Из воспоминаний Ф.И. Дана «К истории последних дней Временного правительства»

Ф.И. ДАН : «СЦЕНА» НАШЕЙ БЕСЕДЫ БЫЛА, В ИЗВЕСТНОМ СМЫСЛЕ, «ПОИСТИНЕ ИСТОРИЧЕСКОЙ»
Из воспоминаний «К истории последних дней Временного правительства»
В 10-й книге «Современных записок» помещена статья А.Ф.Керенского «Гатчина», посвященная моменту гибели Временного правительства под напором большевистского восстания. Одна страничка этой статьи отведена беседе моей с А.Ф. Керенским, происходившей в Зимнем дворце в ночь на 25 октября 1917 г. …
…«Сцена» нашей беседы была, в известном смысле, «поистине исторической», в том именно смысле, что в ней очень ярко выявились, на мой взгляд, позиции различных общественных сил, противодействовавших большевистскому перевороту, и выяснились причины полного бессилия Временного правительства и молниеносного успеха большевиков. В этом отношении «сцена» эта очень важна для характеристики исторического момента Октябрьской революции и понимания всей будущей политики нашей социал-демократической партии по отношению к восторжествовавшему большевизму…
Изложение «исторической сцены» А.Ф. Керенским начинается уже с внешней неточности. Беседа происходила не в его кабинете и не в «перерыве заседания Временного правительства». Временное правительство заседало, когда мы прибыли в Зимний дворец, если не ошибаюсь, в Малахитовой зале. По нашему требованию дежурный чиновник вызвал Керенского, который – с явным неудовольствием и неохотой – и вышел к нам в комнату, соседнюю с залой заседания, – сколько помнится, одну из комнат так называемой половины бывшей императрицы. Читатель увидит, что эти мелкие подробности имеют некоторое значение.
Беседа действительно началась с того, что мы сообщили Керенскому текст принятой Советом республики резолюции, и он, действительно, отвечал на нее «взволнованной филиппикой».Я не помню, чтобы А.Ф.Керенский говорил, что «после такой резолюции правительство завтра же подаст в отставку», но из дальнейшего хода беседы видно, во всяком случае, что эти слова не были для него твердым политическим выводом из создавшегося положениям, максимум, крайним выражением возмущения и взволнованности…
Я уже сказал, что мы приехали с вполне определенным и конкретным предложением Временному правительству: немедленно принять весьма существенные решения по вопросу о войне, земле и Учредительном собрании и немедленно оповестить об этих решениях население рассылкой телеграмм и расклейкой афиш. Мы настаивали, что это непременно должно быть сделано тою же ночью, так, чтобы утром уже каждый солдат и каждый рабочий знали о решениях Временного правительства. В плоскости этого решения и велась вся беседа Гоца и моя с Керенским. А в передаче Керенского об этом предложении даже не упоминается, как будто бы его и не было. Очевидно, взволнованное состояние Керенского достигло такой степени, что он плохо мог запомнить даже, о чем, собственно, шла речь.
А между тем, только в свете этого предложения становится понятной и приобретает смысл вся «историческая» беседа. Мы с Гоцем, действительно, говорили о заблуждении, в которое вводит Керенского «реакционный штаб». Но говорили мы это в том смысле, что штаб обманывает правительство, а, может быть, обманывается и сам, уверяя, будто у него имеются какие-то «верные части», достаточные для того, чтобы в открытом бою победить большевиков ;мы прибавляли и то.что «реакционный штаб» ослеплен своим тяготением к «сильной власти» военщины и, строя иллюзии насчет легкости справиться с большевистским восстанием, быть может, потому и убаюкивает правительство ссылками на то, что сил у него достаточно.
Говорили мы и о полезности резолюции Совета республики и переломе настроения в массах. Но говорили, конечно, не в том смысле, что он «уже отказывается», – как бы это могло быть, когда, по свидетельству самого Керенского, резолюция не могла быть принята «до позднего вечера» и никакие «массы» о ней и знать ничего не могли, – а в том, что принятие и выполнение правительством нашего предложения вызовет в настроении масс перелом и что в этом случае можно будет надеяться на быстрое падение влияния большевистской пропаганды. Говорили мы и о подготовке восстания большевиками, только опять-таки не так, что оно «вспыхнуло помимо их желания», а так, что среди самих большевиков идут на этот счет сильные колебания, что масса большевиков не хочет и боится восстания, что поэтому принятие нашего предложения может и среди большевиков усилить течение в пользу ликвидации восстания.
Резко критиковали мы, наконец, «все принятые меры к подавлению восстания», поскольку эти чисто военно-технические меры, без подведения под них прочного политического фундамента, казались нам и нелепыми, и не достигающими цели, и, пожалуй (я не помню, чтобы мы употребили это выражение), действительно, только «раздражающими массы» без всякой реальной пользы для правительства. Мы упорно и горячо убеждали Керенского в том, что даже с точки зрения чисто военной борьбы с большевиками она только тогда может иметь шансы на успех, когда солдаты-крестьяне будут твердо знать, что они защищают против большевиков мир и землю. Таково было действительное содержание «исторической» беседы. Разговор наш продолжался не особенно долго. Керенский, производивший впечатление человека, до последней степени измотанного и измученного, относился к нашим аргументам с крайним раздражением и высокомерно заявил под конец, что правительство в наставлениях и указаниях не нуждается, что теперь время не разговаривать, а действовать. Мы не успокоились, однако, на этом. Мы потребовали, чтобы Керенский доложил заседавшему еще правительству о резолюции Совета республики, о нашем предложении и о нашем желании быть допущенными на заседание правительства и выслушанными. Керенский круто повернулся и ушел в соседний зал заседания. Через несколько минут он вернулся и сухо заявил, что правительство считается с нашим отказом ему в безусловном содействии, что в посторонних советах оно не нуждается, будет действовать само и само справится с восстанием. Мы тут же ответили, что своим образом действий правительство не только губит себя и революцию, но лишает нас и представляемые нами партии всякой возможности солидаризоваться с ним и оказывать ему действительную поддержку. С тяжелым чувством мы покидали дворец. Жребий был брошен. И многое в дальнейшем поведении тогдашнего президиума ЦИК в день 25 октября, как и в дальнейшем отношении нашем к эпизодам борьбы между Временным правительством и большевиками, было уже намечено в этой ночной беседе…