Из дневника М.М. Пришвина, 1917 г.

«НАСТУПИЛИ ВЕЛИКИЕ И СТРАШНЫЕ ДНИ»
Из дневника М.М. Пришвина *
1917 г., Петроград
26 февраля. Сегодня 26-го все газеты не вышли. Весь город наполнен войсками. «И кого ты тут караулишь!» – говорит женщина своему солдату. И так видно, что он не знает, кого он караулит: враг, свой…
Вся политика и государственность теперь выражаются одним словом «хлеб». Как вначале вся жизнь государства была в слове «война», так теперь в слове «хлеб!»… Так что историк первую часть эпохи назовет Война и вторую Хлеб…
27 февраля… Около 3-х дня прихожу к начальнику с докладом по делу Кузнецовской фабрики, а он говорит: теперь все равно, Артиллерийское управление захвачено бунтующими войсками. Предварилка открыта – политические выпущены и проч… Но бумаги мы продолжаем писать в министерство земледелия о том, что вследствие недостатка муки и рыбы каменноугольные копи Донецкого бассейна должны прекратить работу, что Невьянские заводы должны прекратить перевозку дров по недостатку овса… При выходе из министерства смотрим на большой пожар на Выборгской стороне: Предварилка или Арсенал?
…Позвонил к Петрову-Водкину [художник. – Ред.]: ничего не знает, рисует акварельные красоты, очень удивился. Попробовал пойти к Ремизову [писатель. – Ред.], дошел до 8-й Линии, как ахнет пулемет и потом из орудий там и тут, выстрелы раздаются, отдаются, кто бежит, кто смеется, совершенно как на войне вблизи фронта, только тут в городе ночью куда страшнее… А телефон все работает, позвонил к Ремизову, что дойти до него не мог.
Швейцариха говорит:«Присоединились, присоединились войска!»…И так кажется, что бы ни было, но все это к лучшему, что это гнев Божий и праведный гнев. «Какой-то старичок на Лиговке, – рассказывает швейцариха, – хлеб получил в очереди два фунта, так бедный и лежит с хлебом в руках…»
28 февраля… В университете организуются санитарные отряды и питательные пункты, тут все новости (3 не разб.), что распущены Дума и Совет, что телеграмму царю послали. Вечером возле нашего дома стрельба: где-то тут укрывается пристав…
Слух о том, что царь согласился «присоединиться» – так и проходил весь день среди этих людей так, будто все теперь от царя зависит.
1 марта. Что от царя зависит– успокоить революцию, по-видимому, совершенно забыто. Пришел студентик и рассказывает о митинге в Городской думе, где социал-демократы требуют первенства за первые жертвы. Студент в повышенном тоне говорит, что социал-демократия не выражает народ. По сходке в университете видно, что манифест социал-демократов, опубликованный на одном листке с приказами Родзянки, произвел эту смуту: как будто два правительства: социал-демократическое и думско-временное…
Швейцариха открывает мне дверь, я хочу разогнать свои нехорошие чувства о радость ее и говорю ей ее слова, что все присоединяются. Но она мрачная говорит: кто знает, будет ли нам от того лучше? Пораженный, смотрю на швейцариху, в чем дело? И она мне подробно рассказывает, что жил в этом доме пристав и убежал, а теперь солдат с ружьем пришел и пристал к ней, где пристав, и грозил ей… Жуткий вопрос, что делается в остальной России – никто этого не знает… Кто-то говорит, а радость какая, будто Пасха.
Телефон: Москва присоединилась, Новгород присоединился. Есть слух, что телеграмму царя: «Подавить во что бы то ни стало» – спрятали под сукно…
2 марта. В Думе: у жерла вулкана. Котел с пищей под кафедрой – солдаты едят. Екатерининский зал: солдатский митинг. Нарастающий гнев журналистов на диктатуру эсдеков.
3 марта. Вышли на улицу и слушали в народе весть о соглашении двух комитетов и новые приказы новых министров. День чудесный – солнечно-морозный. Март. И возрастающая радость народа. На Невском огромное движение, снимаются иллюминационные императорские гербы, складываются в кучи, зажигают, а в витринах показывают объявление об отречении царя. Процессии рабочих-солдат с: «Социалистическая республика» – «Вставай, подымайся» («Боже, царя»– не существует).
Хроникер Сватиков назначен помощником градоначальника… «Сватиковых» явилось великое множество, большинство их – полуграмотные журналисты. Нас… в Думе «Сватиков» (один из них) заставил целый час дожидаться изготовления пропуска, и мы в это время обсуждали: не дать ли ему взятки в виде прибавки пятачка за строчку. Один из таких Сватиковых (Стеклов), получив уведомление от Исполнительного Комитета, что разрешает выход таких-то пять газет, сообщил нам, собравшимся журналистам, что разрешается только печатать то, что они печатают в «Известиях». Это произвело ошеломляющее впечатление…
5 марта… Колокола – первый раз услыхал колокола, воскресенье. В ожидании первых газет длинная очередь. И когда они вышли, то все с разных сторон города весь день, возвращаясь домой, пуками, как носят вербу, цветы, несли газеты, кто какие добыл. Прорвалось – нарыв…самые употребительные слова. Может быть, там на фронте (в Государственной] Думе) все еще боятся краха, но здесь, в тылу, совершается празднество настоящей великой победы. «Товарищи, – говорит извозчик, – посторонитесь». «Товарищ, – говорит офицер извозчику, – довези до Литейного». Появились в ходу огромные бумажные цветы, и солдаты их лепят и на грудь, и на живот… Большая толпа следует за военным, и настроение ее опасно: – арестовать! – слышится. А сказал он, выслушав уличного оратора, только так: «Ну, смотрите, много беды наделает вам социализм». Вслух не все можно сказать (свобода слова?). Бородаевский сочинил гимн, мне он не понравился, я переделываю про себя слова «Боже, Царя» и бессознательно напеваю гимн чуть слышно и вдруг останавливаюсь: мне кажется, кто-то слышит меня… А что, если правда кто-нибудь меня услышит?..
13 марта. В банке встретился первый живой русский старик из провинции: республика или монархия? «Республика, – потому что сменить можно». – «А как же помазанник?» – «В писании сказано, что помазанники будут от Михаила до Михаила – последний Михаил, и кончились. А теперь настало время другое, человек к человеку должен стать ближе, может быть, так и Бога узнают, а то ведь Бога забыли…»