Обреиму, а в 1469 году отказались идти войною на Казань . В 1450 году Галичане решили предаться великому князю Василию Васильевичу и т. д.
Если свидетельства летописей недостаточно для доказательства существования веч, как общего правила, во время ига Монгольского и после него, то на это можно возразить только одно: известий о существовании веч и до ига Монгольского имеется у нас никак не более. Если же самое слово «вече» у северных летописцев употребляется реже, то, конечно, потому лишь, что понятие «веча» стало заменяться другими словами: сходка, собрание людское и пр. Так, например, под 1418 годом, летописец говорит: «Пришедше Кузмодемянцы к архиепископу, молиша его, да пошлет и к собранию людскому; святитель же послуша моления их, посла с попом их на вече; они же прияша его» . Здесь летописец одно и то же народное сходбище сначала назвал людским собранием, а потом вечем.
Если указаний летописи было недостаточно, то нетрудно было усмотреть существование мирских, законных сходов, на всем пространстве России и во весь период князей Рюриковичей, из других памятников древнерусской жизни. В 1548 году на зов царя Ивана Васильевича съехались в Москву представители земства русского. Почему же они представители земства? Потому что это были уполномоченные его, выборные, которым земство поручило переговорить с царем о своих нуждах и интересах. Но для выборов необходимы сходы, собрания избирателей? Конечно. Из слов царя Ивана Васильевича, сказанных на первом общерусском земском соборе, в 1548 году, и занесенных в окружную уставную грамоту о местном самоуправлении общин, видно, что еще до собора земство приносило жалобы царю на его наместников, что также требовало народных сходов . Мало того: задолго до объединения России, а равно и после него, выборные от народа, от общин были необходимыми членами суда, что также требует законных сходов избирателей: «а наместником нашим и их тиуном без соцких и добрых людей не судити суд» ; «а без дворского и без лучших людей ловчему и его тиуну суда не судити никакова» и пр.
В Судебнике великого князя Ивана Васильевича III общим законом постановлено: «А боярам или детям боярским, за которыми кормления с судом с боярским, и им судити, а на суде у них быти дворскому, и старосте, и лучшим людям, а без дворского, и без старосты, и без лучших людей суда наместником и волостелям не судити» . На обязанностях и правах общины лежала и раскладка податей: «А те кормы ловчего и тиунов и доводчиков, побор дворской, с десятскими и с добрыми людьми меж себя мечут с столца по дани и по пашни: которая деревня болши пашнею и угодьем, и они на ту деревню болши корму и поборов положат; а которая деревня менши пашнею и угодьем, и они на ту деревню менши корму и поборов положат; да собрав те кормы с старостами и десяцкпми да платят ловчему и его тиуну побор в городе, по праздникам; а тиуну у них и доводчику и по деревням самим не ездити, ни кормов, ни побору не драти» .
Общинный быт удельного периода, условливавший необходимость общинных, народных собраний, выражается и в учреждении круговой поруки: «А учинится у них в городе душегубство, а не доищутся душегубца, ино вины четыре рубля заплатят горожане; а учинится душегубство в коем стану, или в коей волости, а не доищутся душегубца, и они вины четыре рубли заплатят в стану или в волости, в коей душегубство учинилося» .
Эти и другие указания памятников старины, доказывающие проявления общинных начал в древней Руси, неправильно или недостаточно оценены современною наукой, а между тем они в высшей степени важны в деле определения древнерусской общины.
Достаточно приведенных свидетельств, чтоб убедиться в существовании и немаловажном значении общинных начал в удельный период нашей истории. Но если существовала община, как учреждение с известными правами и обязанностями, ординарное, законное, то необходимо должен существовать и ординарный, постоянный орган общины, общинная сходка, мирское собрание, без которого общинный быт немыслим. А это-то и отвергнуто г. Сергеевичем; вследствие того в его книге вече и до татарского завоевания не имеет никаких юридических основ; нет и исследования древнерусской общины и ее значения – этого интереснейшего вопроса древнерусского государственного и общественного строя; нет и разрешения вопросов – когда и по каким причинам крупные общины, представлявшие целые княжества первых веков русской истории, раздробились на более мелкие единицы. Что связывало различные пункты населения в одну волость, в смысле княжения, до раздробления? Фактическими, внешними причинами подобные вопросы не разрешаются. Эти вопросы наш автор решает очень просто, методом умолчания, при посредстве уничтожающего общину положения: со времени татарского ига, «вечевые собрания начинают выходить из употребления» (стр. 21). На самом же деле, вечевая, общинная форма, со значением общины, как экономической, хозяйственной и административной единицы, продолжает иметь громадную важность, еще более увеличившуюся со времени учреждений царя Ивана Васильевича IV. Еще в начале XVII века община спасла Россию от конечной гибели.
После сказанного понятно и неудивительно, что г. Сергеевич пришел к убеждению, будто вече древней России характеризуется двумя условиями – всемогуществом личной свободы и слабостью княжеской власти. На стр. 52 автор говорит: «Характер нашего веча определяется двумя условиями: слабостью княжеской власти и всемогуществом личной свободы». На стр. 60: «Наши вечевые собрания возникли до призвания князей и существовали в то время, когда княжеская власть еще не располагала сколько-нибудь значительною самостоятельною силою».
Здесь оба положения неверны: характер древнего, русского веча, как органа народа, общины, определяется не всемогуществом личной свободы и не слабостью княжеской власти, а началами общинного быта наших предков, которых мы не встречаем у автора. «Личной свободе, индивидуализму», – как совершенно справедливо замечает г. Градовский, – «может соответствовать и централизация, и народное представительство, и муниципия, и корпорация; слабость правительства может породить и феодализм, и рабство, и мало ли еще что» . Притом г. Сергеевич не указал, что и когда должно разуметь под слабостью или под сколько-нибудь значительною силою княжеской власти. Между тем в первые века русской истории, именно в период наибольшего господства вечевых порядков (по словам автора, потому что с ига монгольского эти порядки уже выходят из употребления), мы видим страшную политическую силу русских князей; первый Киевский князь, Олег, для покорения Смоленских и Полянских земель, двинул Варягов, Приильменских Славян, Чудь, Мерю, Весь, Кривичей, и его сила была настолько значительна, что сильнейшие города – Смоленск, Любечь, Киев, и не подумали меряться с нею, а безусловно признали над собою ее превосходство и покорились ей ; этот же властелин снаряжает флот в 2000 кораблей и громадную армию из множества Варягов, Славян Новгородских, Чуди, Мери, Кривичей, Полян, Северян, Древлян, Радимичей, Хорватов, Дулебов, Тиверцев, намеревается покорить Греческую империю, и только мольбы Византийских императоров и обещания выполнить все требования Олега спасли Грецию от совершенного завоевания . Этот же самый князь – св. Димитрий, по предположению Греков – обладатель множества народов, по словам летописи, самовластно распоряжается и внутри своих владений: назначает в города своих мужей посадников, устанавливает дани, заключает договоры с соседними государствами, над одним из городов произносит свое, повелительное: «се буди мати градом русским» . Это ли не сильный князь? Возьмите последующих князей: Владимира Св. и Ярослава I. Один задумал переменить государственную религию, другой формулировать обычные формы права в положительный закон, «и бысть тако». Может быть, скажут (да это и говорят): в факте введения христианства в России и видно громадное значение земства в государственных делах; князь Владимир не решается самовольно ввести новую религию, но советуется с боярами и старцами градскими. Так укажите же тех властителей, которые решаются на подобные дела без совета с боярами и старцами? Тамерлан, Баязет, Батый разве не советуются с окружающею их дружиною? Летописец говорит, что когда по приказанию Владимира Святославича, Перуна потащили в Днепр, то народ стонал и проливал горькие слезы, но ничего не мог сделать в защиту своего бога.
Итак, далеко не лишним было бы для г. Сергеевича разъяснить или доказать фактически слабость власти Киевского князя в первые века русской истории, тем более, что слабостью княжеской власти он характеризует вечевой быт древней России .
Итак, разбор основных положений теории г. Сергеевича приводит нас к заключению, что приемы исследования, употребляемые автором, увлекли его к неправильному пониманию основ древнерусского быта. Указанных образчиков, мы полагаем, достаточно для подобного вывода. Доказывать неверность дальнейших выводов г. Сергеевича, щедро рассыпанных в его книге, было бы излишне. Книга «Вече и Князь» представляет догматическое изложение начал, яко бы действовавших в жизни русского общества в удельный период его истории, в период князей Рюриковичей. Эти начала и подтверждающее их примеры, взятые из летописей и относящееся к разным местам и временам, составляют все содержание сочинения. На динамику начал древнерусского политического устройства и управления автор мало обращает внимания, что едва ли дозволительно не только историку, но и юристу-теоретику. Идея движения служит верховным началом не только политической истории, но и истории права. Изложение юридических начал только данной эпохи, без исследования связи этой эпохи с последующей, легко ведет к искажению самих излагаемых начал, как это мы и видим в книге «Вече и Князь».
