Иеринг. Историческая школа юристов
Историческая школа юристов
Рудольф фон Иеринг
I.
И хотя благодаря интересу, которым историческая школа пользуется у большей части публики, она довольно часто становилась предметом обсуждения в нашей ежедневной литературе, а ее название благодаря этому приобрело столь широкое распространение, которого обычно не удостаиваются направления какой-либо специальной науки, тем не менее партийное рвение и незнание нередко связывали с этим названием столь ошибочные понятия, смешивали несущественное с существенным столь сильно, что повторное рассмотрение названного явления вовсе не будет излишним. Представление, которое составили себе об этой школе, сводится к следующему: это партия, усматривающая спасение юриспруденции в филологическом изучении антиквариата, чуждая всякой философии и пытающаяся сдерживать свободное развитие современности с целью увековеченья однажды существовавшего положения. Чем искаженнее была картина, которую рисовали публике, тем легче можно было выиграть борьбу с ней и осыпать сфабрикованного противника упреками, которые должны были дискредитировать его в глазах всех несведущих. Данная попытка не должна быть односторонним сочинением в пользу исторической школы – она с беспартийностью не участвующей третьей стороны будет скорее попыткой набросать эскиз возникновения, учения и действенности этой школы, а также ее отношения к реформаторским тенденциям современности с точки зрения общего интереса. Это ее отношение к современности есть та сторона, с которой она может интересовать нас больше всего, которую чаще всего не понимали и на которую чаще всего нападали; но и в остальном при ее огромном значении для развития германской юриспруденции и господствующем влиянии, завоеванном ею, она вызывает также большой интерес.
Практические мотивы, так часто порождавшие или ускорявшие прогресс в науке, явились и здесь тем, в чем сначала враждебно соприкоснулись основные взгляды прежней юриспруденции и исторической школы. После освободительных войн господствовавшие в то время идеи о праве и законодательстве пытались реализовать на практике, и чтобы воспрепятствовать этому, им противопоставили другие идеи, благодаря которым добились не только этой цели, но и вызвали огромные изменения в науке. Ибо в 1814 г. появилось сочинение «О необходимости общего гражданского права для Германии» ныне усопшего Тибо, человека самых благородных взглядов и самой сильной любви к Родине, в котором он жестко нападал на правовое состояние тех германских государств, в которых не было новых сводов законов, и рекомендовал в качестве единственного средства исцеления быстрое составление общего для всех государств и свободного от одностороннего изменения законодательства. Тибо ясно представляя себе идеал тогдашней юриспруденции. Естественно, источником всех недостатков можно было считать отсутствие германского свода законов, ибо на основании опыта всех времен простому своду законов приписывали целительную силу, одинаково действенную для жизни и науки. Когда сравнивали существующие состояния права с теми, которые считали гарантированным следствием нового свода законов, то как же сильно они должны были контрастировать, да и в чем же нельзя было упрекнуть римское и отечественные партикулярные права, когда им противопоставляли право, которое, хотя еще и существовало только в фантазии и не могло подвергнуться тяжелым испытаниям реальности, могло возникать лишь в сказочном свете и быть «во всеоружии». Идеальным, как эта прекрасная мечта, было и то условие, от которого Тибо сделал зависимой ее реализацию: прежде всего единство всех германских государств при составлении свода законов и, после того как последнее будет достигнуто, пожертвование своей законодательной властью. И в этом его предложение потерпело неудачу, несмотря на то что надежды, которые он возлагал на его осуществление, разделяли столь многие. Против этого предложения выступил Савиньи с сочинением, которое, несмотря на его временную задачу, все же обрело непреходящее значение для истории юриспруденции, а именно с сочинением «О призвании нашего времени к законодательству и юриспруденции» (Гейдельберг, 1814; второе издание в 1828, третье – в 1840 гг.). Савиньи отверг это предложение по той причине, что наука в ее тогдашнем состоянии не была готова к решению подобной задачи, да и время скепсиса и переходного образования не подходило для того, чтобы передать будущим поколениям свои взгляды и накинуть их на эти поколения как оковы. Основная же заслуга названного сочинения состоит не в борьбе с предложением Тибо, а в опровержении глубоко укоренившихся и широко распространенных взглядов на право и законодательство, под влиянием которых находился и он сам.
Ибо до тех пор почти повсеместно законодательство считали естественным источником права, перед которым ставили цель реализации ошибочно предполагаемого космополитизма разума, исходя из предпосылки, что у всех народов разум одинаков, следовательно, и право как простое проявление разума должно быть одинаковым у всех народов и во все времена. Тогдашняя наука полагала, что обладает подобным универсальным правом, и использовала его в качестве мерила при оценке прошлых состояний права так же, как ставила его в пример тогдашнему законодателю. И если состояния права не отвечали их рациональному праву, то она ограничивалась тем, что называла таковые дикими, продуктом варварства и корыстного, деспотического осуществления законодательной власти.
Подобная наука, которая с позиции современности пыталась критиковать прошлое, вместо того чтобы погрузиться в него и подойти к нему с его же мерками, была не в состоянии понять прошлое; такой взгляд, подразумевавший, что цель истории есть нивелирование всякой индивидуальности народов и прав, или скорее никогда не учитывавший ее, не мог быть более успешным и в подходе к действующему праву, так как он не мог осознать и упорядочить право согласно присущей ему индивидуальности. Для нее, не сумевшей вырваться из своего мира, самым желаемым было бы, пожалуй, чтобы непреходящее законодательство, адаптировавшее ее учения, освободило ее от любых усилий искать ключ к пониманию права где-либо в ином месте, нежели в самой себе. О том же, что уже следующее поколение должно будет приложить подобные усилия и что унаследованный свод законов можно будет понять только историческим путем, что оно, возможно, даже вынуждено будет аннулировать его вследствие изменившегося образования, так об этом не могли даже подумать, ибо исходили из наивной идеи, что право, после того как наступило Время Разума, может быть только одним, следовательно, может быть осознано разумом в любую эпоху.
Итак, Савиньи выступил против такого представления, противопоставив ему картину реального развития права в истории. Он показал, что право возникло не вследствие рефлексии, а так же как язык, обычаи и прочее, является чем-то изначально родившимся вместе с народом – тем, что как одна из сторон жизни народа также неосознанно изменяется вместе со всем образованием народа и живет в народе даже без прямого указания на это. Законодательство всегда означало для права только одно: оно должно было представлять или модифицировать право, но оно никогда не порождало его. Савиньи показал, кроме того, влияние народной индивидуальности на право, а также то, как с течением времени ослабевает глубина изначальной связи права с народом, которая тем не менее никогда не исчезает, как каждый период, наряду с его своеобразием и свободой, все же разносторонне зависит от прошлого и как именно благодаря этому органически развивается право и т.д. Самое важное в идеях Савиньи заключается в подчеркивании индивидуальности и национальности права, и если мы противоположность между его мнением и прежним попытаемся свести к более общим понятиям, то можем сказать, что индивидуальной свободе, отрицающей господство общих идей и влияний, Савиньи противопоставляет историческую неизбежность в существовании и развитии национальности. Как история становится историей только благодаря тому, что индивиды в своей творческой деятельности обнаруживают сложившийся базис, а общности индивидов в дальнейшем развитии обнаруженных состояний способствует именно эта сумма возникшего без ее участия, так же и право становится правом только благодаря тому, что оно есть продукт сложившихся отношений, стоящих над свободой одиночек и именно поэтому общих для них всех, а не секрет или свободное творение одиночек, так что оно сегодня могло бы быть одним, а завтра иным; только благодаря этому оно обретает органическое единство и свою историю.
