Первые казацкие движения в Речи Посполитой (1591-1596)

ПЕРВЫЕ КАЗАЦКИЕ ДВИЖЕНИЯ В РЕЧИ ПОСПОЛИТОЙ
(1591-1596 г.).
Казацкие восстания одинаково польские, как и русские историки считают одною из главных причин ослабления и гибели обширного и могущественного некогда королевства польского. Чтобы понять эту неоспоримую истину во всей ее полноте и исторической действительности, необходимо взять во внимание значение казачества в истории южно-русского народа и положение этого последнего в общем строе государственной жизни Польши. Казачество высшей стороной своей жизни неопровержимо доказывает, что оно было выразителем государственно-общественных идеалов южно-русского народа, а эти идеалы шли в разрез с исторически слагавшимся государственным строем Польши. Правда, там и здесь в основе высших стремлений лежали самая широкая свобода и равноправность, но по понятиям казачества она должна была доходит до самых низших слоев и членов общины, в государственном же строе Польши свобода была уделом весьма не многих, именно одного шляхетского сословия, и расширялась то путем ограничения королевской власти, доведенной до совершенного бессилия, то путем порабощения народных масс, лишенных всех прав и безответных пред своими властителями. Но если и в коренной Польше такой строй вызывал частые возбуждения народных масс, то тем более он не мог быть сносим народом южно-русским, исторические традиции которого были совсем иные. Казачество было хранителем этих традиций, оберегало права народа и вело со всякими притеснителями его упорную борьбу, доколе собственная его жизнь не была подмыта иными историческими течениями. Напрасно ставят казацкие восстания в исключительную связь с началом унии и преследовании за веру; последние были только одним из мотивов борьбы, усиливали ее, давали ей особый колорит, но начало борьбы раньше и основы ее глубже. Выдвинувшись на южную оконечность родной страны для защиты от набегов татарских, отражением их Запорожье не ограничивало своей деятельности, но в видах борьбы с теми же врагами предпринимало заграничные походы, вступая в иностранную службу; когда же правительство, давшее ему организацию и желавшее по своему регулировать его деятельность, под давлением внешним, закрывало для него границу, ограничивало его свободу, стесняло его дикую силу, оно обращало ее внутрь страны, живо откликалось на все движения народной жизни, вело борьбу против преобладающего класса панов, не различая между ними поляков и русских, разоряло их замки и имения и уничтожало все следы, особливо письменные документы их владения над тем, что считало оно всенародным достоянием. От того-то так популярно было казачество на всем пространстве южно-русского поселения и увлекало за собою всюду массы народные.
Таким характером в общих чертах запечатлены и первые казацкие движения. Есть особый интерес в последовательной группировке и беспристрастной оценке фактов, обозначивших их исторический ход, ибо по масштабу первых казацких движений организовались все дальнейшие, расширяясь постепенно во внешнем ходе своих действий, укрепляясь в основных своих принципах и приобретая наконец характер общенародных движений. Казачеству, как и всему южно-русскому народу, не суждено было достигнуть своих политическо-общественных идеалов и только однажды, в минуты полного торжества Хмельницкого, он был не далеко от них; но когда осуществление этих идеалов оказалось невозможным, их сменило стремление к объединению с остальною Русью, с ближайшею целию спасения веры и народности, и не без надежды сохранить и развить те гарантированные вновь «вольности», из-за которых велась дотоле столь ожесточенная кровавая борьба. Достойно внимания, что даже чисто народные восстания, которые длились в течении всего XVIII в. в отданной во власть Польши и лишенной казачества правобережной Украйне, сохранили общие черты первых казацких движений и в самом последнем из них ясно обозначилось стремление народных масс к объединению со всею Россиею.
О первых казацких движениях в нашей литературе существуют труды частию совсем устаревшие, каковы например Бантыша-Каменского и Маркевича, частию недавнего сравнительно времени, которые трактуют об них более или менее подробно, но не дают все таки полной их картины, каковы: «Исследования о казачестве по актам от 1500-1648 г.», Антоновича (Руковод. статья к 1-му т. 3-й части, «Архива Юго-Западной России»), 3-й т. Монографий (издание Кожанчикова) Костомарова и «Истории воссоединения Руси» Кулиша. Последнее сочинение имеет скорее полемический, чем научный характер. Автор беспрестанно делает отступления и оговорки, иногда очень длинные и страстные; очень часто забегает вперед, если это нужно для его полемических целей, и затем возвращается к прерванному рассказу. Вследствие этого в его книге, при самом внимательном чтении, очень трудно выделить то, что относится к беспристрастному изложению фактов в их естественной последовательности. Статья профессора Антоновича имела специальную цель: в кратком, связном рассказе представить публике содержание того тома сырого материала, при котором она помещена. Эта цель обусловливала и характер составления статьи: другие источники брались лишь для того, что бы кратко иллюстрировать эпоху и пополнять недостающие звенья в рассказе там, где предлагаемые акты не представляли из себя достаточной связи в событиях. Понятно поэтому, что упомянутая статья не полна, в обыкновенном смысле этого слова. Наибольшею полнотою отличается сочинение Н.И. Костомарова, но со времени появления его в свет, изданы некоторые новые материалы, между которыми особо важное значение имеет сборник писем Жолкевского.