Положив в основание своих выводов политическое двоевластие и одинаковый вечевой быт на пространстве всей России в период князей Рюриковичей, не различив политического строя южных и северо-восточных княжеств и северных народоправств, г. Сергеевич пришел ко множеству ошибок и противоречий, представил картину политических начал очень неудачной и не соответствующей действительности. Вечевые порядки, как представляет их г. Сергеевич, не соответствуют ни действительной жизни северных народоправств, ни действительной жизни южных и северо-восточных княжеств. Верные выводы встречаются у г. Сергеевича только случайно, да и то имеют для науки только значение гипотез, нуждающихся еще в дальнейших изысканиях и подтверждениях. Да иначе и быть не может: исходное положение, первая посылка не верна; факты собраны под влиянием одностороннего взгляда и не подвергнуты критическому анализу; стало быть, и выводы не могут быть верными, не могут иметь значения истины, даже теории.
Все это не значит, впрочем, что книга г. Сергеевича не имеет важного научного значения. Она является слабою только по своим выводам, но как материал, как собрание фактов для будущей теории древнерусских государственных и общественных отношений она имеет большое значение, и можно сказать, не часто являются у нас труды с таким богатым фактическим содержанием, возбуждающим так много вопросов.
Обзор сочинения г. Сергеевича, долженствовавшего, как сказано, заключать в себе результаты современной науки, в связи с предшествовавшим ему указанием на хаотическое состояние наших понятий о древнем периоде русской жизни вообще, доказывает нам наглядным образом ту шаткость и неудовлетворительность средств, которыми орудует современная наука, и ту неверность результатов, которая является неизбежным следствием господствующего метода изысканий: доказывает, как опасно вверяться нашему летописцу, не восстановив настоящего значения его понятий. Нашим рассуждением мы желали бы указать на необходимость новых приемов в науке и напомнить о воздержности в заключениях.
Нам кажется, что древняя Россия представляет интереснейшее зрелище для науки в том отношении, что общественные элементы, местное самоуправление одинаковы на всем пространстве России в период князей Рюриковичей; политические же элементы, организация верховных правительств в южных и северо-восточных княжествах и северных народоправствах различны настолько, насколько различны монархия – княжеское правление, и демократия – народное правление. На это в высшей степени важное различие современная наука не обращает внимания или не замечает его, что, в связи с недостатком средств и ложностью метода, ведет к созданию громадного количества теорий, противоположных одна другой и тем друг друга уничтожающих, – теорий без основания, закрывающих действительный быт древней России, и потому не только бесполезных, но даже вредных. Новое воссоздание древнерусского общественного и политического быта требует новой, тщательной проверки как самих источников, так и высказанных доселе научных толкований, основанных часто на отдельных фразах, даже словах летописей, которым доверяться никак не следует.
Все нами сказанное еще более выяснится изложением фактов из древнерусской жизни, представляемых источниками, к которому теперь и приступаем.

II.
ЗНАЧЕНИЕ СЛОВА «ВЕЧЕ» В ЛЕТОПИСЯХ
В предыдущей главе мы старались критически рассмотреть современное состояние науки о государственном устройстве и управлении в древней Руси. В настоящей главе мы постараемся представить хотя бы часть тех материалов, из которых может, по нашему мнению, сложиться новое, более точное воззрение на эти вопросы; при этом мы старались употребить в дело те именно критические приемы, которые не всегда находили в трудах наших ученых. Первою нашею задачею было определить точное значение слова «вече» в наших летописях.
Сравнивая различные места летописи, где употреблено слово вече, мы приходим к заключению, что словом «вече» означаются у наших летописцев три различные основные понятия: 1) совещания; 2) народного собрания вообще и 3) органа политической власти народа.
1) Вече, как совещание, говорение, функция народного собрания. В очень многих местах летописи слово вече имеет значение совещания, говорения нескольких или многих лиц в каком бы то ни было месте и по какому бы то ни было делу. В этом значении слово вече стоит в связи с глаголами: вечать, вещать, свечать, свещать. свечаться. свещаться (что значит совещать, говорить, совещаться) и в связи с существительными свечанье. свещанье. свецанье (совещание, договор), с которыми и имеет одно и то же значение . Так, в известии 1-й Новгородской летописи: «изволением диаволим всташа простая чадь на архимандрита Есипа, и сотвориша вече», ясно различается понятие веча, как функции народного схода (сотвориша вече), от самого органа совещания (всташа чадь) – народного собрания. Под 1228 годом: «Новгородцы же стоявша по Неве неколико дней, створиша вече и хотеша убити Судомира» .
Очевидно, здесь слово вече употреблено в смысле совещания, потому что вече, в смысле собрания народа, уже было собрано и несколько дней стояло на одном пункте, прежде чем приступило к вечу – совещанию. Следовательно, вече, в смысле сходки народной, сотворило вече в смысле совещания, и результатом веча в этом последнем смысле было решение убить Судомира. В 1185 году Смольняне отправились с князем своим Давыдом помогать Рюрику и Святославу против Половцев. Достигнув Треполя, «Смольняне почаша вече деяти, рекуще: «мы пошли до Киева….», то есть начали деять вече, деять совещание, советоваться. Иначе этого места понять невозможно .
В 1214 году, во время похода Мстислава Мстиславича с Новгородцами на Всеволода Черного, Новгородцы поссорились с Смольнянами и не захотели идти далее. «Князь же Мстислав на вече поча звати, они же не поидоша; князь же, целовав всех, поклонився, поиде. Новгородцы же, сотворивше вече о собе, почаша гадати». Здесь также собрание народное уже было готово, когда Мстислав его «поча звати на вече», то есть попросил приступить к совещанию, примирению посредством обоюдных уступок . В 1067 году «людье Кыевстии прибегоша Кыеву, и створиша вече на торговищи, и реша… и начаша людье говорити на воеводу на Коснячка; идоша на гору, с веча, и придоша на двор Коснячков»; то есть Киевляне бежали в Киев, собрались на торговище, посоветовались, решили обратиться к Коснячку и отправились после совещания и такого решения к нему на дом . В 1262 году «вложи Бог ярость в сердца крестьянам; изволиша вечь, и выгнаша поганых из городов: Ростова, Суздаля, Владимира, Переяславля, Ярославля . В 1140 году «начаша Новгородцы вече деяти в тайне по дворам на князя… и приехавше на городище приятели его начавше поведати: Княже! деют людье вече ночь, а хотять тя яти, а промышляй о собе» . В 997 году Белгородцы должны были выдержать продолжительную осаду Печенегов, на прибытие князя Владимира надежда пропала, и «удолжися остая в городе, и бе глад велик, и створиша вече в городе, и реша… бе же един старец не был на вечи том и впроша: «что ради вече было»? И людье поведаша ему, яко утро хотять ся передати Печенегом. Се слышав, посла по старейшины градскыя и рече им» .
Приведенных свидетельств, мы полагаем, достаточно, чтоб убедиться в значении слова вече, как совещания, как функции какого бы то ни было собрания людей, с целью рассуждения о каких бы то ни было делах. Кроме внутреннего смысла данных свидетельств летописей и многократного сличения их с другими свидетельствами, где встречаем слово вече, нет средства определить указанное значение его у летописцев и отличить его от других значений: внешние формы отличия очень непостоянны. В этом и заключается причина, почему до сих пор значение слова вече как совещания, рассуждения, спора не было замечено наукою, и почему исследователи древнерусского государственного быта решились приводить места летописей, из которых вовсе не вытекает вечевой быт или характеризуются его черты. Смешение веча, как органа власти, с вечем, как функцией безразличного народного собрания, совещанием, наполняет сочинения современных ученых множеством примеров, ничего не доказывающих, оставляющих положения текста без оснований, без доказательства и низводящих эти положения на степень безосновательных замечаний.
2) Вече, как народное собрание, мирской сход. Второе значение слова вече в летописях, значение народного собрания, есть понятие чрезвычайно обширное, к которому сводятся все виды народных сходов и съездов, как законных, признанных верховным правительством и потому определенных, так и незаконных, мятежных, случайных, совершенно неопределенных. Слово вече в этом значении тождественно со словами: сход, съезд, съем, сбор, собрание, сходбище, шайка, скоп и пр. Следовательно, значение слова вече, в смысле народного собрания, подразделяется на два оттенка: а) народного схода незаконного, случайного, неопределенного, иначе, заговора, мятежа, шайки, скопа, и б) схода законного, признанного верховным государственным правительством, ординарного, определенного, с известным кругом власти, которая поручена ему верховным представителем государственной власти, с кругом ведомства, касающимся преимущественно местных экономических, хозяйственных и полицейских интересов, близких общине. Приведем несколько примеров для выяснения значения веча в рассматриваемом смысле.
А) В 1382 году «в граде Москве бысть мятна многа и мятеж велик зело, беху людие смущены, гражанстии людие возмятошася и всколебашася, яко пьяни, и бывши промежа ими распре велице, створиша вече, позвониша во вся колоколы и всташа вечем народы мятежницы, недобры и человечи, людие крамольници» .
В 1139 году «убиша Кияне Игоря Олеговича, снемшеся вечем, и похитиша в церкви св. Феодора» . В 1418 году в Новгороде: «и по грабежи том пришедше к архиепископу, молиша его, да пошлет и к собранию людскому; святитель же, послуша моления их, посла его с попом на вече да с своим боярином; они же прияша его; и паки возъярившеся, яко пияни, от ярости… много разграбили болярских дворов и монастырь разграбиша, игумена и черноризцев оскорбиша, рекуще: зде животы боярские и еще изграбиша домы многих людей, глаголюще: яко нам супостаты суть» . В 1140 году «оже всташа Новгородцы в вечи и избивают приятеле Святославе . В 1255 году в Новгороде: «рекоша меньшии у святого Николы на вечи братье ци како речет князь: выдайте мои вороги? И целоваша св. Богородицу меньшии, како стати всем любо живет, любо смерть, за правду Новгородскую, за свою отчину. И бысть в вятших совет зол, яко побити меньшии, а князя ввести по своей воли. И побеже Михалко из города… и уведавше черныи люди, погнаша по нем и хотеша на двор ею ударити» . В 1495 году Псковичи «учали сильно деяти над священники и лазили многажды на сени и в вечьи и опять в вечье влезли и хотели попов кнутом избезчествовати, Ивана священника Рожественского и Андрея и в одних рубахах стояли на вече и иных всех попов и диаконов изсоромоша» .