Эта основная точка зрения Савиньи, что право следует считать продуктом народного духа, а не творением свободной рефлексии, была истиной, подготовленной определенным опытом недавнего прошлого, которой можно было бы предсказать скорую победу, тем более что тогдашний подъем национального самосознания позволял предположить большие симпатии к ней. Однако у некоторых ее принятие осложнилось тем обстоятельством, что ее первое применение заключалось в выступлении против любимой идеи столь многих – идеи общего германского законодательства. Затем добавилось еще и то обстоятельство, которое уже не раз тормозило победу не одной истины, а именно что под именем исторической школы сформировалась партия, сделавшая своей задачей распространение и применение новой истины. Для решения этой задачи Савиньи, Эйхгорн и Гёшен основали журнал , который они предлагали всем единомышленникам в качестве их органа печати. Савиньи начал его с предисловия, в котором резко обозначил ту противоположность, о которой шла речь и на основании которой юристы делятся на две школы – на историческую и на неисторическую. «Противоположность, – говорит Савиньи, – не ограничивается одной лишь юриспруденцией, она скорее общего характера. Она касается вопроса, как соотносится прошлое с настоящим, или становление с бытием? А вот об этом Одни учат, что каждая эпоха свободно и произвольно порождает самостоятельно свое бытие, свой мир, хороший и благополучный или плохой и неблагополучный в зависимости от степени своего понимания и силы. В этом деле не следовало бы пренебрегать и рассмотрением предшествующего времени, ибо по нему можно было бы узнать о том, как оно себя ощущало при своих порядках; история, следовательно, представляет собой собрание морально-политических примеров. И все же такое рассмотрение является только одним из многих вспомогательных познаний, а Гений мог бы, пожалуй, обойтись и без него. Согласно учению Других, не существует совершенно отдельное и обособленное бытие человека, напротив, то, что может считаться отдельным, есть, если посмотреть с другой стороны, звено высшего Целого. Так, каждого отдельного человека одновременно необходимо представлять как члена семьи, народа, государства, каждую эпоху народа – как продолжение и развитие всех минувших эпох; и именно поэтому любое иное мнение, отличное от этого, является односторонним, а когда оно пытается утвердиться как господствующее, – неверным и пагубным. А если это так, то не каждая эпоха порождает для себя и произвольно свой мир – она делает это в неразрывной связи со всем прошлым. Тогда, следовательно, каждая эпоха должна признавать нечто Данное, которое, однако, одновременно является неизбежным и свободным: неизбежным, поскольку оно не зависит от особого произвола современности; свободным, потому что оно не было порождением какого-либо чуждого и особого произвола, а, скорее, было порождено высшей сущностью народа как Целого, находящегося в постоянном становлении и развитии». В применении к юриспруденции Савиньи определяет противоположность обеих школ следующим образом: «Историческая школа считает, что материал права дан всем прошлым нации, но не произвольно (так что он случайно мог бы быть таким или иным), а порожден самим существом нации и ее истории. Разумная же деятельность каждой эпохи должна быть направлена на проверку этого материала, данного с внутренней необходимостью, на его обновление и сохранение его живым. Неисторическая школа, напротив, считает, что право произвольно порождается в любой момент лицами, наделенными законодательной властью, совершенно независимо от права предшествующего времени и только согласно полному убеждению, которое несет с собой настоящий миг. То, стало быть, что в какой-либо момент времени не все право организуется по-новому и полностью отличным от предшествующего, эта школа может объяснить лишь тем, что законодатель был слишком ленив для того, чтобы как следует осуществлять свои обязанности; он, видимо, правовые мнения предшествующего момента случайно считал верными еще и ныне». Нельзя отрицать того, что для характеристики этой неисторической школы Савиньи избрал слишком яркие краски, да и сам он соглашается с тем, что столь разительные противоположности не встречаются на практике – скорее, результаты обеих школ часто выглядят «достаточно схожими».
Такое представление двух разных школ могло бы быть плодотворным в том смысле, что оно ясно доносило до сознания противоположность обоих взглядов, и Савиньи хотел этого, однако влияние этой противоположности оказалось едва ли радостным. Сначала никто не захотел признавать себя сторонником неисторической школы, а те, кто не хотел признавать себя сторонниками исторической школы, пытались обеспечить себе преимущество позитивной противоположности, практической или философской направленности, в то время как историческая школа все же не была эксклюзивной по сравнению с обоими направлениями. Можно сказать лишь то, что отдельные сторонники исторической школы пренебрегали философскими исследованиями и что некоторые все сильнее склонялись к чисто историческим, нежели к историко-догматическим исследованиям. «Журнал по исторической юриспруденции» служил для того, чтобы на основании опубликованных в нем трактатов, по большей части чисто исторических, формировалась противоположность между историками и практиками, средоточием которых были «Архив по цивилистической практике» и «Журнал по цивильному праву и процесс» под редакцией Линде и др. Вследствие этого сама противоположность оказалась смещенной, что еще сильнее проявлялось в том случае – что происходило часто, – когда индивидуальные взгляды отдельных членов провозглашались мнением исторической школы. Так, например, историческая школа якобы возражала против новых законодательств, в то время как с ее позиции кодификация, осуществленная в ее понимании, была бы все же желательной и приемлемой; и вот этот ошибочно предполагаемый спорный пункт считали, пожалуй, самым существенным.
Далее, историческую школу пытались обвинить в чем-то особенном – в преувеличенном почитании римского права, в то время как именно благодаря ней германское право, на которое раньше смотрели с величайшим презрением, вновь обрело авторитет. Часто слышен был даже упрек в том, что она является противником прогресса, – упрек, беспочвенность которого мы докажем позже . И отчего все это? Оттого что из мнений и политической ориентации некоторых пытались сконструировать кредо исторической школы. Неудивительно, что некоторые, кто работал полностью в этом духе, все же не хотели причислять себя к ней, чтобы не отвечать как член этой школы за то, в чем был повинен одиночка. Не будем больше говорить об этом грустном смешении лиц с делом, да и в следующей статье, в которой мы попытаемся представить деятельность исторической школы, мы будем рассматривать только саму суть дела, т.е. спросим, чего добились новые юристы в духе исторической школы независимо от того, признавали ли они себя внешне сторонниками этой школы или нет.
В современное время следовало бы, наконец, отбросить эту противоположность школ. Сам Савиньи недавно говорил об этом, и в этом же смысле высказывались некоторые другие юристы .
II.
