Героическая оборона Шипки. Июль 1877 – январь 1878 г.

ГЕРОИЧЕСКАЯ ОБОРОНА ШИПКИ. ИЮЛЬ 1877 – ЯНВАРЬ 1878 Г.
Положение нашего шипкинского отряда к 25 декабря было таково же, как и в ноябре. Радецкий, теперь полный генерал и кавалер ордена св. Георгия 2-й степени, не любил реклам и пышных фраз. Все время он сообщал главной квартире, что на его боевых позициях «спокойно». Ему не хотелось тревожить общественное мнение; он знал, что помощи ему оказать пока не могут, и потому посылал свои утешительные известия. Спокойствие это было далеко условно… каждый день турецкие пули и гранаты выводили из строя по десяти, пятнадцати человек. А каковы были условия жизни в этих высотах – я скажу несколько ниже. Сначала опишу наши и турецкие позиции.
Дорога из Габрова, подымаясь в горы, прежде всего пересекает вершину Рашейску, где стоит брянский полк в брянских домиках. Через лощину она взбегает на следующую гору, где так называемая, по имени своего командира, Подтягинская батарея № 8. Батарея эта обстреливает (и в свою очередь обстреливается, как и вся эта дорога) горную турецкую батарею, лежащую за лощиною на запад. За Подтягинской батареей на скатах невысокой юры Райская долина. Прелестное имя это дано ей генералом Мольским потому, что достаточно было днем пройти по ней, чтобы неминуемо переселиться в рай. Она ожесточенно обстреливалась турками из аванпостов и траншей, лежащих вокруг их горной батареи. Прицелка у них дошла до того, что здесь били на выбор. Часто по одному всаднику пускали гранаты, а по пешеходу – ружейные залпы. Снаряды пускались вдоль этой узкой полосы и сметали все, что встречали на своем пути. Днем поэтому Райская долина была пуста. Никто по ней не ходил, не двигался. Только ночью здесь шли войска, проезжали транспорты и кухни. И при том турки сумели вредить нам. Днем они ставили свои орудия, взяв на прицел шоссе Райской долины, а ночью, когда по ней открывалось движение, они начинали свой артиллерийский огонь по ней. Вообще нужно отдать им справедливость: пристрелка у них была изумительная. Появлялась на шоссе, не только в Райской долине, но и в других пунктах, телега – они по телеге гранатой, и попадали. Для Райской долины была специальная батарея. Раз в сумерки там ехала телега с ротной пищей. Только что достигла она Райской долины – падает граната и ранит лошадь. Кашевар останавливается отвязать ее, падает вторая граната, и другая лошадь падает мертвой. Возится с этой – третья граната убивает и его и последнего коня…
За Райской долиной, под защитой довольно высокого вала, был расположен Подольский полк… в землянках, воздвигнутых поверх земли, а не врытых, почему солдаты здесь очень зябли. Единственно кто врылся как следует – минцы, по указанию тогдашнего своего командира полковника Мольского. Мольский – старый севастополец и потому знает на практике, как нужно устраиваться на подобных позициях. И в то время, как у подольцев были десятки выбывших из строя – у минцев ни одного. На следующей высоте находилась батарея № 7, называемая драгомировской, потому что тут был ранен Михаил Иванович Драгомиров 12 августа… На скатах гор и на их вершинах постоянный туман. Сырость ложится на земляную кровлю и просачивается в землянку, так что спите ли вы, обедаете, читаете, пишете, вам на лицо, на книгу, на бумагу, на тарелку одна за другой падают крупные капли. Весь здесь сидишь мокрый, ложишься на мокрую постель, накрываешься мокрым одеялом, пишешь на мокрой бумаге – и это зимой!.. Такого рода жизнь продолжалась не месяц, а всю зиму. Только образцовая и сильная духом 14-я дивизия могла выдержать пребывание в подобном чистилище. Зато, когда приходилось встречаться и беседовать с шипкинскими солдатами, нас поражало их достоинство, гордость даже. Каждый из них прекрасно понимал, что он сделал, каждый знал, что он имеет право требовать к себе уважения.