Подобные народные собрания, во-первых, не составляют принадлежности только древней России, и во-вторых, хотя и называются у летописцев именем веча, но не составляют органа общественной власти, не имеют юридического значения, а суть просто мятежные сходы, с фактическим характером силы, и потому не могут быть приводимы в доказательство существования вечевого быта в той или другой волости или для объяснения его значения, устройства, характера и проч., как и свидетельства, где вече имеет значение совещания. А между тем ученые, доказывающие существование вечевого быта на всем пространстве княжеской России и в течение всего доцарского периода, приводят для доказательства своих положений, эти и подобные свидетельства летописей рядом со свидетельствами, где вече имеет юридическое значение.
Б) В 1099 году князь Мстислав Святополкович, отражая один из приступов Давыда, был убит. Его смерть «поведаша на вечи. И реша людье: «се князь убьен, да аще ся вдамы (Давыду), Святополк погубит ны вся». И послаша ко Святополку, глаголя: «се сын твой убьен, а мы изнемогаем от глада; да аще не придеши, хотят ся людье передати, не могуще глада терпети». Святополк посла Путяту, воеводу своего» . В 1231 году «Данилу созвавшу вече, оставьшуся в 18 отрок верных и с Демьяном тысяцкым своим, и рече им: «хочете ли быти верны мне, да изиду на враги мое?» онем же кликнувшим: «верны есмы Богу и тобе, господину нашему, изыди со Божиею помощью»; соцкый же Микула рече: Господине! не погнетши пчел меду не едать» . В 1015 году Ярослав созвал Новгородцев и сказал им: «О люба моя дружина, иже вчера избих, а ныне быша надобе». И утре слез и рече им на вечи: «Отец мой умерл, а Святополк седит Киеве, избивая братью свою» . В 997 году в Белгороде старейшины градские сотворили вече и решили сдаться . В 1262 году, христиане «изволиша вечь» и выгнаша поганых из городов: Ростова, Суздаля, Владимира, Перяславля, Ярославля . В 1261 году происходили «веча на Бесерман по всем городам русским . Под годом 1176 летописец говорит: «Новгородцы бо изначала, и Смольняне, и Кияне, и Полочане и вся власти, яко же на думу на веча сходятся, на что же старейшии сдумают, на том же пригороды станут» .
Итак, несомненно, в древней России существовали ординарные, законные мирские сходы, мирские собрания, основывавшиеся на известных разумных началах, освященных вековым обычаем, и следовательно, имевших юридическое значение. Нам ничего не известно о составе и правилах делопроизводства, созвания и решения дел на таких сходках южной Руси, но наверное правила эти были определены если не положительным законом, то обычаем, как в учреждении постоянном, ординарном, признанном верховным правительством. Какое же было значение этих веч в строе государственном? Какова была сфера их деятельности?
Летописец говорит: «Вся власти якоже на думу на веча сходятся», то есть жители всех волостей сходятся для совещаний, для обдумывания дел. Какие же дела они обдумывают? Мы знаем (это нам доказали изыскания как прежних, так и новейших ученых), что в южных княжествах избрание представителя верховной власти не было ординарным делом, делом общины, земства, и что предметы законодательства, администрации, суда, внешней политики, распоряжения государственною собственностью состояли в исключительном заведывании князя, как на юге, так и на северо-востоке России. Следовательно, за вечем остается сфера не политическая, а только общественная, местного хозяйства, управления и полиции, значение экономической, хозяйственной и административной деятельности, совершающейся по поручению верховного правительства в государстве, да сверх того остается в исключительных случаях, по мере надобности, значение княжеского совета, земской думы его; в этом значении, как местный орган общины, только под другим названием, вече существовало и действовало и в великом княжестве и царстве Московском. В политической же сфере самостоятельная деятельность веча является только в исключительных, чрезвычайных случаях, как изъятие из общего правила, и тогда оно получает характер случайных, чрезвычайных мирских сходов.
Вече в смысле органа общины встречается в течение всего удельного периода, как в северных, так и в южных, и северо-восточных волостях, а по времени простирается далеко за пределы княжеского периода. Наша современная городская и сельская община коренится в общинном устройстве древнерусского населения. В значении общинного органа оно не было принадлежностью общественного устройства только Новагорода, но составляет необходимую внутреннюю организацию всех волостей Руси княжеского периода, проявляющуюся с большею или меньшею ясностью во всех памятниках русской старины. С появлением княжеской власти государственное устройство северных, с одной стороны, южных и северо-восточных волостей, с другой, начало слагаться иначе, и политическая история их пошла противоположными путями. В Новгороде все верховные элементы государственной власти соединяются в Новгородском вече, которое таким образом получает значение не только общественного, но и верховного политическая органа, главы государства, с подчинением ему княжеской власти, действующей в Новгороде по поручению Новгородского веча, в определенных им рамках. В Киевской же, Суздальской и других волостях остальной России, наоборот, верховная государственная деятельность переходит в руки княжеской власти, ставшей к обществу в такое отношение, в каком в Новгороде стало к нему вече. Но появление верховной государственной власти, а с нею и самого государства, выделило из сферы общинной деятельности некоторые дела, составляющие дела государства, а не общества, но не уничтожило самого существования общины. Призвание князя не было самоубийством веча: общинная жизнь продолжала бодрствовать в административной и экономической сферах. Государственная власть не уничтожала автономии мелких союзов, составлявших государство. Новгородское вече, а в других волостях князь, были посредниками не столько между отдельными лицами, сколько между общинами; с отдельными лицами они сталкивались в редких случаях. Появление государственной власти не превратило русское общество в совокупность отдельных лиц, непосредственно подчиненных государству, и притом только одному государству. Для русского человека община составляла в древности правительство, очень близко его касающееся, посредничествующее между ним и князем. Во всех делах, оставшихся за общиною, общинное вече действовало самостоятельно и составляло таким образом орган общественного самоуправления.
Следы общинного устройства древнерусского общества проявляются в самых древних памятниках древнерусской жизни, хотя недостаток сохранившихся памятников и неудовлетворительная их научная обработка и не дают возможности представить в настоящее время полное изложение правил относительно состава, созвания, делопроизводства органов общинного устройства – общинных веч, общинных мирских сходов.
В договорах с Греками общинное устройство древней Руси выражается в следующих постановлениях: 1) «Заповеда Олег дати воем на 2.000 кораблий, по двенадцать гривне на ключ, и потом даяти уклады на русские города: первое на Киев, таже и на Чернигов, и на Переяслав и на Полтеск, и на Ростов, и на Любечь, и на прочая городы, по тем бо городам седяху князья под Ольгом сущее» . 2) «Приходящии Русь да витают у святого Мамы, и послеть царство наше, да испишють имена их, и тогда возьмють месячное свое, первое от города Киева и паки из Чернигова и Переяславля и прочии городы там же». Эти постановления прямо указываюсь на общинный характер наших древних городов. Ясное же указание на общинный характер древнерусского устройства встречаем и в древнейшем своде древнерусских гражданских постановлений, в Русской Правде, в статьях об учреждении дикой виры: «Аще кто оубиет княжа мужа в разбои, а головника не ищють, то виревную платити в чьей же верви голова лежить … Которая ли вервь нанет платить дикую виру, колико лет заплатит ту виру, занеже без головника им платити; будет ли головник их в верви, то зань к ним прикладывает, того же деля им помогати головнику, любо си дикую виру, но силати им вообчи 40 гривен, а головничество самому головнику» … «Будет ли стол на разбои без всякая своды, то за разбойника люди не платят; но выдадят и всего с женою и с детьми на поток и на разграбление» … «Аще кто не вложится в дикою виру, тому людье не помогают, но сам платит» .