Размах ее деятельности
В нашей предыдущей статье мы обсудили возникновение и учение исторической школы. Противостояние в подходе к позитивному праву, послужившее поводом для возникновения двух школ, постепенно прекратилось, и если разные индивиды пользуются более или менее умело и успешно господствующим в настоящее время методом, то различие между ними никоим образом не дает право на противопоставление двух школ, иначе для подобной цели можно было бы использовать разную степень способностей и знаний. Напротив, в сфере политики все еще можно говорить о противоположности исторического и неисторического взглядов, хотя здесь противоположность направлений давала право на формирование школы – исторической школы. Однако распространение и применение ее принципа в этой сфере не входило в задачу исторической школы как таковой. В этом отношении можно говорить о деятельности в духе исторического принципа отдельных, принадлежащих ей членов, но не о школе; ведь последняя стремилась только к исследованию прошлого в соответствии с новым учением, но не к борьбе с последними устремлениями. В этом принципе содержалось также определенное мерило для последних, и первое его применение, осуществленное Савиньи, заключалось, как мы видели выше, именно в противодействии реформе, которую желали с разных сторон, однако это и другие применения не вписывались в сферу устремлений школы. Последняя прекратила свое существование, потому что достигла своей цели; зато исторический принцип продолжает жить дальше в своих приверженцах, не ограничиваясь одной лишь юриспруденцией, однако проявляется в них в виде силы, которая обязана бороться с любым его отрицанием, будь то реакция или радикализм. Возникли самые ошибочные представления о нем: его идентифицировали с реакционным принципом или по меньшей мере с принципом стабильности, вследствие чего, с одной стороны, с ним связывали надежды, с другой же стороны, опасения, но и то и другое было безосновательно. В одной из следующих статей мы попытаемся изложить его подробно, здесь же мы рассматриваем главным образом теоретическую деятельность исторической школы.
В принципе ее задача была двоякой: во-первых, низвергнуть старый метод, а затем ввести собственный метод в образование и с помощью него достичь результатов, которые ставили перед собой в качестве достижимой цели. Первая часть задачи решена: цель, которую ранее преследовали только отдельные силы, стала сегодня всеобщей. Холодный догматизм прежнего периода, его страсть к авторитетам и некритическое почитание традиции стали ныне такими же редкими и осуждаемыми явлениями, как ранее были общепринятыми и всеми любимыми. Тем самым противоположность между обеими школами утратила свое значение, однако конечная цель еще не достигнута и не могла быть достигнута за столь короткое время. Юриспруденция не могла заниматься построением своего здания, так как была еще слишком сильно занята добычей конструктивных элементов. Попытаемся теперь представить читателю ее деятельность в некоторых общих чертах.
Деятельность исторической школы ограничивалась и ограничивается почти только историко-догматической обработкой прав, имеющих силу в Германии, а именно римского и германского частного права; она не стала универсальной историей права и философией школы. Правда, Шталь в своей «Философии права с исторической точки зрения» попытался придать исторической школе философскую основу и контекст, однако этому произведению при всем его остроумии и образе мыслей было все же присуще столь много чисто индивидуального, что оно не могло стать философией школы . Вместо этого обычно ограничивались повторением мнений Савиньи об относительном характере права и его общей истории, полагая, стало быть, что в виде его сочинения «О призвании нашего времени к законодательству» обладают достаточной философией права. Последнее, однако, не имело места, так как Савиньи не стремился дать определение права согласно своему представлению – он хотел лишь показать историческое появление такового, особенно со стороны его связи с народной индивидуальностью. Из этого отсутствия философии школы противники исторической школы часто делали вывод, что таковая хочет ограничиться исключительно эмпирическим восприятием и считает любую философию если не вредной, то все же по меньшей мере излишней. Правда, верно то, что во время своего возникновения она выступила против господствовавшей философии субъективного рационализма как ложной и пагубной и что ее неправильность она доказывала не философским путем, а противоречием таковой истории. Но в этом отрицании она выступала параллельно с новой философией; обе боролись разным оружием с одним и тем же противником. И вот здесь историческая школа совершила непростительный грех, заключающийся в том, что в течение столь долгого времени она даже не попыталась ни уничтожить своего противника философским путем, ни обосновать свое собственное учение, что она не разъяснила суть дела, довольствуясь одним лишь появлением. Однако в этом бездействии еще не выражается отрицание философии, хоть и то и другое столь часто смешивали не в пользу исторической школы. И если даже отдельные члены таковой объявляли чистый эмпиризм достаточным и полностью игнорировали новую философию, все же учение школы никогда не санкционировало подобный метод, никогда не утверждало, что в ее рамках можно охватить всю науку; напротив, она пыталась всеми силами очистить только один источник познания, который до сих пор был весьма мутным, не объявляя его, однако, эксклюзивным. И если новая юриспруденция снова ищет союз с философией, то она вольна это делать, не противореча самой себе, и в этом не выражался бы отказ от исторической точки зрения, зато он выражался бы в том, что она бросилась бы в объятия философии, которая противоречила бы историческому взгляду по результату, а не по обоснованию.
Тот упрек, который бросали исторической школе вследствие того, что она пренебрегала философией, касается не только ее самой в противостоянии с тем направлением, которому она противилась. Разумеется, делались попытки путем построения противоречия между исторической и философской школами выдать изначальных противников одной за приверженцев другой, надеясь, возможно, на то, что благодаря такому отнесению к философскому направлению они действительно переманят их на эту сторону. Ведь именно усопший Тибо часто удостаивался такой чести: его выдавали за представителя этого направления, однако любой, кто хотя бы поверхностно знаком с новейшей юридической литературой, знает о том, сколь слабо в ней утвердилось это направление, а некоторые из подобных недобровольных философов были, пожалуй, сами удивлены такому провалу. Правда, некоторые из них были знакомы с философией Канта, однако они остались привержены этой точке зрения в течение всей своей жизни, не участвуя в последующем развитии философии и не пытаясь сделать некоторую юридическую продукцию своих приверженцев более привлекательной, нежели их нефилософских противников. Мы не хотим оправдать последних такой же ошибкой первых, а хотим лишь показать, что то, в чем по праву упрекали историческую школу, не было характерным только для нее. Есть нечто странное в том, однако, что направление, ставившее перед собой задачу реформирования науки, могло полагать, что обойдется без помощи философии. Но это объясняется тем, если мы вспомним, что сначала требовалось собрать и классифицировать материал, и это было убеждением, порожденным господствующим подходом к позитивному праву, а также подтверждавшимся опрометчивыми попытками, совершенными философией в области юриспруденции. И чем более успешными были последующие, повторные попытки и чем больше полагали, что современная юриспруденция находится в точке поворота к философии, тем сильнее мы вынуждены с благодарностью признать, что историческая школа, вместо того чтобы предаваться «блаженству автономного мышления» и порождать эфемерные формульные конструкции, благодаря глубокому изучению деталей подготовила действительно полезный философский метод.
Обратимся теперь к достижениям исторической школы в сфере позитивного права. По большей части они были и остались ограниченными действующим в Германии правом: римским, каноническим и германским, а в последнем право германских народов весьма успешно использовалось в качестве важного вспомогательного средства в истории права . За эту ограниченность ее укоряли, а два ее противника – Фейербах и Тибо – настаивали на изучении универсальной истории права. Было сделано многое достойное благодарности в познании аттического права , а Ганс предпринял попытку соответствия этому требованию произведением, слишком большим для первой попытки. Савиньи же защищал эту ограниченность , ибо интерес отечественного права не допускает распыления сил, не каждое право является одинаково поучительным и поскольку отсутствует хоть какой-либо полезный исторический материал по праву большинства народов и эпох. Наряду с этим, правда, он признает, «что история права страдает весьма ощутимыми пробелами, поскольку не следует пренебрегать правом разных европейских наций, в особенности тех, которые имеют германское происхождение», и высказывает пожелание, «чтобы в наших университетах присутствовала возможность для подобных лекций, а именно чтобы правительства назначали для этого молодых и дельных людей и поддерживали их в этом».