В настоящей статье мы попытаемся последовательно изложить ход первых казацких движений, взяв за основание рассказа только так называемые источники первой руки, т. е. такие письменные памятники и известия, которые современны излагаемым событиям, обходя источники более позднего времени, дабы не расширять излишне предположенного нами очерка и лишними подробностями не мешать цельности общей картины.
(Такими источниками служили для нас следующие издания:

1. Архив Юго-Западной России. Часть III. Акты о казаках (1500-1648 г.). Том 1-й.
2. Listy Stanislawa Zolkiewskiego. 1584-1620 г. W Krakowie. 1868 г.
3. Письма кн. Острожского. Приложения ко 2 т. «Истории воссоединения Руси» Кулиша.
4. Материалы для истории воссоединения Руси. Т. I. Москва. 1877 года. Изд. Кулишом.
5. Ioachima Bielskiego. Dalszy ciag kroniki polskiej, zawierajacej dzieje od 1587 do 1598 r. Warszawa 1851 r.
6. Rajnolda Hejdensztejna. Dzieje Polski od smierci Zygmunta Augusta do roku 1594. Petersburg. 1857. T. 2.
7. Tagebuch des Erich Lassota. Русский перевод Ф. Вруна. С.-Петербург. 1873 г.)
   I. Война Косинского.
   Мир Польши с турками и татарами летом 1591 г. – Меры правительства против Казаков. – Замыслы Казаков на Молдавию. – Первое казацкое восстание. – Косинский. – Первое казацкое движение в 1591 г. 1592-й год: взятие казаками Киева и Белой Церкви; опустошение имений князя Острожского в Подолии; обращение Острожского к окрестной шкяхте. 1593 год: постановления шляхты разных поветов о вооружении против Косинского. – Сбор войск и сражение под Пяткой. Договор. – Смерть Косинского. – Заключение.
   Летом 1591 года Речь Посполитая заключила вечный мир с турками и татарами и перемирие на 11 лет с Москвою. Отмечая этот факт, два современных польских историка (Бельский и Гейденштейн), как бы сговорившись, замечают тут же с сожалением, что государство, обеспечив себя извне, не приобрело однако внутреннего спокойствия (Bielski. Dalszy ciag kroniki polskiej…, стр. 151; Hejdensztejn (в переводе на польский), Dzieje Polski od smierci Zygmunta Augusta do roku 1594. T. 2, стр. 299.). Действительно, продолжались религиозные несогласия католиков с диссидентами; паны упражнялись в кулачном праве; жолнеры, собранные перед тем в виду опасной войны с Турцией, производили страшные бесчинства и не хотели расходиться, пока не получат жалованья.
   А собрать деньги было очень трудно: шляхта и так роптала на Замойского за напрасные расходы на несостоявшуюся войну. Ко всему этому в украинных воеводствах – киевском, волынском и брацлавском – присоединялись еще казацкие своеволия. Под конец 1591 года они начали проявляться чаще и в более обширных размерах и положили начало той цепи казацких насилий над имениями панов, особенно князя Острожского, которая тянулась в продолжение всего 1592 года и завершилась в начале 1593 года настоящей междоусобной войной, издавна известной в истории под именем первого казацкого восстания.
   Мир с татарами и турками был заключен под непременным условием усмирения низовых Казаков и удержания их от дальнейших набегов на турецкие владения. Условие это было не ново для польского правительства, но теперь неисполнение его грозило действительною опасностью, так как терпение турок по видимому истощилось. Польскому послу пришлось перенести много разных неприятностей в Константинополе, прежде чем султан согласился, и то по ходатайству английского посла, взять сто сороков соболей за убытки, причиненные казаками его владениям (Гейденштейн. Т. 2, стр. 294.). Сила турок наводила тогда страх на всю Европу.
   Меры к усмирению Казаков начались еще в 1590 году изданием универсала, в котором Сигизмуд III предписывал построить на Днепре, в урочище Кременчуке, укрепление и в нем поместить 1000 человек, обязанных следить за тем, чтобы люди своевольные не нападали на соседние государства и не подвергали бы из-за этого опасности Речь Посполитую. В случае нападения неприятелей, гарнизон должен был первым стать против них. Старшим над гарнизоном назначался снятынский староста Николай Язловецкий, которому и поручалось, по данному королем приповедному листу, набрать 1000 годных к бою пахолков и построить замок. Продовольствие доставлять обязывались жители соседних коронных имений (Архив юго-зап. Россия. Т. I, ч. 3-я, стр. 29.). В том же году сейм сделал суровое постановление против Казаков. Число их ограничивается 6000, они находятся в зависимости от коронного гетмана, который назначает им сотников и прочую старшину – из шляхты. Реестр может пополняться только с ведома коронного гетмана, у которого он и хранится. Старосты и владельцы в своих имениях обязаны учредит урядников, которые бы смотрели за тем, чтобы из городов, местечек и сел никто не убегал на низ, в Сечь, и за границу; если же кто убежит и возвратится с добычей, того казнили бы смертью; – чтоб казаки не продавали пороха, селитры, оружия, без позволения старшего, а добычи ни в каком случае. Непослушные и нерадивые урядники подвергаются наказанию наравне с своевольниками; наказанию же подвергаются и владельцы, делающие набеги на соседние земли, против воли гетманской. Сейм учредил двух дозорцев, обязанных, каждый в своем участке, смотреть, не начинается ли где какое своевольство, и о низовых казаках доносить гетману, а о живущих в панских имениях – панам, которые в этом случае обязаны карать смертью бунтовщиков, как из своих подданных, так и из состоящей у них на службе безземельной шляхты.