Затем деятельность древней русской общины на всем пространстве древней России и в течение всего допетровского периода в форме народных собраний, веч, обнаруживается из множества известий летописцев. Эта деятельность видна и в учреждении присяжных заседателей при княжеских, назначаемых князьями, судах так называемых лучших, добрых людей, выборных от народа, и в учреждении местных выборных должностей – старосты, сотского, и в праве и обязанности общин «метать меж себя кормы и поборы», то есть заниматься раскладкою между членами общины податей и повинностей государственных, и в учреждения круговой поруки, и в жалобах и протестах от лица общин, обращенных к представителям верховной власти на деятельность ее органов, и проч. Итак, если мы не можем представить полную картину прав и обязанностей, состава, деятельности и значения древнерусской общины и ее органа – веча, то самый факт общинного устройства древнерусского общества, а с ним и существование народных сходов, веч, как органов земства, законных, ординарных, определенных, если не положительным законом, то обычаем, не может подлежать сомнению. Из сказанного нами имеем право вывести следующее заключение: народное собрание, вече, как орган общины, в значении административной, экономической, хозяйственной единицы, сохраняет силу в продолжение всего удельного периода России, и если слово вече с течением времени употребляется у летописцев все реже и реже, то, конечно, не потому что народный сход теряет прежнее значение, а просто потому, что слово вече мало по малу заменяется другими словами: сход, сходка, собрание людское и проч. Слово вече получает тогда особенное, специальное значение, возникшее в Новгородском народоправстве, именно, означает орган верховной, политической власти народа. Так, например, под 1418 годом летописец говорит: «Пришедше Кузмадемяцзы к архиепископу, молиша его, да пошлет и к собранью людскому; святитель же, послуша молению их, посла с попом их на вече, они же прияша его» . Здесь летописец одно и то же народное сходбище сначала назвал людским собранием, а потом вечем. В значении народного схода вообще и в значении органа общины, вече существовало не только в Новгородском народоправстве, но и в Киевской монархии в течение всего периода Рюриковичей и на всем пространстве древней Руси, потому что во всей тогдашней России составлялись различные народные сходы, носившие прежде название веч. В смысле же органа верховной, политической власти народа, вече встречаем только в Новгороде, Пскове, да еще в Вятке, и притом только в период с XII века до завоевания северо-западных народоправств Московскими князьями. Исследование старинного употребления слова вече в этом последнем смысле и изложение предметов ведомства веча Новгородского – к чему мы и переходим – должны совершенно убедить нас в истине только что высказанных положений.
III.
ВЕЧЕ, КАК ОРГАН ВЕРХОВНОЙ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ВЛАСТИ НАРОДА
В смысле представителя верховной государственной власти народа, следовательно, в смысле органа народа, как одной политической силы, демократии, народоправства, вече, как сейчас было сказано, существовало только в Новгороде, Пскове и Вятке; только здесь политическая власть принадлежала народу, а посему только здесь и встречаем вече с политическим характером. Понятие веча, как представителя государственной власти, не различается у летописцев от других значений этого слова, а потому исследователю очень трудно выделить в летописях смысл слова вече как органа политической власти, и необходимо обратиться к другим источникам старины, выясняющим начала нашего древнего государственного устройства и управления. Трудность выделения и повела к смешению в науке Новгородского веча с Киевским, а затем к смешению вообще быта северных волостей с бытом южных и к порождению в науке теорий государственного и общественного быта древней России, не соответствующих действительным фактам. Приведем несколько примеров того, что слово вече употребляется в сейчас указанном значении в летописях и актах, и вместе с тем перечислим предметы ведомства Новгородского веча, из чего выясняется само собою существенное различие между вечем Киевским, как элементом общественным, и вечем Новгородским, как элементом политическим.
В 1215 году Мстислав Мстиславич «въеха в Новгород и целова крест за одно на вечи, а Новгородци к нему, яко с ним и в живот и в смерть: любо изыщю мужей Новгородских и волости, паки ли голову положу за Новгород; пойдем, поищем мужий своих, да не будет Новый Торг над Новым Городом, но где св. Софея, ту и Новгород, а в мнозе и в мале Бог и правда» . В 1148 году Изяслав с сыном Ярославом «посласта подвойскеи и бириче по улицам кликати, зовучи к князю на обед от мала и до велика, и тако обедавше, веселишася радостью великою и честью розидошася в своя домы. Наутрия же послав Изяслав на Ярославль двор, и повеле звонити вече, и тако Новгородци и Плесковичи снидошася на вече, и рече им: Се, братье сын мой и вы присипали ся есте ко мте, оже вы обидит стрый мой Георги… а гадайте братье, како нане пойти, а любо с ним мир взмем, паки ли с ним ратью кончаими». Вече решило воевать, кончать ратью, и отвечало князю: «Ты нам Володимер, ты нам Мстислав! ради с тобою идем своих деля обид, княже! ать же пойдем, и всяка душа, осе и дьяк, а гуменце ему пострижено, а не поставлен будет, и тот пойдет; а кто поставлен, ать Бога молит» . Вече не только решило начать войну, но и составить поголовное ополчение из всех способных носить оружие. В 1388 году владыка Новгородский Алексей, правивший епархиею двадцать восемь лет и семь месяцев, по болезни, принужден был отказаться от владычества, и не смотря на просьбы Новгородцев подождать, пока сделается известным, кто будет митрополитом Русской земли, удалился в монастырь св. Воскресения. Перед отъездом владыка Алексей сказал Новгородцам: «Дети! на мене ся не надейте; а вас благословляю, добывайте собе владыки». Новгородцы же рекоша: « Кого отче благословиши нам в свое место святителем?» Алексей же рек: «Изберите собе три мужи достойны, да положите три жребия на святей трапезе, имена написавше, да который Бог даст вам, того вам благословлю». И волею Божиею, а по святительскому благословенно, «много гадав, посадник и тысяцкой, и весь Новгород, и игумены и попове, и створиша тако… и избраша три игумены, сотвориша три жребия… и начаша ереи собором литургию пети, а Новгородци стояша вечем (здесь вече употреблено в смысле народного собрания, толпы, то есть Новгородцы стояли толпою) у св. Софьи; и по отпетьи святыя службы, протопоп Измайло, взем с престола, изнесе на вече жребий Афанасьев, и потом Парфеньев, а Иванов остался на престоле, по Божему изволению» . Здесь мы видим право веча избирать владыку, высшего церковного сановника, правителя Новгородской церкви, имевшего, при тогдашнем влиянии церкви на гражданское общество, немаловажное политическое значение: в государственных актах, как увидим, имя владыки стоит первым, выше посадника и тысяцкого; нередко появление владыки примиряло борьбу партий; иногда владыка стоял во главе Новгородского посольства; владыка имел свой суд владычный, отдельный от суда посадника и тысяцкого, и пр. В 1480 году приехал великий князь Иван Васильевич Московский в Великий Новгород и «услышавши великого князя приезд в Великий Новгород, князь Псковский Василий Васильевич поехал со своими людьми в Великий Новгород ко государю своему князю великому, а посадники Псковские также поехали к великому князю и по боярину от конца и повезоша от Пскова поминка великому князю полсема десятка рублев серебром, опроче своих поминков; а были посадники Псковские у великого князя до Рождества Христова, и приехали посадники в Псков в само Рождество Христово и бояре, и сказывали посольство на вече». Следовательно, князь Псковский, со своими людьми, поехал повидаться с великим князем Московским, но Псковичи не поручили ему своих дел; Псковское вече, независимо от князя, послало своих послов, посадников и бояр, которые по возвращении и должны были отдать отчет в своих действиях Пскову, Псковскому вечу .
Того же месяца приехали послы от великого князя Ивана Васильевича из Новгорода во Псков: «и послу великого князя ответ дата на вечи, а поминка дал им Псков на вечи 20 рублев, а всей проторе 60 рублев Псковичам» . Вече принимает послов, выслушивает их и дает ответ, вручает деньги послам для передачи пославшему их князю.
«Пригонив изгонем Немцы на крестном целовании, местеровы люди да арцыбискупли Вышегородок взяли да и стену сожгли и церковь в городе Бориса и Глеба, а мужей и жен и деток малых мечами иссекли, а Немец пало в городке 50, а инии погорели от огня несть числа, и пригониша гонец нощию: «уже господа Псковичи, городок Немцы взяли», и посадники Псковскии вече сзвониша нощию дважды и приехаша посадники и Псковичи к городищу, аже Немцы прочь в землю свою побегоша, и посадники Псковскии и Псковичи послали грамоту к войску: поедите взад ко Пскову» . Вече решает вопрос о войне, высылает войско, шлет ему грамоту о прекращении военных действий. В 1489 году «прислал князь великий Иван Васильевич наместника своего Симеона Романовича во Псков князем… и прияша его с честию и посадиша его на княжении во Святой Троицы; и крест целовал на вечи по пошлинной грамоте» . Князь приносит присягу на вече в верности Псковскому народу, по старым грамотам.
Очень часто в летописях вместо слова вече в объясненном значении употребляются слова: Новгород, Псков, Новгородцы, Псковичи. Так, например, Лаврентьевская летопись под 1018 годом говорит: «Ярославу же прибегшу Новгороду, и хотяше бежати за мори, и посадник Коснятин, сын Добрынь, с Новгородци разсекоша лодье Ярославля, рекуше: хочемся и еще бити с Болеславом и Святополком. Начаша сход сбирати от мужа по четыре куны, а от старост по 10 гривен, а от бояр 18 гривен; и приведоша Варяги, вдаша им скот и совокупи Ярослав воя многы» . Под 1093 годом: «Сего же лета исходяща, иде Давыд Святославич из Новагорода Смолинску; Новгородцы же идоша Ростову по Мстислава Владимировича, поемше ведоша и Новугороду, а Давыдовы рекоша: «не ходи к нам». «Пошед Давыд, воротися Смолинску и седе Смолинску, а Мстислав Новегороде седее» . Под 1096 годом: «Мстислав же, сдумав с Новгородцы и послаше Добрыню Рагуиловича пред собою в стороже; Добрыня же первое изыма даньникы» . Под 1102 годом: «Приде Мстислав, сын Володимерь, с Новгородцы, бе бо Святополк с Володимером ряд имели, яко Новугороду быти Святополчю и посадити сын свой в нем, а Володимеру посадити сын свой Володимери, и приде Мстислав к Кыеву, и седоша в избе, и реша мужи Володимери: «Се прислал Володимер сына своего, да се седят Новгородцы; да поимши сына твоего и идут Новугороду, а Мстислав да идет Володимерю». И реша Новгородцы Святополку: «Се мы, княже, прислани к тобе и ркли ны тако: не хочем Святополка, ни сына его; аще ли две главе имеет сын твой, то пошли и; сего ны дал Всеволод, а вскормили есмы себе князя, а ты еси шел от нас». И Святополк же многу прю имев с ними, о нем же не хотевшим поимше Мстислава придоша Новугороду» .