Если попытаться встать на позицию тогдашней юриспруденции, то концентрация сил все же должна будет казаться целесообразной, однако с научной точки зрения вызывает весьма большое сожаление, что осуществилось столь мало из того, чего хотели, – недостаток, который должен был сказаться и на философии права, на устранение которого нельзя надеяться даже при всем историческом усердии наших современников до тех пор, пока правительства не обратятся к методу, предложенному Савиньи, или не учредят кафедры для этой ветви юриспруденции. Зато в догматике границы некоторых дисциплин вышли далеко за рамки отечественного права, а именно в государственном, уголовном, торговом и вексельном праве . Здесь юриспруденция все больше приобретает сравнительный характер.
Из разных частей права, действовавшего в Германии, историческая школа сразу же в самом начале избрала в качестве основного поля своей деятельности ту часть, в требовании реформирования которой впервые обнаружилась противоположность исторического и неисторического взглядов, а именно частное право – как римское, так и германское. И хотя она не хотела намеренно ограничиваться только таковым (ведь позже и в других дисциплинах были определенные достижения ), но практическая и научная потребности были самыми насущными в частном праве, и вот это последнее стало решающим. Если мы спросим теперь, какие же результаты дало историческое изучение такового, то без сомнений можно утверждать, что они были эпохальными и что гегемония, принадлежавшая ранее юриспруденции Италии, затем Франции, была обеспечена ныне Германии, однако следует признать также и то, что тот расцвет исторических исследований должен был сначала дать плоды, другими словами, что историко-правовые исследования больше были ориентированы на получение материала, нежели на применение такового. Остановимся на этом подробнее.
Исторические исследования в юриспруденции могут иметь две цели: во-первых, практическую, чтобы с помощью них объяснить современное право, а, во-вторых, также чисто историческую, чтобы воспроизвести правовую систему какого-либо прошлого периода в ее совокупности. Из различия целей следует отличие в подходе к позитивному материалу и в преодолеваемых трудностях. Целью практической задачи является принятие точки зрения современной системы и объяснение частностей таковой исходя из целого, и лишь в том случае, когда последнее невозможно, обращение к прошлому с целью нахождения в нем ключей. Но в таких, так и хочется сказать, экскурсиях в область прошлого последнее можно и не узнать, ведь если попытаться расширить ее сверх всякой меры и благодаря этому увидеть все отдельные части этой области, то такое познание отдельных частей все же не даст познания целого. Ведь будет отсутствовать знание связи этих частей, а его можно получить только с позиции прошлого. Кроме того, для такой практической цели будет достаточно небольшого объема исторического материала, ибо многие части права уже будут полностью свободными от своего прошлого и лишь немногие вследствие своей исторической сложности будут таковыми, что их нельзя будет объяснить исходя исключительно из их нынешней формы. Напротив, для воспроизводства правовой системы прошлого, т.е. для воспроизводства целостности тогдашнего правосознания, выраженного в законах и обычаях, во взглядах и устремлениях, а не для воспроизводства действовавших положений права, воплощенных в законах и обычаях, едва ли будет достаточно даже самого обширного материала, и эту задачу можно решить только приближенно благодаря дару удачной комбинации.
Для достижения обеих целей необходимы общие условия, а именно критический подход к источникам, знание словоупотребления, самое тщательное изучение подробностей и т.д. Подобные исследования делались задолго до исторической школы, их не следовало порождать, а следовало лишь снова пробудить. Даже в прошлом столетии были люди, которые успешно работали в этом направлении. Однако в целом господствовал некритический метод, а о всеобъемлющем и плодотворном использовании исторического материала нельзя было даже подумать – недостаток, от которого юриспруденция прошлого времени, а именно XVI и XVII вв., была полностью свободной. И если бы историческая школа стремилась к тому, чтобы вывести юриспруденцию снова на такую высоту, как ранее, о чем мы так часто слышим, то в лучшем случае это было бы повторением былого величия; тогда в качестве фона ей требовался бы упадок науки в прошлом столетии, и она не могла бы претендовать на своеобразную заслугу в том, что вывела науку на доселе недосягаемую высоту и проложила ей новые пути. Подобное стремление было бы тем не менее весьма похвальным, если бы осознавали, что это лишь временная цель, и не впадали в заблуждение, будто задача одной эпохи могла бы быть также задачей другой эпохи. Современной германской юриспруденции приписывают грубый анахронизм, когда сравнивают ее с французской школой XVI в.; сравнение, которое в устах одних должно означать большое признание, зато другими справедливо воспринимается как упрек , на самом же деле является абсолютно неподходящим. Мы рассмотрим это в следующей статье.
III.
Характер ее деятельности
В предыдущей статье мы назвали историческую обработку римского и германского частного права задачей, которую, как казалось, историческая школа поставила вначале перед собой. Но так как юриспруденция XVI в. с редкостным усердием преследовала аналогичную цель в области римского права, то своеобразное значение исторической школы зависит от вопроса, отличаются ли ее достижения качественно от достижений прежнего периода, или, другими словами, присуще ли направлению ее деятельности нечто особенное, преследовала ли она цель, ранее недостижимую. Этот вопрос тем более заслуживает нашего внимания, ибо часто его, несмотря на его важность, вовсе упускали из виду и вследствие этого приходили к мнению, будто историческая школа стремилась вернуть юриспруденцию назад на позицию, оставшуюся в далеком прошлом.
Исторические исследования прежней юриспруденции преследовали в основном практическую цель, они определялись и руководствовались главным образом интересом догматики или потребностью толкования. И даже тогда, когда они выходили за рамки этого узкого интереса и предавались исследованию древностей, то в лучшем случае это выливалось не более чем в полуистину монографической точки зрения. Именно оттого, что этой точке зрения не хватало самого главного – знания государственно-правового Целого, она не могла быть истиной. Сумма историко-правовых знаний прежнего времени представляла собой конгломерат отдельных заметок, в котором наряду с систематической формой отсутствовали не только упорядочение и связь, но и, что было самым главным, пробный камень их истинности. Чисто внешнее группирование такой пестрой смеси могло бы, даже если оно было неспособно дать истинную картину, все же устранить некоторые противоречия и заблуждения. Но это было осуществлено только в прошлом столетии по указанию Лейбница. Это собрание назвали весьма деликатно Древностями, как бы указывая на то, что отдельные части такового лишь оттого объединены в нем, что все они не имели практического значения. Ограничились тем, что рассказали историю каждой отдельной части и собрали их все в хранилище. На самом деле это сокровище было не более чем собранием древностей, правда, полезным, поскольку теперь любой знал то место, где он может найти нужную ему статью, в то время как ранее ему пришлось бы искать в разных местах, однако далеким от того, чтобы быть историей права. И стало весьма значительным прогрессом, когда в конце прошлого столетия этот недостаток осознали и начали упорядочивать весь этот материал согласно так называемому синхронистическому методу , т.е. брали за основу периоды и пытались изложить состояние отдельных институтов права в разные периоды. И хотя благодаря этому освободились от «Древностей», однако «Истории права», как ее теперь называли, все же многого недоставало. Ибо по существу еще не была преодолена так называемая монографическая точка зрения: больше приводили древности разных периодов, нежели саму историю права. Ибо метод, согласно которому упорядочивали правовые образования одного периода, был поверхностным, хотел бы назвать его регистрационным или инвентаризационным. Для читателя-неюриста попытаемся сделать его более наглядным с помощью примера. Во многих новых учебниках по истории права встречаются указы разных законодательных властей римского государства за один промежуток времени, которые собраны по чисто внешним признакам, т.е. с начала республики и до ее конца: leges, plebis cita, Senatus consulta и т.д. Благодаря такой подборке можно, правда, ознакомиться с деятельностью отдельных властей в течение этого промежутка времени, что также нельзя упускать из виду, однако такой подход не может быть эксклюзивным, что обычно часто имеет место. Скорее, надо было бы попытаться обнаружить то высшее единство, которое лежит в основе всех этих отдельных правовых положений, идеи и устремления времени, вызвавшие их к жизни, и вот по этим мотивам, господствовавшим во всей правовой жизни, т.е. в науке и жизни, а также в законодательстве, следовало бы группировать отдельные внешние проявления. Таким образом, последние должны быть не целью, а средством изложения, и только в них следует усматривать выражение развивающегося или меняющегося правосознания.
