Прокламация Герцена, посвященная русскому дворянству

А. И. ГЕРЦЕН. ЮРЬЕВ ДЕНЬ! ЮРЬЕВ ДЕНЬ! РУССКОМУ ДВОРЯНСТВУ
Свою первую прокламацию, изданную в июне 1853 г. Вольной русской типографией в Лондоне, Герцен посвятил крестьянскому вопросу.
Первое вольное русское слово из-за границы пусть будет обращено к вам.
В вашей среде развивалась потребность независимости, стремление к свободе и вся умственная деятельность последнего века.
Между вами находится то самоотверженное меньшинство, которым искупается Россия в глазах других народов и в собственных своих.
Из ваших рядов вышли Муравьев и Пестель, Рылеев и Бестужев.
Из ваших рядов вышли Пушкин и Лермонтов.
Наконец, и мы, оставившие родину, для того чтоб хоть вчуже раздавалась свободная русская речь, вышли из ваших рядов.
К вам первым мы и обращаемся.
Не со словами упрека, не с невозможным на сию минуту зовом на бой, а с дружественной речью об общем горе, об общем стыде и с братским советом.
Горестно, стыдно быть рабами, но всего горестнее и больнее сознавать, что рабство наше необходимо, что оно в порядке вещей, что оно естественное следствие.
На нашей душе лежит великий грех, мы его унаследовали и в этом не виноваты, но мы удерживаем неправо унаследованное, оно стягивает нас, как тяжелый камень, на дно, и с ним на шее мы не всплывем.
Мы рабы – потому что наши праотцы продали свое человеческое достоинство за нечеловеческие права, а мы пользуемся ими.
Мы рабы – потому что мы господа.
Мы слуги – потому что мы помещики, и помещики без веры в наше право.
Мы крепостные – потому что держим в неволе наших братий, равных нам по рождению, по крови, по языку.
Нет свободы для нас, пока проклятие крепостного состояния тяготит над нами, пока у нас будет существовать гнусное, позорное, ничем не оправданное рабство крестьян…
Многие из вас желали освобождения крестьян. Пестель и его друзья ставили освобождение их своим первым делом. Спорили сначала о том – с землею или без земли дать волю? Потом все увидели нелепость освобождения в голод, в бродяжничество, и вопрос шел только о количестве земли и о возможном возмездии за нее…
Тульское дворянство подало проект; в десяти других губерниях совещались, делали предложения.
И вдруг дворяне и правительство перепугались, и из их дрожащих рук выпали все благие начинания.
А бояться было вовсе нечего: разлив 1848 года был слишком мелок, чтоб понять наши степи.
С тех пор все заснуло…
Наше сонное бездействие, вялая невыдержка, страдательная уступчивость наводят грусть и отчаяние. С этой распущенностью мы дошли до того, что правительство нас не гонит, а только пугает, и если б не юношеская, полная отваги и безрассудства история Петрашевского и его друзей, можно бы было подумать, что вы поладили с Николаем Павловичем и живете с ним душа в душу.
А между тем в деревнях становится неловко. Крестьяне посматривают угрюмо. Дворовые меньше слушаются. Всякие вести бродят. Там-то помещика с семьей сожгли, там-то убили другого цепами и вилами, там-то приказчика задушили бабы на поле, там-то камергера высекли и взяли с него подписку молчать.
Крепостное состояние явным образом надоело мужикам, они только не умеют приняться сообща за дело. Вы со своей стороны знаете, что шагу вперед нельзя сделать без освобождения крестьян. Но оно-то, по счастью, всего больше зависит от вас.
Зависит сегодня. Мы не знаем, что будет завтра…
Взвесьте, что вам выгоднее – освобождение крестьян с землею и с вашим участием или борьба против освобождения с участием правительства? Взвесьте, что выгоднее – начать собою новую, свободную Русь и полюбовно решить тяжелый вопрос с крестьянами или начать против них крестовый поход с ружьем в одной руке, с розгой в другой…
Если вы не сумеете ничего сделать, они все-таки будут свободны – по царской милости или по милости пугачевщины…
Больно, если освобождение выйдет из Зимнего дворца, власть царская оправдается им перед народом и, раздавивши вас, сильнее укрепит свое самовластие, нежели когда-либо.
Страшна и пугачевщина, но, скажем откровенно, если освобождение крестьян не может быть куплено иначе, то и тогда оно не дорого куплено. Страшные преступления влекут за собой страшные последствия.
Это будет одна из тех грозных исторических бед, которые предвидеть и избегнуть заблаговременно можно, но от которых спастись в минуту разгрома трудно или совсем нельзя.
Вы читали историю пугачевского бунта, вы слыхали рассказы о старорусском восстании…
Мы еще верим в вас, вы дали залоги, наше сердце их не забыло, вот почему мы не обращаемся прямо к несчастным братьям нашим для того, чтоб сосчитать им их силы, которых они не знают, указать им средств, о которых они не догадываются, растолковать им вашу слабость, которую они не подозревают, для того, чтоб сказать им:
«Ну, братцы, к топорам теперь. Не век нам быть в крепости, не век ходить на барщину да служить во дворе; постоимте за святую волю, довольно натешились над нами господа, довольно осквернили дочерей наших, довольно обломали палок об ребра стариков… Ну-тка, детушки, соломы к господскому дому, пусть баричи погреются в последний раз!»
Вместо этой речи мы вам говорим: предупредите большие бедствия, пока это в вашей воле.
Спасите себя от крепостного права и крестьян от той крови, которую они должны будут пролить…
Но торопитесь – время страдное, ни одного часа терять нельзя…
Наступающий переворот не так чужд русскому сердцу, как прежние. Слово социализм неизвестно нашему народу, но смысл его близок душе русского человека, изживающего век свой в сельской общине и работнической артели.
В социализме встретится Русь с революцией…