То же находим и в других летописях.
К таким местам летописей, где слово вече заменено словами, «Новгородцы, Псковичи», или где оно и вовсе не означено, и где деятельность веча указывается только безличною формою глагола, должно относиться как можно критичнее. Часто в подобных случаях летописец говорит не о деятельности верховного политического органа, Новгорода или Пскова, но о деятельности общинных собраний или даже собраний случайных, мятежных, частных, не имевших ни общинного, ни политического характера. Например, под 1102 годом: «Приде Мстислав, сын Володимер, с Новгородцы… и седоша в избе, и реша мужи Володимери: «се прислал Володимер сына своего, да се седять Новгородцы; да поимше сына твоего и идуть Новугороду, а Мстислав да идеть Володимерю». «И реша Новгородцы Святополку: «Се мы, княже, присланы к тебе и ркли ны тако: не хочем Святополка, ни сына его; аще ли две главе имеет сын твой, то пошли и; сего ны дал Всеволод, и вскормиша есмы собе князь, а ты еси шел от нас. И Святополк же многу прю имел с ними, онем же не хотевшим, поимше Мстислава придоша Новугороду» . Здесь «Новогродцы» действуют по поручению верховного политического органа Новгородского государства, но не составляют сами этого органа, верховного веча. Но не везде в летописях так легко отличается деятельность веча от деятельности общинных сходок, политических партий, послов и пр.
Кроме того, нередко название Новгородского и Псковского веч, в смысле верховного органа государства, заменяется словами: Новгород, Псков; господин Новгород, господин Псков; господа Новгородцы, господа Псковичи; Великий Новгород, Великий Псков; господин государь Великий Новгород, господин государь Великий Псков и проч. В договорных грамотах Новгорода с князьями не употребляется слово вече; но что грамоты эти составлялись и утверждались на вече, в том удостоверяют и содержание самых грамот, и известия летописей, и свидетельства других источников, дошедших до нас.
Уже из свидетельств летописей видно, что вече Новгорода и Пскова было не простою общиной, мирскою сходкою, случайною, бесформенною и неопределенною, какою оно представляется многим исследователям нашей старины; это, действительно, была политическая сила, политический орган, представитель государства, единственный верховный орган его, соединяющей все верховные функции верховной государственной власти. Но летописи, описывая подробно внешние события в жизни древнерусских городов и княжеств, мало и отрывочно говорят о внутренней организации древнего русского общества и государства. Это обстоятельство, в связи с прежде указанными недостатками наших летописных источников, производит то, что по летописям трудно представить полную картину деятельности древнерусских веч, как в значении местных общинных органов, так и в значении общегосударственном, верховно-политическом. Вот почему рядом с свидетельствами летописей необходимо обратить внимание и на свидетельства других источников, указывающих на значение Новгородского и Псковского веча, и затем вывести окончательный результат из совокупности свидетельств всех памятников древнерусского быта.
В 1471 году, когда уже собиралась гроза над Великим Новгородом, когда великий князь Московский, принимая вид жалости и едва удерживаясь от слез, говорил своим боярам, что Великий Новгород изменяет православной вере и хочет отдаться латинскому государю, Новгородское вече занималось составлением судной грамоты, которою разграничивались государственные суды: владычный, посаднический и тысяцкий, и определялись правила подсудности, судопроизводства, наказания, давность и проч. «А судам… судити всех равно, как боярина, так и житьего, так и молодчего человека», повелевает грамота. «Се докончаша посадники Новгородские, и тысяцкие, и бояря, и житьи люди, и купци, и черные люди, вся 5 концев, весь государь Великий Новгород, на вече на Ярославле дворе», – говорится в начале грамоты . Несколько ранее, около 1467 года, и Псковское вече составило судную грамоту , в которой, между прочим, встречаем следующие постановления: 1) посадник должен присягать, что будет судить справедливо, по присяге, не будет пользоваться городскими доходами… без разбирательства не будет обвинять никого ни в суде, ни на вече (стр. 1). 2) Князю и посаднику на вече суда не производить» (следовательно, на вече судит само вече), «судить же им на крыльце княжеском по справедливости и присяге. Тайных взяток не иметь ни князю, ни посаднику (стр. 2) 3) а если встретится случай, на который закона нет, посадник обязан доложить господину Пскову, на вече, чтоб закон составить. Если какое из правил сей грамоты в последствии не понравится господину Пскову, и он то правило уничтожит (стр. 26). Вот несколько постановлений Псковского веча, бросающих свет на его значение, ибо составлена Псковская грамота «из всех приписок Псковской старины по благословению отец всех пяти соборов Пскова и всего Божьего священства, на вече». Уже одни судные грамоты Новгорода и Пскова неопровержимо доказывают, что в северных народоправствах верховная, законодательная и судебная власть принадлежала вечу, как органу народа; а по свидетельствам летописей, различных грамот и договоров это становится и еще более очевидным. В Новгородских договорных грамотах ничего не говорится о вече, как верховном судилище, но это разумелось само собою и вытекало из пошлых грамот, соблюдать которые клялись князья, а также, как сейчас увидим, и из общего содержания самих договоров. Если основные законы составляются на вече, и если этими законами определяются границы между государственными судами, правила подсудности и размеры наказаний, и проч., то, конечно, верховная законодательная и судебная власть принадлежала вечу .
В договорных грамотах Новгородского веча с князьями говорится:
«На сем, княже, целуй крест ко всему Новгороду, на цем то целовали деды и отцы и отец твой Ярослав. Что Новгород ти держати по старине, по пошлине. А суд, княже, отдал Дмитрий с Новгородцы Бежичанам и Обьжанам на три лета, судье не слати. А грамот ти, княже, не посужати . А ряду, княже, в Новгородской волости тобе и твоим судьям не посужати, а самосуда не замышляти; а старосте ни холопа, ни робы, без осподаря не судити твоим судьям». «А что ти грамот крестных Новугороду со всеми городы со немецкими, на те ти грамоты, княже, не наступатися». «А вынесут тобе из орды княжение великое, наш еси князь великий; если же не вынесут тобе великого княжения из орды, поити твоим наместникам из Новагорода прочь, и из Новгородских пригородов, а в том Новгороду измены нет . А наместнику твоему без посадника Новгородского суда не судити, а от места кун не имати; а Великому Новгороду у твоего наместника суда не отъимати, опричь ратной вести и городоставления; а судити твоему наместнику по Новгородской старине. А наместнику твоему судити с посадником во владычне дворе, на пошлом месте, как боярина, так и житьею, так и молодшого, так и селянина; а судити ему в правду, по крестному целованию, всех равно; а пересуд ему имати по Новгородской грамоте, против посадника, а опричь пересуда посула ему не взяти; а во владычен суд и в тысяцкого, а в то ся тобе не вступати, ни в монастырские суды, по старине. А тиуну твоему в Торжку судити суд с Новгородским посадником, також и на Волоце, по Новгородской пошлине, Новгородским судом, и виры полевое по Новгородскому суду. А что волости Новгородские, ино тебе не держати (не управлять) своими мужи, а держать мужми Новгородскими, а что пошлина в Торжку и на Волоце тивун свой держати по своей части, а Новгороду на своей части своих держать. А держать тебе Великий Новгород в воли мужей вольных по нашей старине и по сей крестной грамоте» и т. д. «А на том на всем целуй крест, что держать тебе Великий Новгород по пошлым грамотам, по старине» .
И если князь отступал от этой старины, пошлины, вече произносило над ним приговор и лишало его власти – «показывало ему путь» а иногда, как мы уже видели, подвергало и аресту, до прибытия вновь избранного князя. Самое поверхностное исследование источников показывает, что по законам Великого Новгорода и Пскова судебная деятельность князя, посадника, тысяцкого и владыки вращается в рамках, определенных вечем, – судебные чины, подчиненные органы веча, действующие по его поручению. В Новгородских договорных грамотах ничего не говорится о вече, как верховном государственном судилище, но такое значение Новгородского и Псковская веча вытекает из судных грамот, ни издавать, ни уничтожать, ни перетолковывать которые князья не имели права по договорным грамотам, если желали оставаться Новгородскими или Псковскими князьями. Если общий, основной закон постановляет, что «посадник не должен никого обвинять на вече, без разбирательства, что князю и посаднику на вече суда не производить, что князю в Новгородские суды не вступаться, а посаднику в суды тысяцкого и владыки не вступаться и проч., то, конечно, судило само вече, или непосредственно, или посредством своих непосредственных органов, на которых жалобы приносились вечу, как источнику судебной власти и князя, и посадника, и тысяцкого, и владыки. В противном случае приведенные постановления не имеют смысла.