Этот регистрирующий метод полагает, что воздаст должное, если использует все отдельные части источников и упорядочит их по системе, повторяющейся в каждый период времени. Ему противостоит метод, который должен был быть, собственно говоря, методом исторической школы и который можно назвать органическим или систематическим, – метод, на который указывал Савиньи в своих взглядах, которые были приведены выше . Политическая историография современности ныне больше не удовлетворяется перечислением внешних исторических событий, а ставит своей задачей обнаружение их основы в своеобразии и настроениях народа и эпохи, которые выражаются в искусстве, науке и обычаях; так и история права, если она хочет отвечать требованиям нашего времени, не должна ограничивать свою задачу простой подборкой всех обломков прошлой правовой системы, которые благосклонная судьба сохранила для нас, и в лучшем случае очисткой таковых от мусора традиции резцом критики, а должна сделать путеводной звездой всех своих исследований и изложений идею, которую она обычно столь часто повторяет, пользуясь ею как вывеской, – идею организма в праве и народного своеобразия, выражающегося в нем. Если организм может быть познан только в контексте и во взаимозависимости отдельных элементов, то тогда воззрение, считающее право организмом, при изложении правовой системы прошлого должно стремиться прежде всего к нахождению изначального места отдельных частей, знаниями о которых оно располагает, и если подобным образом из них можно будет реконструировать Целое, тогда проследить это Целое как часть высшего Единства – народной индивидуальности и развитие этой стороны жизни народа с постоянным учетом жизни Целого. Вот та задача, которую должна была решить историческая школа, благодаря чему ее деятельность в области истории права могла бы обрести характер, специфически отличный от устремлений и результатов прежней юриспруденции, а она сама, стало быть, могла бы занять весьма своеобразное место в истории юриспруденции. Вследствие такого изменения направления изучения истории оно стало не только иным, но и гораздо более трудным. Ибо объем такового более не ограничивался случайным ограничением наших источников, оно более не стремилось к подборке содержания источников, а стремилось к его проверке и выходу за его рамки. Ибо в наших источниках права нам дается интересующая нас картина неполной и с отсутствием многих характерных черт, а задачей исторической комбинации является восполнение этих пробелов. Эта операция, которая ранее ввиду отсутствия всякой основы часто осуществлялась весьма произвольно и со столь небольшим успехом, ныне стала допустимым и необходимым средством в руках историка права, и он может (ведь критерием истины для него является внутренняя необходимость, а не буква, как ранее) с чувством уверенности пользоваться им, поскольку может опираться на эту необходимость. Благодаря этому такая продуктивная деятельность в области истории права ушла из сферы чистой науки, даже если она и шла в паре с остроумием, и стала искусством, которое кроме всех прочих до сих пор требовавшихся реквизитов требует прежде всего фантазии и умения освободиться от влияния современного образования и погрузиться в мировоззрение и прочие особенности прошлого периода, возродиться в нем и благодаря этому получить взаимосвязанную и живую картину такового. Даже не потребовались замечательные результаты, которых благодаря такому смелому воспроизводству древности добились столь одаренные натуры, как Нибур, Савиньи и др., чтобы другие, не обладающие аналогичными способностями, отпустили поводья своей фантазии. Ведь метод уже сам по себе соблазняет своей привлекательностью «скитаний и охоты в открытом море», тем более что успехи названных мужей действуют ободряюще; многие по крайней мере после них «ушли в море и смело доверили свой корабль ветрам и волнам», однако не смогли взять с собой опыт и компас, как названные ученые. И неудивительно, что их скитания стали авантюристическими и бесплодными, даже если некоторые из них возродили в себе древности, вместо того чтобы возродиться в них. Ведь именно древнее римское право стало ареной свободной охоты, на которой некоторые, полагая, что видят перед собой дичь, стреляли в тень от нее и делали это с такой наивной уверенностью и самодовольством, что благодаря этому лишь усиливался комизм положения, а другие, пребывая в тех же иллюзиях или из соображений любезности или в надежде на взаимную услугу, поздравляли их с метким выстрелом. Для индивидов, которые в силу своих особенностей чувствуют себя чужими в догматике, ибо она не дает пищу для фантазии, история римского права стала волшебным царством, которое примиряет их с юриспруденцией, ведь в этой сфере иллюзий можно невозможное выдавать за возможное, и то и другое, в свою очередь, за действительное, не утратив при этом имени остроумного юриста или по меньшей мере не поплатившись сильно за это. Это область, свободная от традиционной теории доказательств, и для некоторых едва ли было бы желательно, чтобы с обнаружением новых источников рассеялся историко-правовой туман и тем самым ограничил сферу их субъективности. Ныне же эта область еще достаточно велика, и в ней сможет возникнуть еще множество смелых конструкций.
То, что сам по себе правильный метод не защищает от ошибок, что в руках некоторых он может стать даже карикатурой, никак не противоречит самому методу. Даже в основе только что охарактеризованного утрирования заключается нечто гораздо более замечательное, нежели в том недостатке, которым страдал предшествующий период, – слепой вере в традицию и рабском служении букве. Ибо им является идея, что право в его изначальной целостности обладает симметрией и единством, которые позволяют делать выводы о неизвестном исходя из известного, благодаря чему можно представить себе если не все творение прошлого со всеми его частностями, то хотя бы общие его контуры, атмосферу и условия существования. Преувеличения и ошибки в данном случае суть та цена, которую охотно платят за истину, которую нельзя было бы найти, используя другой метод.