— Мы Радецкого! – обыкновенно говорили они, точно так же, как 16-я дивизия отвечала всем:
— Мы скобелевцы.
И те, и другие были по-своему правы.
— Ты смотри,– обращались они к новоприбывшим резервистам.– Знай, куда поступаешь. Тут, брат, шипкинские… Смотри в оба. Строго держись. Верой и правдой!
— Нам пить нельзя! – огорошил раз меня унтер-офицер Житомирского полка,– на нас вся Россия теперь смотрит…
Очень некрасив по наружности солдат был в это время. Палатка на нем стояла коробом, шинель на морозе деревенела. Мне, смеясь, рассказывали солдаты, что они точно в «карналине шуршали по земле». Ноги закутывали тоже особенным образом. От сухарей оставались мешки. Каждую ногу с сапогом уже надетым– в мешок. Сверху подвязывали бечевками. Сверх того от битого скота оставались шкуры. В эти шкуры шерстью вверх завертывали уже обутую таким образом ступню. В общем что-то вроде самоеда или лапландца зимою, зато тепло, и из дивизии, где форма «не соблюдалась», всего менее было замерзших.
Зато не так было, где соблюдение формы ставилось выше всего; целые полки замерзали и вымирали…
От минских позиций к Волынской горке путь был и очень труден, и очень опасен. Его осыпали гранатами и пулями, сверх того, кручи и обледенелые скаты затрудняли доступ даже и ночью, когда турки не могли видеть движения наших войск… Истинною мукою для солдат было идти сюда. Пока доходили до траншей – теряли нескольких, потому что турки на запад занимали командующие вершины, и каждый был перед ними, как на ладони. Я шел еще опираясь на палку с железным остроконечником. Как двигались тут солдаты с ружьями, сумками, патронами – я понять не могу. Как тут носили раненых – еще непонятнее… Траншеи представляли также ненадежное убежище. Достаточно было высунуть голову оттуда, чтоб моментально получить пулю в лоб. Сверх того, расположение гор таково, что здесь именно были самые сильные морозы и ветру предоставлялся наибольший простор… Рассказывают, между прочим, что тут часто бывали такие печальные случайности:
— Часовой, ты спишь? – спрашивает унтер-офицер у солдата, прислонившегося к брустверу.
В ответ ему молчание.
— Эй, проснись!..
Расталкивает – оказывается, что бедняга замерз и не проснется никогда. Раз добрые три четверти гарнизона траншеи были найдены замороженными, а в одну злополучную ночь оказалось, что всю западную позицию защищали девять живых солдат. Остальные вымерзли.
Волынская горка теперь вся пересечена траншеями, в нее врыты хорошо блиндированные землянки. Солдаты четырнадцатой дивизии, благодаря разным предупредительным мерам, отлично выносили тут свое почти ужасное положение. В одну из самых тяжелых минут один добродушнейший солдатик, подойдя к костру и закутываясь в свою палатку, подмигнул собеседникам с торжествующим видом:
— Каково-то теперь туркам!
Разумеется, общий хохот.
— Нам не мед, да и им не сахар.
Вообще драгомировские традиции здесь держатся очень прочно. Он всегда учил солдат: никогда не думай, что тебе скверно, а думай, каково-то ему…
Сколько нравственной силы, энергии и мужества нужно было нашему шипкинскому отряду для пятимесячной стоянки в таком невыгодном отношении к врагу. Удивляешься, немеешь перед этим. Нужно самому прийти сюда, видеть эту высоту и мощь турецких позиций, чтобы достойно оценить все сделанное отрядом Радецкого. Сколько великодушия и чистоты души скрывалось под этим постоянным «все спокойно», особенно если принять в соображение страсть к рекламам и преувеличениям, свойственную некоторым другим солдатам. Радецкому не хотелось тревожить Россию, тревожить тех, кто работал на других боевых полях. Успокаивая их, сам он находился в отчаянном положении – и был крепок духом только потому, что знал своих солдат! И если военный талант Радецкого не заключает в себе тех условий, которые создают успех наступательных действий, зато никто так, как он, не сумеет отстоять даже слабые позиции при самой невозможной обстановке. В этом его доблесть, в этом его сила…