Укажем еще на правительственную деятельность веча, как верховного органа государства. Новгородское вече избирает князя, посадника и тысяцкого, трех высших государственных сановников. Кроме того, как мы видели, Новгородское вече избирает и отрешает высшего церковная сановника – владыку . Князь, посадник, тысяцкий и владыка составляют четыре высшие, непосредственные органа Новгородского веча, как верховной власти, и только эти четыре сановника ими назначаются. Старосты, сотские, биричи и подвойские избираются не вечем политическим, как верховною властью, а общинами низшими, вечами, в смысле общинных сходов: концами, улицами, пригородами и проч., и составляют низшие, государственные органы веча, как представителя верховной государственной власти, целого государства, как органа всего господина Великого Новгорода, Новгородской общины, как государства, в котором сливаются все низшие общины: концы, улицы, пригороды, волости вообще, слободы, села, погосты и проч.
Новгородское вече управляет и распоряжается государственными имуществами: оно выдает жалованные грамоты и назначает своим органам жалованье, как вознаграждение за службу. Так, в 1411 г. составлена на вече жалованная Новгородская грамота о взимании с сирот Терпилова погоста поранья, на посадника и тысяцкого, по старине. На том же вече составлено постановление о причислении поселяющихся в Терпиловом погосте Двинских слободчан к Терпилову погосту, в потуг, и назначен штраф за нарушение этих постановлений. Эта грамота настолько любопытна, что мы позволим себе привести ее целиком:
«Господину посаднику Новгородскому Василию Михайловичу, тысяцкому Новгородскому Овдею Степановичу и всему Великому Новгороду, на вече, на Яраславле дворе, били челом Степан Осипович и его братья: что емлют у наших сирот, на Терпилове погосте, поранье посаднице и тысяцкого не по старине. И посадник, и тысяцкий, и весь господин Великий Новгород даше грамоту жалованную, на веце, на Ярославле дворе, сиротам Терпилова погоста: давати им поранье посаднице и тысяцкого по старым грамотам, по сороку дел, да по 4 сева муки, по 10 хлебов. А кто крестьянин Терпилова погоста в Двинскую слободу войдет, ино ему мирянину тянути в Двинскую слободу; а который Двинянин слободчанин почнет жити на земле Терпилова погоста, а той потянет потугом в Терпилов погост. А цем владел Савелей Григорьевич и его братья землею и водою и лесы в Улской губе и им тем владети и детям их. А кто его грамоту переступит, и даст Новугороду сто рублей» .
В жалованной Новгородской грамоте, данной Соловецкому монастырю, на Соловецкий, Анзерский и др. острова, между прочим, говорится:
«Били челом Игумен Иваня и все старцы монастыря: архиепископу Новгорода и Пскова, степенному посаднику, старым посадникам, степенному тысяцкому, старым тысяцким, боярам, житьим людям, купцам, черным людям и всему Господину Государю Великому Новгороду, всем пяти концам на вече, на Ярославле дворе. Обитель наша удалена от людей и очень бедна, хорошо, если бы Великий Новгород пожаловал нас бедных островками… и Господин Государь Великий Новгород вся 5 концов, на веце, на Ярославле дворе, пожаловал игумена и вся старца обители Святого 7 острова… и тых островов землею и ловищами и тонями и пожнями и озеры…. а бояром Новгородским и Корельским, ни иному никому, в ты островы не вступатися… а кто приедет на тыи островы на ловлю или на добыток тым давати в монастырь изо всего десятину… а боронити игумена и всих старцев всим Великим Новым городом. А кто эту грамоту нарушит – дает Новгороду сто рублев в стену. Повелением Господина Великого Новгорода к сей грамоте приложены печати всех пяти концов» .
Жалованными Новгородскими грамотами Троицко-Сергиеву монастырю, составленными «на вече, на Ярославле дворе» монастырские возы и ладьи, отправляемые в Новгородские владения, освобождены от пошлин, а старцы, атаманы и осначеи от подсудности Новгородским посадникам. За нарушение грамот наложен штраф в пятьдесят рублей в пользу Господина Государя Великого Новгорода .
Новгородское вече выдавало данные грамоты на государственные имущества. Так, в 1437 году, Новгородское вече выдало данную князю Василию Васильевичу на черный бор, по Новоторским волостям, иначе сказать, назначило ему жалованье за службу Новгороду, при чем точно определяется количество сбора, в видах ограждения интересов, как Новоторжцев, так и самого князя. Содержание грамоты следующее:
«От посадников, тысяцких, бояр, житьих людей, купцов, черных людей, от всего Великого Новгорода, на вече, на Ярославле дворе, и дахом черный бор на сей год Великому Князю Василию Васильевичу, а брати Князя Великого черноборцам на Новоторжских волостях на всех, куды пошло по старине, с сохи по гривне по новой, а писцу княжу мортка с сохи… а в соху два коня да третье припряж; невод за соху, лодья за 2 сохи; а кто сидит на неполовьи, на том взяти за половину сохи… А корм с десяти сох Князя Великого черноборцам взяти… как пошло; а брати им куды и преже сего черноборцы брали, по старине» .
На вече Новгородском составляются отказные грамоты, которыми Великий Новгород уступает свои владения. До нас дошла отказная Новгородская грамота на Двинские земли, которою Новгород извещает население Двинских земель о снятии с них присяги в подданстве и верности Великому Новгороду и переходе их в подданство великих князей Московских, по воле верховного правительства Новгородских земель. Грамота говорит:
«По благословению Новгородского владыки, от посадников, тысяцких, степенных и старых, от бояр, житьих людей, купцов, черных людей, ото всего Великого Новгорода, с веча, с Ярославля двора на Пинегу, Ковралу, Чаколу, Пермские, Мезень, Пилии горы, Немьюгу, Пинежку, Выю и на Суру поганую, к тамошним старостам и ко всем христианам. Что вас наимали за себе Новгородцы и нас к целованию привели, на Новгородское имя: ино то земли Великого Князя Ивана Васильевича всея Руси, и сына его В. К. Ивана Ивановича всея Руси; а то крестное целование Новугороду с вас долов» .
В одном из списков Двинских земель, дошедшем до нас и относящемся ко времени издания только что приведенного нами акта, перечисляются волости Двинской земли, и между прочим говорится:
«А се выписаны волости Великого Князя Двинския, у Федора, у Первунского, и у Федора у Левонтьева пасынка. На Пинезе, Кевроло, Чаколо, Пермские, Мезень, Выя, Пынежка, Немьюго, да Пилии горы: а те волости отдали Новгородцы Великому Князю Василию, своими приставы Федором Малым» .
На вече Новгородском составляются договорные союзные грамоты Новгорода с князьями, против общих врагов, как доказывает договорная союзная грамота (1372 г.) Новгорода с князьями Дмитрием Ивановичем и его братом Владимиром Андреевичем против Тверских и Литовских князей, закрепленная обоюдным крестным целованием .
Новгородское вече составляло срочные грамоты, об уплате контрибуции, как свидетельствуют указания летописей и следующая сохранившаяся срочная грамота 1471 года:
«Се добил челом Великим Князьям архиепископ Новгорода и Пскова Феофил, посадники Новгородские и житьи людьи по Новгородскому велению всего Новгорода, за Новгородскую проступку полушестьминадцати тысячи рублей деньгами в отчет, а серебром в отвес. А дати нам то серебро… в тые сроки, по крестному целованию» .
На Новгородском вече, с участием князя, рассматривались и утверждались договоры с иноземцами, как доказывают сохранившиеся договоры с Немцами. Так, введение к договору Новгорода с Немецкими городами и Готландом, заключенному в 1270 году, начинается так: «Я, Князь Ярослав, с посадником Павлом, с тысяцким господином Ратибором, со старейшинами и со всеми Новгородцами и с Немецким послом Вульнениундом из Любека, с Добридом и Курингом – и Готландцами, рассмотрели и утвердили мир и подписали нашу правду, согласно с вашими письмами, для вас. Немецких сынов и Готландцев и всех Латинских языков» . Форма выражения этого вступления к договору Новгорода с Немцами может навести на мысль, что в делах внешних, в сношениях с иноземцами, Новгородский князь имел равное значение с Новгородским вечем, или, по крайней мере, большее значение, нежели во внутренних делах; но такое заключение, может быть, опровергается следующими доводами, доказывающими, что князь играет здесь роль высшего исполнительного органа, рядом с посадником и тысяцким, на обязанности которых лежала охрана договора. Второстепенную роль князя в заключении этого договора доказывает прежде всего содержание самого договора. Так, статья первая говорит: «Если гостю что-либо приключится на Неве, то должны отвечать летнему гостю князь и Новгородцы, а гости зимние должны приезжать с порукою князя, посадника и всех Новгородцев и должны брать Новгородского пристава». Здесь князь является еще рядом с Новгородцами, как будто с одинаковыми правами; но далее о нем уже не упоминается, и Немцы имеют дело с одними Новгородцами. «Если какой-нибудь Немец или Готландец для торговых дел отправится в Корелию, и ему там что-либо приключится, то Новгородцам до того дела нет». Ст. восьмая: «Если лоцманы поссорятся с гостями и дорогою примириться не успеют, то должны явиться к судебному разбирательству перед тысяцким и Новгородцами во дворе св. Иоанна». Ст. одиннадцатая: «Если возникнет между Немцами и Новгородцами ссора, то она должна быть покончена при посаднике, тысяцком и при купцах». Ст. пятнадцатая: «В случае если бы летние и зимние гости имели в чем-либо разделаться судом, то они должны это покончить перед тысяцким, старшинами и Новгородцами». Во-вторых, то же доказывает свидетельство других письменных памятников, касающихся отношений Новгорода к иноземцам, из коих видно, что постановления, касающиеся этих отношений, есть дело Новгородцев, то есть, Новгородского веча. Так, в грамоте Любским купцам в Новгороде говорится, что Новгородцы издали новое, несправедливое постановление, направленное против прав Немецких купцов. Наконец, в-третьих, то же доказывают договоры Новгорода с князьями, где Новгородцы ставят условием княжения в Новгороде ненарушимость их крестных грамот с немецкими городами. Например, в договоре Новгорода с князем Михаилом Ярославичем прямо сказано: «А что ти грамот крестных Новгороду со всеми городы с Немецкими, на те ти грамоты, княже, не наступать» .