Итак, стремление освободиться от буквы и добиться полноты и внутренней истинности воззрения характерно для новых историко-правовых исследований. Мы познакомились с этим выше как со следствием или как с необходимым средством систематического метода, который является тем, что мы называем большим прогрессом, а успешное применение которого представляет собой самую трудную задачу современной юриспруденции. И несмотря на то что он утвердился, все же нельзя отрицать того, что задача далеко еще не решена, что при ее сложности и при таком небольшом сроке не может удивлять, и что некоторые из современников отодвинули ее – создается такое впечатление – на задний план. Лишь в последние годы появились две первые попытки ее разрешения, из которых первая , несмотря на талант, отличалась литературным санкюлотизмом и безграничной дерзостью в своих конструкциях, вторая – остроумным восприятием и элегантным изложением. В целом же можно утверждать, что регистрационный и систематический методы продолжают бороться друг с другом и что деятельность в нынешнее время, поскольку таковая характеризуется особой любовью к изданию и критике источников и обособленным рассмотрением отдельных вопросов, может приобрести своеобразное, отличное от аналогичных устремлений прошлых столетий значение только благодаря тому, что таковую будут воспринимать как средство достижения цели и в этой вторичной деятельности будут усматривать не безразличие по отношению к непосредственной задаче нашего времени, а, наоборот, похвальное стремление способствовать достижению цели путем устранения несовершенства средств. Сначала надо было решить эту подчиненную задачу, возникшую вследствие прежнего состояния литературы и обнаружения новых источников, прежде чем можно было бы успешно обратиться к решению следующей задачи, и если осознание последней можно назвать главной задачей исторической школы, то все же, если мы хотим познакомиться с полученными до сих пор ею результатами, сначала надо обратиться к этой более низкой сфере. То, чего она добилась в этой сфере, мы покажем в следующей статье.
IV.
Обзор достижений
Претворение органического метода мы назвали в предыдущей статье конечной целью историко-правовой деятельности этой школы. Однако мы упомянули также и о том, что реальные достижения таковой главным образом лишь косвенно были связаны с этой задачей, – явление, вызванное необходимостью, которое, однако, ввело некоторых в заблуждение относительно своеобразного характера задачи и вызвавшее сравнение с французской школой XVI в., что могло быть похвалой только в устах тех людей, которые не осознают, что каждая эпоха имеет собственную задачу, а оттого не сможет воздать должное своему призванию, если будет копировать чужое. Возобновление устремлений, нацеленных на получение достоверной базы и точное исследование частного, датируется не временем появления исторической школы. Уже в конце прошлого столетия за них выступил искусный и мужественный борец, известный ветеран из ныне живущих юристов – Гуго из Гёттингена, человек, способный пробить путь новому направлению, обладающий талантом и рвением, с которыми он развивал его как учитель и автор, никогда не устававший (так и хочется сказать, бесконечно) повторять некоторые из своих взглядов, и вместе с тем беспощадно и настойчиво критиковавший своих противников. Самому Гуго повезло пережить радость осуществления реформы, которую вначале он мог поддерживать лишь слабо, когда его деятельность, не утрачивая своей энергии, ограничивалась узким кругом отдельных любимых вопросов подчиненного значения, в то же время видя, что все пункты занятой им позиции представлены многочисленными и энергичными сторонниками.
Эффективность таковой выразилась прежде всего в издании источников. Почти все источники римского , очень многие источники германского права были изданы заново или впервые, изданы по большей части с редкой основательностью и любовью к делу. Оценить это могло только сознание: ведь они взяли на себя литературные мучения своего и следующих поколений по причине того, что такое издание стало их жизненной целью. В то время как германское право ежедневно давало в этой работе новый материал, римское право вскоре дошло до той точки, когда в этом отношении (раз уж невозможно было собрание ранее не издававшихся материалов) желательно было улучшение обработки и использования полученного материала, а также ненасытное стремление к расширению материала. Уже сегодня при этом иногда вспоминают Тантала, который никогда не сможет насладиться вкусом плода, или горняка, который ищет руду для других, но не может сам ею воспользоваться. Эта деятельность подчиненного критического разбора связана с более высокой критикой, с исследованием возникновения, экономики, словоупотребления источников и т.д. Усердие, с которым таковые осуществлялись, заслуживает тем более огромного признания, ибо награда, которую давали результаты этих необходимых исследований, не считая прославление ума, не всегда отвечала приложенным усилиям. Именно Гуго в середине своей жизни почувствовал тягу к исследованиям экономики собраний Юстиниана, и он посвятил себя таковым с таким напряжением сил и с такой настойчивостью, которые в интересах науки можно было бы приложить к иному объекту. Его пример, а также хвала, которую он щедро воздавал подобным исследованиям, переманили некоторых на этот путь второстепенного значения, на котором было мало роз и много шипов и на котором оживление можно было ощутить только в том случае, когда и на главном пути, ведущем непосредственно к цели, ощущалась его важность и необходимость.
В современное время, когда силы, находящиеся в распоряжении римского права, стали намного меньше, а экономное применение такового при новых требованиях стало более уместным, не следует бороться с желанием, чтобы по тому побочному пути шло все меньше народу и чтобы наступило равномерное распределение сил, – желание, которое иногда можно услышать в форме жалобы.
Что же касается обработки истории права, то мы уже выше упомянули о том, что здесь прогресс следует усматривать не столько в реализации систематического метода, сколько в глубокой проработке отдельных вопросов и частей. Некоторые учения, такие как история процесса в римском праве , как древнее вещное право в германском праве , обрели совершенно новую форму. Со своими блестящими примерами такой монографической обработки впереди всех был Савиньи; его трактаты отличались как даром комбинации, так и привлекательностью и прозрачностью изложения . Так как мы не предполагаем, что наши читатели будут знакомиться со всей массой этих работ, хотим представить им главные впечатления от знакомства с этой деятельностью. Мы уже в предыдущей статье подчеркнули характер преувеличения, который приобрела у наших историков права их деятельность по предположению и конструированию, упомянули попытки построить огромное здание на шаткой основе и восполнить пробелы в традиции воздушной тканью гипотез. Еще одно наблюдение, напрашивающееся при таком знакомстве, – по крайней мере неравномерное распределение усилий в римском праве, отдание предпочтения отдельным периодам или вопросам за счет других. Есть отдельные части, столь привлекательные в литературном отношении, что они почти вовсе не исчезают из каталогов издаваемых книг или со страниц журналов. И часто возникает желание проклясть того, кто первым обратил внимание своих современников на подобный вопрос; ибо если судьба уготовила ему Сизифов труд, то все же, кажется, нечто магическое привлекает к этому сотни других с целью поучаствовать в роли рыцаря в театре теней своего предшественника и добиться чего-либо лучшего. Не следует упрекать их в чрезмерной деятельности, если они искали свое удовлетворение в движение по этому пути и в содействии приданию историко-правовому вопросу роли шапки из басни Геллерта, несмотря на то что вследствие этого оставались нетронутыми остальные вопросы культивируемой области. Было бы желательно, чтобы то рвение, которое они без устали употребляют на разгадку загадки сфинкса, которую, как известно, может решить только Эдип, пошло бы на пользу другим. Область, в которой происходят эти игрища, – это древнее римское право. Зато область последующих столетий осталась малоисследованной. Правда, судьба римского права в Средние века нашла в лице Савиньи блестящего обработчика, да и германисты излагают его рецепцию в Германии, однако последующая история, натурализация такового в новых государствах, модификации, которым оно должно было подвернуться в народном восприятии, форма, которую оно приобрело в науке и практике, – все это, к сожалению, пустынная зона, ибо последующие попытки, которые были сделаны по ее освоению, не дали ничего, кроме внешне схожей друг с другом номенклатуры .
——————————
Здесь мы покидаем историко-правовые результаты. И если мы установили, что по размаху они оставляют желать лучшего и что по отношению к задаче, которую должна решить современность, им присуще лишь второстепенное значение, то нельзя недооценивать ее заслуги и ее процветание. Догматика и органическая обработка истории права связаны и с ее исследованиями; они не могли бы развиваться, если бы не было первых. Историческое усердие в значительной мере пошло на пользу догматике как римского , так и германского права , и если сравнить нынешнее состояние таковых с состоянием в начале столетия, то едва ли можно будет услышать жалобу на «непрактичное антикварнофилологическое» направление, как это делали непонимающие люди. Кто сочтет удивительным, что наряду с множеством полезного и хорошего на свет порождается также нечто, что могло бы оставаться в тени забвения, не сказываясь отрицательно на научном и практическом интересе, или что одиночка сбивается с пути и заходит в область запрещенной «мелочности»? С таким явлением можно согласиться, ведь в каком новом научном направлении не встречаются подобные преувеличения? Если бы возникло желание воздать должное подобному направлению, то все зависело бы от совокупности успехов, и если по этому критерию попытаться оценить историческую школу, то она может не бояться решения судьи. Если кратко обобщить нашу оценку, то мы можем сказать, что в обработке действующего права она низвергла голый догматизм и служение авторитетам, а в истории права освободилась от слепого, некритического почитания традиции и поставила перед этой дисциплиной цель, которую историография современности признает ее высшим достижением и которую можно достичь только благодаря тому, что она направила свою главную деятельность на создание необходимых для этого средств. Благодаря тому же она обеспечила победу тому методу, за который выступала, следовательно, устранила противоположность, благодаря которой она сама организовалась как школа, стало быть, исчезла и она сама как таковая – факт, который можно назвать радостным не только в интересах того метода, но и потому что он положил конец малоприятной пристрастности, которая столь часто отвлекала от истинно спорного вопроса и делала личные противоречия и точки соприкосновения материальными и индивидуальными ошибками или заслугами сторонников школы. Разумеется, у несведущих людей историческая школа еще долго будет фигурировать как существующая, изначальную противоположность будут подменять иной, что ныне случается нередко, однако во имя установившегося мира в науке пусть бродит это имя вне нее. Будущее юриспруденции принадлежит иной противоположности, нежели прежняя; заслуга деятельности исторической школы состоит в том, что она провела нас через эту первую ступень и объяснила нам ту противоположность. Как и любое направление, которое ставит перед собой цель борьбы с другой односторонностью, оно также было односторонним, однако если задача выполнена, то охотно прощают то, что все силы были сконцентрированы только на ее решении, что не ложное тщеславие или неправильно понятый интерес науки вел к достижению той универсальности, которой прежние силы еще не достигали.
V.
Исторический взгляд и прогресс
До сих пор мы познакомились с взглядом, возникновением и достижениями исторической школы и увидели, что хотя цель, которую она ставила перед собой, еще не достигнута, но сама школа как таковая прекратила свое существование, поскольку в сущности исчезла противоположность метода, благодаря которому она могла держаться как таковая. Нам осталось рассмотреть тот упрек, который ей часто предъявляли и который способствовал прежде всего тому, чтобы сделать ее непопулярной. Ее упрекали в том, что она не хочет признать право современности на свободное развитие, а хочет подчинить таковую игу прошлого. Возражение, которое высказал Савиньи по поводу любимой идеи того времени – идеи составления общего гражданского законодательства, и малоприятное утверждение, что современность не призвана к законодательству, годилось для того, чтобы названный упрек нашел отклик у всех, кто знал это мнение Савиньи, но не знал его обоснование или по меньшей мере ввиду недостаточности знаний не смог оценить его по достоинству. Нельзя отрицать также и того, что со стороны его сторонников высказывались такие мнения, в отношении которых названный упрек был обоснованным и на которые именно с исторической точки зрения следует решительно возразить, тем более что они вроде бы таковую представляли. Еще недавно, не говоря уже о других примерах, один глубокий знаток истории нашего германского уголовного процесса выдвигал предложения по реформированию такового , оправдывая эту реформу, как он полагает, с названной точки зрения тем, что Германия несколько столетий назад шла по пути создания предлагаемого им процесса; больше всего подобных предложений делается в римском праве: это взгляды, которые на самом деле исходят из неисторической предпосылки, будто в истории можно нагнать нечто упущенное и аннулировать процесс образования, длившийся в течение столетий, лишь из-за того, что его результат больше не нравится современной эпохе; будто элементы, ставшие однажды реальностью, снова можно вырезать, для того чтобы на их место поставить изначальные ростки, задержавшиеся в своем развитии, и дать им спокойно развиваться.
Абстрагируясь от подобных заблуждений или неправильного применения исторической точки зрения, ограничимся представлением последней и покажем, насколько обоснован вышеназванный упрек. Сам Савиньи высказывается на эту тему следующим образом : «Историческую точку зрения в юриспруденции (говорит он) часто вовсе не понимают и искажают, если ее воспринимают так, будто в ней право, возникшее в прошлом, выдается за высшее достижение, за которым должно сохраниться неизменное господство в настоящем и будущем. Напротив, суть таковой заключается в равном признании ценности и независимости каждой эпохи, а наибольшее значение в ней придается лишь тому, чтобы была осознана живая связь, соединяющая современность с прошлым, без осознания которой в праве современности мы будем воспринимать только внешние его проявления, не понимая их внутреннюю суть». Этот или прочие протесты со стороны исторической школы нам не нужны, чтобы ответить на наш вопрос; для этой цели достаточно взглядов, уже опубликованных в предыдущих статьях. Право не создается законодателем – оно возникает и живет в народе, а призвание законодателя заключается в том, чтобы излагать его и модифицировать согласно изменениями в народных взглядах, – это первый основной принцип. Второй заключается в том, что отдельные индивиды подчиняются духу времени и что последний, в свою очередь, является продуктом предшествующего образования, что, другими словами, в основе свободы каждой отдельной эпохи лежат существующие обстоятельства. И хотя свобода должна развивать их дальше, но она не должна их игнорировать и не может это сделать. Таким образом, любой прогресс в политической жизни есть, как и у индивидов, продукт свободы, ограниченной и управляемой существующими обстоятельствами; и в этом обратном влиянии прошлого на настоящее выражается органический прогресс, выражается возможность истории. Прежняя точка зрения, которая противопоставляла себя исторической школе, провозглашала, как она сама верила, высшую свободу, игнорировала исторические предпосылки, власть существующих обстоятельств, а также настроение национального самосознания, на которое те влияли и которое, в свою очередь, было их носителем. Вместо этого, противореча истории, она приписывала законодателю свободную творческую силу и предавалась иллюзии, что слово законодателя может перерезать тысячи разных нитей, связывающих право с народом, что произвол индивидуума сильнее убежденности миллионов. Это воззрение не исходило из исторических предпосылок, и если понятие свободы выразить понятиями полной воли и произвольности, то они нашли бы абсолютное выражение в этой точке зрения; на самом же деле в ней выражался принцип субъективного произвола; во избежание исторической необходимости бросались в объятия законодательного деспотизма, «предпочитали», как один тогдашний автор рекомендовал эту точку зрения, «как обычно, получать все великое и все хорошее из рук правителя, полные благодарности за свод законов, которым тот их осчастливит» . Едва ли следует говорить о том, на чьей стороне находятся гарантии истинной свободы и истинного прогресса. Ответ можно взять уже из того, что этот автор предупреждает правительства об опасности исторического воззрения. Последнее, говорит он , ведет к тому, что государствами будут управлять не правители, а народ и юристы и что правитель должен будет смотреть на то, что народ будет вытворять в политическом элементе, а юристы – в техническом.