Приведенные свидетельства мы считаем достаточными для доказательства самой обширной правительственной деятельности Новгородского веча, как органа демократии. Факты собраны нами с возможною полнотою и в том виде, в каком представляют их источники, а потому читателю, специалисту и неспециалисту, проверить наши выводы не трудно. Все верховные правительственные функции в Новгороде принадлежат вечу: оно назначает высших государственных сановников и отрешает их от должности, определяя им жалованье; оно безусловно распоряжается государственными имуществами, определяет государственные подати и повинности, решает вопросы войны и мира, высылает войска к месту военных действий, посылает войску грамоты о прекращении военных действий, составляет постановления об уплате государством контрибуции и о сроках уплаты, отряжает послов для внешних сношений, выслушивает их отчеты, принимает посольства и дает им ответы, делает постановления о торговле и предоставляет привилегии своим подданным и иностранцам, – одним словом, оно составляет верховный правительственный и законодательный орган государства. Сановники Новгородские действуют в правительственной сфере только на основании поручения Новгородского веча, как непосредственные его органы, в границах, определенных Новгородским вечем, его договорными, судными и другими грамотами.
Скажем, наконец, несколько слов о праве призвания князя Новгородским вечем. Право избрания князя в Новгороде было не фактическим, случайным, борющимся с другими началами, в ряду которых право призвания играет последнюю роль (как в южных и северо-восточных волостях России), а законным, юридическим, исключительно определяющим положение Новгородского князя . Лучшие представители из потомков Ярослава Владимировича, как нам уже известно, Владимир Мономах, Изяслав Ростиславич, Мстислав Храбрый и Мстислав Удалой, являются защитниками вольностей Новгородских и вооружаются за них против родственников своих, даже родных дядей, что считалось особенно большим грехом . Почему это? Конечно, потому что вольности Новгородские были результатом воли еще старшого родственника – деда и прадеда. В 1140 году Новгородцы избрали себе князем Святослава Всеволодовича, сына великого князя Киевского, но скоро раздумали и обратились к Всеволоду с такими словами: «Не хочем сына твоего, ни брата (которого за несколько времени перед этим выгнали из Новгорода «про его насилие»), ни племени вашего (то есть Святославичей Черниговских), но хочем племени Володимеря: дай нам шурина твоего Мстиславича». Всеволод, не желая выпустить Новгородские доходы из своего рода, призвал шурьев своих, дал им Берестье и запретил идти в Новгород, говоря: «О Новгороде не хлопочите, пусть их сидят одни, пусть берут себе князя, какого хотят». После этого Новгородцы девять месяцев оставались без князя. Наконец, нужда в съестных припасах, подвоз которых, с одной стороны, задерживал князь Суздальский, с другой – Киевский, принудила Новгородцев обратиться к врагам своим князьям Суздальским, и пригласить Ростислава Юрьевича . Под 1173 году летописец рассказывает, как Андрей Суздальский соединил «толико множество вой, яко и числа нетуть», и послал их под Новгород, чтобы принудить Новгородцев снова избрать избранного ими князя. Но «не успеша ничтоже городу их, и возвратишася во свояся, оддва дома своя доехаши пеши».
Желая извинить и оправдать предприятия Андрея Боголюбского и произведенное им разорение Новгородских волостей, летописец высказывает следующие очень важные свидетельства: «Не глаголем же: прави суть Новгородцы, яко издавна суть свобожены прадеды Князь наших; но злое неверствие в них вкоренилося: крест к князем преступати и князь внуки и правнуки обезчествовати и соромляти, крест честный к ним целовавши переступати. То доколе Господеви терпети над ними? За грехи навел и наказание, по достоянью, рукою благоверного князя Андрея» . То есть мы не скажем, что Новгородцы правы потому только, что издавна получили свободу от прадедов князей наших. Положим так, но зачем же они нарушают присягу, для чего, целуя крест внукам и правнукам князя, давшего им вольность, преступают крестное целование и самих князей бесчестят и оскорбляют? По делам и наказаны: Бог не может терпеть таких грехов. Следовательно, Новгородцы виноваты, в глазах летописца, перед Богом за нарушение присяги, а перед князьями только за то, что бесчестят и оскорбляют их. Вольность же Новгородская, в противоположность с другими волостями, княжествами древней России, не подлежит сомнению, и начало ее возводится к прадедам Андрея Боголюбского, то есть к прапрадеду – Ярославу Владимировичу. Посягательство Суздальских князей на право свободного избрания князя Новгородского обратило на себя в 1196 г. внимание Приднепровского съезда русских князей, который рассмотрел это дело и подтвердил древнее право Новгородцев. Летопись говорит так: «А Новгород выложиша вси князи в свободу, где им любо, туто собе князя поимають» .
Итак, в Новгороде право избрания не было случайным, фактическим, неопределенным, но законным, юридическим, постоянным, нерушимым в продолжение всей вольной жизни Новгорода. И народ дорожил своею вольностью, дорожил более, нежели другими благами жизни, даже самою жизнью, претерпевал самые ужасные лишения, когда навязывали ему князя или посягали на его политическую свободу, а князя все-таки приглашал «на всей своей воли». Но чего народу стоила эта свобода? В 1218 году Новгородец Матвей Душильчевич без суда был арестован князем Новгородским – Святославом. Суздальская партия распустила слух, что Матвей был выдан Святославу знаменитым посадником Твердиславом: народ взволновался; в разных частях города начали собираться народные сходки для предварительного обсуждения вины Твердислава. Святослав поспешил отпустить Душильчевича, но этим дело не кончилось: город разделился на партии, и дело дошло даже до драки, в которой убито пять человек. Святослав, не понимая сущности дела и желая примирить партии, прислал на Новгородское вече своего тысяцкого, с такими словами: «Не могу быть с Твердиславом и отнимаю у него посадничество». Такая выходка Святослава действительно примирила все партии: они все соединились в один голос, спрашивая князя: «По какой вине он желал бы лишить Твердислава посадничества?» И когда князь отвечал: «Без вины», то Новгородское вече сказало ему: «Княже, оже нету вины его, ты нам крест целовал без вины мужа волости не лишити: а тобе ся кланяем, а се нам посадник, мы его не выдадим». Партии почувствовали, к чему ведет разъединение, впоследствии и действительно сгубившее Новгород, поспешили заключить мир, перецеловались в подкрепление единения и разошлись по домам, а Твердислав остался посадником .
В 1224 году Новгородский князь Всеволод Юрьевич поссорился с некоторыми из лучших Новгородцев, и зная невозможность отомстить им без согласия Новгородского веча, удалился тайно в Торжок, вызвал туда отца своего с полками и других родичей и думал силою принудить Новгородцев к выдаче его противников. Новгородцы, узнав об этом, послали к Юрию двух послов со словами: «Князь! отпусти к нам сына своего, а сам уходи из Новгородских владений». Юрий отвечал: Выдайте мне моих противников, а если не выдадите, то знайте: «поил я моего коня Тверью, напою и Волховом». Услышав такой ответ, Новгородцы поняли грозившую опасность, покончили домашние раздоры, забыли частные дела, и все, как один человек, поклялись умереть за св. Софию и Великий Новгород. Немедленно принялись за укрепление города, собрали войска со всех волостей, засекли дороги, выставили на них сторожевые отряды, а к Юрию послали сказать: «Князь, тебе кланяемся, а братьев своих не выдадим, пока жив твой меч, а наши головы; лучше, не проливай крови». Юрий увидел, что попытка его запугать Новгородцев не удалась, что, пожалуй, из-под Новгорода придется возвратиться с тем, с чем возвратился 16 лет назад с Липецкой битвы, а потому заблагорассудил послать к Новгородцам с предложением в князья даже не сына своего, а желаемого Новгородцами Михаила Всеволодовича Черниговского. Новгородцы согласились .