Итак, с политической позиции заслугой исторического воззрения мы можем назвать выступление против веры во всемогущество и произвол государственной власти в области права и против иллюзии исторической произвольности. Влияние индивидов на объективную реальность национального самосознания оно показало в истинном свете, попыталось разрушить веру в их всемогущество . Однако тем самым никоим образом не отрицали то большое влияние, которое индивиды своим высоким гражданским положением или своим умом могли оказывать на совокупность обстоятельств. Они могут заслужить бессмертие и способствовать совершенствованию своего времени, если рано или поздно выразят и доведут до сознания те идеи, которые находятся в эмбриональном состоянии в совокупности обстоятельств, вымостят тот путь, по которому те движутся, или проложат новые пути; с другой стороны, они могут повести себя так, что откажутся выражать эти идеи и тем самым затруднят развитие таковых. Стало быть, если власть индивидов все же может оказывать влияние на реализацию задач, поставленных совокупностью обстоятельств, а также на способ этого решения, однако никакая власть таковых, сколь бы огромной она ни была, не сможет безнаказанно игнорировать исторические предпосылки и выдержать долгую борьбу с требованиями, которые в ней уже возникли, не разбив себе при этом голову о колесо истории. Гарантия от произвола индивидов заключается именно в том, что они обнаруживают прошлое, которое противопоставляет им мир, покоящийся на разносторонней и прочной основе; гарантия прогресса в том, что это прошлое несет в себе зародыш будущего и, тем самым, стремление к прогрессу.
Мы говорили, что историческое воззрение выступило против произвольности. Оттого оно должно будет побороть прогресс, который определяется только гипотетическим благополучием, т.е. если бы обстоятельства были иными, нежели существующие; история уже показала, какую судьбу ожидают подобные, лишь гипотетически полезные новшества.
Однако чем беспощаднее это воззрение осуждает желания и предложения, как бы хороши они ни были, которым присущ лишь один недостаток – они игнорируют общечеловеческие и современные предпосылки и вследствие этого не подходят для этого мира или по меньшей мере для современности, тем решительнее оно само требует обоснованного прогресса, тем сильнее выступает против реакционных устремлений. Воспринимая право как организм, оно именно этим говорит, что умерший элемент такового нельзя сохранять в нем или снова навязывать ему, что в политической жизни, как и в физической, элементы, воспринимаемые организмом в каждый момент, не могут безжизненно покоиться в нем, а воздействуют на него благотворно или вредно, что его состояние, стало быть, не остается одним и тем же. Удовлетворение современных потребностей требует иных средств, нежели удовлетворение прежних потребностей; то, что ранее было целебным средством, ныне может быть ядом, а что ранее способствовало развитию, тормозит его при нынешних обстоятельствах. Истинный прогресс это воззрение усматривает в удовлетворении потребностей современного организма. И пусть подобный прогресс, уже давно подготовленный в умах и определенный исторически, принесет с собой сиюминутные неудобства, однако в целом ему будут присущи как полезные, так и стойкие последствия. И если подобный прогресс признают необходимым, с ним не надо медлить, и тогда содействие ему будет, скорее, святой обязанностью по отношению к истории. История невозможна без деяний; то, что незаметно подготавливается и развивается в умах, должно в конечном счете выйти во внешний мир в виде деяния. Учение об органическом развитии права и исторической необходимости не проповедует квиетизм, т.е. созерцательность, бездейственность, не проповедует того, что мы должны ждать, когда само время даст нам ожидаемый плод, что мы должны отказываться от деяний, доверяясь стоящей над нами необходимости; напротив, мы должны прилагать усилия и бороться с целью получения названного плода, а ощущение того, что на нашей стороне находится дух истории, должно укреплять и закалять нас при решении задачи, хотя и созданной руками человека, но поставленной самой историей. Если она дала знак, если время поняло его и собирается ему следовать, то индифферентность одиночки станет грехом, будет бесполезно воздвигать препятствие потоку идей, ибо он проложит себе новое русло и потечет по нему с большей силой.
——————————
Таким образом, историческое воззрение должно усерднее всего выступать за истинный, т.е. вытекающий из существующих условий, прогресс и не должно колебаться жертвовать ему чем-либо существующим. Ибо как только существующее перестанет соответствовать уровню образования и потребностям современности, как только оно утратит свою душу и станет влачить жалкое существование посредством vis inertiae, тогда вскрытие этой лжи и ее преследование не будет преступлением в отношении существующего – преступлением будет обратное. Историческое воззрение не хочет законсервировать все однажды возникшее и оставить мертвое среди живого, боясь вынести ему смертный приговор, – оно хочет защитить только действительно живое. Оно должно признавать его таковым до тех пор, пока можно предположить, что оно живо, пока не будет доказана его смерть. Ибо любое существующее в силу того, что оно существует, имеет право на то, чтобы ему доказали отсутствие права на дальнейшее существование, и пока это не будет доказано, оно должно быть защищено от желания противников его уничтожить. Разумеется, это доказательство должна дать наука, однако решение о результате выносит не она, а весь народ. Она уже была слугой самого дикого вандализма и противоположного экстремизма, так что мы не можем отдать в руки ее представителей решение о жизни и смерти и признать его решающим. Доказательство, которое она даст нам, должно обладать своей историей, должно выдержать испытание огнем. Оно выдержит его, если доказываемое мнение станет народной убежденностью. Если же наука в критике существующего отходит от общественного мнения, то она не может претендовать на то, чтобы реальные, жизнедеятельные и руководящие силы уступили законам, которым она служит, и что жизнь признает вне себя власть, которая была неспособна сделать общепризнанным противоречие, возникшее у нее с существующим.
Призвание науки заключается не в том, чтобы руководить жизнью, а в том, чтобы обновлять и совершенствовать ее, чтобы готовить ее к переменам, которые она требует и предсказывает, и благодаря этому осуществлять их. Состояние права современности предлагает некоторые пункты, по которым современность уже сформировала или по крайней мере готовит решение об их обреченности, а борьба, которую она ведет, уже больше не ограничивается ее узкой сферой. Чем дольше, не уставая, она будет ее продолжать, тем сильнее глас народа будет вставать на ее сторону, а когда она добьется этой победы, то тогда и робкие сторонники исторического принципа вынуждены будут воскликнуть: что было правильным, стало неправильным, да падет все неправильное. И чем труднее будет эта победа, чем труднее будет извлечение чего-либо из истории, тем сильнее будет обязанность удержать достигнутое и не пожертвовать тем, чего добивались с такими усилиями. И если в соблюдении этой обязанности выражен сюжет, то он касается в значительной мере и приверженцев исторического принципа, но тогда он в равной мере касается также и тех двух народов, у которых – достаточно взглянуть на историю их частного права или государственного устройства – исторический принцип выражен энергичнее всего и у которых еще никто не оспаривал славу высшего политического образования, – римского и английского народов.