В 1228 году князь Новгородский Ярослав Всеволодович задумал отомстить Псковичам за то, что Псковичи заперли перед ним ворота города, когда Ярослав захотел посетить Псков и узнать силу засевшей там противной ему партии. Ярослав жаловался на поступок Пскова Новгородскому вечу, но вече оправдало Псковичей, по крайней мере, не сделало никакого распоряжения в пользу князя. Тогда Ярослав прибегнул к хитрости: вызвал (с согласия веча) свои полки из Переяславля и пригласил Новгородцев предпринять поход на Ригу, а на пути надеялся напасть на Псков. Но Новгородское вече наотрез отказало князю в походе на Ригу: «Нейдем на Ригу, сказало оно, без своей братьи Псковичей (Псковичи, конечно, отказались), а тебе, князь, кланяемся». Тогда Ярослав отправил домой полки свои, да и сам с женою последовал за ними в Переяславль, оставив в Новгороде малолетних сыновей своих Федора и Александра и думая тем испугать Новгородцев. Но вышло иначе. Новгородское вече предало суду сторонников Ярослава: владыку Арсения, тысяцкого Вячеслава и его брата Богуслава, владычня стольника Андрея, Давыдку, Судомира, старосту Душильца и др. Арсений был отправлен на Хутынь, а на его место посадили Антония; имущество Вячеслава, Богуслава, Андрея, Давыдка и Судомира предано на разграбление; староста Душилец – повешен. К Ярославу же отправило вече посольство, со словами: «Поезжай к нам, княже, но наперед откажись от всех новынь, которые ты затеял, преступив крестное целование к Новгороду, не посылай своих судей по волостям. Только на всей нашей воле, на всех грамотах Ярослава – ты нам князь. Если же на это не согласен, то мы себе, а ты себе». В ответ на это наместник, тиун и сыновья Ярослава бежали тайно, ночью, из Новгорода. На другой день вече Новгородское решило так: «Должно быть, князь задумал какое-нибудь зло на св. Софию, и от того побежал, ведь мы их не гнали и князю не сделали никакого зла; мы казнили только свою братью. Да судит их Бог и честный крест! А мы промыслим себе князя». Тут же все бывшие на вече целовали икону св. Богородицы и клялись быть заодно в защите свободы Новгорода. Князем был избран снова Михаил Черниговский, который и целовал крест Новгороду «княжить на всей воле Новгородской и на всех грамотах Ярославлеих» .
Чтобы подчинить своему влиянию Новгородское вече, Суздальские князья прибегали к средствам самым ужасным по своим результатам для Новгорода. Земля Новгородского государства не производила достаточного количества хлеба для прокормления всех Новгородцев, вследствие чего Новгородцы питались хлебом, подвозимым из южных и преимущественно из северо-восточных, приволжских княжеств. Этим-то несчастным положением Новгорода пользовались князья Суздальские и вынуждали иногда Новгородское вече выбирать себе князя из Суздальских князей, противных народу. Чтобы понять всю важность этого факта, мы приведем рассказ летописи о событиях в Новгороде в 1230 году. В этом году поздний мороз побил хлеб на полях. Этим обстоятельством воспользовался Ярослав Всеволодович Переяславский, чтобы вконец обессилить Новгород и подчинить его своему влиянию, и остановил все обозы с хлебом, шедшие в Новгород. Хлеб вздорожал чрезвычайно и дошел до неслыханной цены, по фунту серебра за четверть ржи. Несчастные Новгородцы съели все хлебные запасы, переели мох, кору с деревьев, листья, коней, собак, кошек, и, обезумев с отчаяния и голода, стали есть валяющиеся и гниющие человеческие трупы; а иные начали резать и пожирать живых людей; пойманных в этом зверстве жгли огнем, других вешали, третьим отрубали головы. Скудельницы давно наполнились мертвецами, некуда да и некому было хоронить умерших, во множестве валявшихся по улицам и площадям. Родители продавали детей в рабство приезжим купцам, лишь бы добыть кусок хлеба; из-за куска хлеба люди резались друг с другом; отцы и матери не делились хлебом с родными детьми и бессмысленно смотрели, как они с голода умирали на их глазах. Люди приходили к гробам отцов своих и говорили: «благо вам яко преже сего горького часа изомроша». Мало того, к голоду присоединились поджоги, производившие страшные пожары, в которых погибло множество людей. Наконец, когда чаша бедствий уже переполнилась, приплыли Немцы морем, привезли жита и муки, чем и спасли Новгород от конечной его гибели . Вот до каких последствий доводили Новгород положение страны и властолюбие князей Суздальских. Эти бедствия не один раз посещали Новгород, и не смотря на то, Новгородцы все-таки приглашают князя «на всей воле Новгородской, на всех грамотах Ярослава». И только тогда князья уничтожили волю Новгорода и Пскова, когда уничтожили вольных Новгородцев и Псковичей. Известны катастрофы покорения Новгорода и Пскова, и мы не будем о них распространяться. Заметим только, что великие князья Московские тогда лишь покончили с вечем Новгорода и Пскова, когда почти целиком перевели Новгородцев и Псковичей в Московское княжество, а вечевые города их заселили Москвичами. Заметим еще, что первыми условиями подчинения Новгорода и Пскова Московские князья ставят уничтожение веча, вечевых чинов, вечевого колокола и вечевого суда. «А Новгородской старине ни которой не быти: ни вечю, ни суду, ни посаднику, ни тысяцкому. А не быти в Новгороде ни посадником, ни тысяцкым, ни вечю, а вечной колокол сняли долов и на Москву свезоша» .
Под 1510 годом Псковский летописец, описывая падение политической самостоятельности Пскова, извещает, что когда посол великого князя Московского Василия Иоанновича объявил на вече волю великого князя, чтобы веча не было, да и колокол бы вечный сняли, то у Псковичей «исполнилися бяше очи слез, что у сосцу матери своея, то токмо тыя слез не испустили, яко млады и неразумны сущее». Долматову, послу князя, отвечали: „Посол государев! подожди до утра; мы подумаем и ответ дадим». Посол удалился с веча, и тут Псковичи горько заплакали. «Как зеницы не упали со слезами вкупе? Како не урвалося сердце от корени?» Вынужденное обстоятельствами, вот что отвечало Псковское вече послу великого князя: «У нас в летописях записано, что от прадед, дедов и отец наших положено крестное целование с великими князьями: нам, Псковичам, от великого князя не отходить ни в Литву, ни к Немцам; нам же жить по старине, в добровольи. Если мы отойдем в Литву, или к Немцам, или станем жить без государя, тогда на нас гнев Божий, и глад, огнь и потоп, и нашествие поганых; а если и государь крестное целование нарушит и не станет нас в старине держати, то и на него тот же обет. Ныне волен государь и в Пскове, и в нас, и в колоколе нашем: мы присяги не нарушим, кровопролитья не хочем взять на свою душу и от государя в городе не запремся: если желает, может свободно ехать во Псков». И спустили вечный колокол у Св. Живоначальной Троицы, и плакали Псковичи, глядя на колокол по своей воли, по своей старине, и повезоша вечный колокол к великому князю в Новгород». Василий Иоаннович не заставил себя долго ждать. Его встретил владыка благословением и такими словами: «Бог де тебя, государя, благословляет, Псков вземши». А между тем войны не было. Очень немногие Псковичи оставлены во Пскове. Великий князь посадил во Пскове наместников своих и дьяков и «12 городничих, и старость Московских 12, и Псковских 12, и велел им в суде сидети с наместники и с тиуны, правды стеречи. И у наместников, и у их тиунов, и у их дьяков правда их взлетела на небо, и Псковичи бедные не ведаша правды Московския. И дал князь свою грамоту уставную Псковичам» .
Описание уничтожения воли Пскова и Псковичей летописец заключает так: «И тогда отъята слава Псковская, и бысть пленен не иноверными, но своими единоверными людьми. И кто сего не восплачет и не возрыдает?» И сам летописец заплакал и отпел народоправствам последнюю, могильную, трогательную песню.
Эта прощальная песня, в которой, между прочим, говорится о самоволии Псковичей и непокорении друг другу, о злых клеветах и лихих делах, о неразумном кричании на вечах, когда голова не знает, что язык говорит, о притязании управлять городом при неумении управиться собственным домом, – это прощальное слово указывает, что уже современники оценили политическое значение чистой демократии.
Представленных нами фактов, полагаем, достаточно для доказательства верховно-политического значения Новгородского и Псковского веча: все функции верховной государственной власти соединены в нем. Князь является только высшим исполнителем вечевых решений, действующим в границах, определенных вечем, имеющим право независимого издания постановлений, суда и управления только во владениях, принадлежащих ему по частному праву, наряду с монастырями и другими частными владельцами. Вече северных народоправств, как верховный политический орган государства, соединяет в себе верховную законодательную деятельность: основные законы государства составляются на вече, чему доказательством служат судные, жалованные, вводные, отказные, договорные с князьями и прочие грамоты. Основной закон Пскова, Псковская судная грамота, прямо говорит: «А если встретится случай, на который закона нет, посадник обязан доложить господину Пскову, на вече, чтобы закон составить. Если какое из правил сей грамоты в последствии не понравится господину Пскову, и он то правило уничтожит». Новгородскому и Псковскому вечу, как верховному органу государства, принадлежит верховная судебная деятельность, как это видно из множества указаний летописей и содержания судных грамот и договорных с князьями; наконец, Новгородское и Псковское вече соединяет в себе верховные правительственные функции государства: оно назначает высших государственных сановников, князя, посадника, тысяцкого и владыку; назначает им жалованье, предает суду и отрешает от должности, безусловно распоряжается государственными имуществами, определяет государственные подати и повинности; решает вопросы войны и мира, высылает войска к месту военных действий, посылает войску грамоты о прекращении военных действий; составляет постановления о производстве денежных уплат государством, о сроках уплаты; отряжает послов для внешних сношений, выслушивает их отчеты, принимает посольства и дает им ответы; делает постановления о торговле и предоставляет привилегии своим подданным и иностранцам.
После всего сказанного трудно понять, каким образом, изучая вечевой быт древней России, исследователи приходят к следующему определению веча: «Всякое народное собрате, как только оно имеет своим предметом общественные дела, и желает, чтоб его мнение было принято всем остальным народом, есть вече, где бы оно ни собралось» . По этому определению, всякое народное сходбище, как законное, так и незаконное, – общинную сходку, случайный сход, съезд, заговор, мятеж, бунт и проч., – можно было бы принимать за вече.