   Но меры эти по обыкновению не имели успеха. Приказание построить укрепление на Днепре даже и не приводилось в исполнение (Гейденшт., т. 2, стр. 300; Бельский, стр. 152.), а постановление сейма, если и исполнялось с формальной стороны, то все таки не имело никакого значения. В следующем же 1591 году казаки нашли какого-то самозванца, называвшего себя сыном бывшего молдавского господаря Ивонии, и хотели было вести его в Молдавию на господарство. Правительство узнало об этом. Король, не имея в распоряжении никаких других средств для усмирения Казаков, поручил Язловецкому как нибудь уладить дело. Язловецкий вступил с казаками в переговоры и склонил их выдать королю самозванца. Король сослал его в Мальборк в заточение, а Казаков, привезших его, щедро наградил (Гейденшт., т. 2, стр. 297-8; Бельский, стр. 145-6.). Случай этот показывает, что само правительство не верило в действительность своих предписаний и в каждом данном случае прибегало к мерам, какие только были под рукою, не заботясь о последовательности в действиях.
   Какие именно казаки замышляли поход в Молдавию, источники не говорят. Нельзя допустить, чтобы это были реестровые, потому что те находились в это время под бдительным надзором своей шляхетской старшины и коронного гетмана. Так называемые нереестровые не составляли какой-нибудь отдельной группы людей, могущих при случае составить войско: после реформы Батория оставшиеся за штатом казаки или ушли на низ, или растворились в украинном населении; следовательно об них здесь не может быть и речи. Остается запорожская вольница. Хотя запорожцы и находились de jure в распоряжении старшего над реестровыми казаками (Официальным старшим в это время и был именно Николай Язловецкий. Так можно думать потому, что в 1590 г. ему поручено построить замок на Днепре и принять начальство над гарнизоном, а в начале 1592 года (10 марта) он издает увещательный универсал к казакам и подписывается в нем старшим войска запорожского (Listy Zolkiewskiego, стр. 22).), но подчинялись его приказаниям только тогда, когда это было им выгодно. Такой выгоды для них не было после мира 1591 г.: по желанию старшего они должны были бы теперь сидеть спокойно за порогами, но сидеть без дела запорожцы не привыкли, притом надо было чем-либо содержаться. Разные промыслы плохо заменяли «лыцарьский добуток», а потому естественно, что казаки вынуждены были что-нибудь изобрести. Надуманный ими поход в Молдавию окончился только «щедрой наградой», но и эта награда выдана была лишь тем, которые доставили королю самозванца. Запорожцы хорошо знали, кому они обязаны были крайностию своего положения; против тех они и направили теперь свою силу. Они решились на этот раз промышлять в помещичьих имениях и по какой-то неизвестной нам причине направились на владения князя Острожского.
   В характере этого первого казацкого движения замечается некоторая неясность в постановке дела, вследствие которой частные и сословные отношения заслоняют до некоторой степени существенные причины движения. Естественно, что характер народной реакции не мог сразу выразиться в схеме совершенно ясной и категорически определенной, особенно при той степени развития умственного и гражданского, которая была присуща в то время южно-русской народной массе.
   Посмотрим прежде всего на состав «восставших». Главными действующими лицами в экскурсии на панские маетности были, как только что сказано, низовые казаки, т. е. беглые нереестровые и крестьяне. Они на столько подавляли все остальные элементы в войске Косинского и вообще во всех «своевольных купах», что все современные акты и писатели единогласно приписывают им всю беду, их исключительно считают виновниками и действующими лицами во всех грабежах, разбоях и насилиях (Архив Юго-Зап. России, часть 3-я тома 1-го, стр.: 32, 34, 36, 39, 49, 58; Listu Zolkiewskiego, стр. 22 и 23; Бельский, стр.: 151, 178, 188-190; Генденштейн стр. 317.). Из всех документов только королевские универсалы называют Казаков просто «людьми свовольными»; но это очень понятно: для правительства, кроме реестровых, не было других Казаков; всякий другой, считавший себя сам и считавшийся в обыкновенных разговорах казаком, в королевском универсале был человек «свовольный». Но и универсалы иногда проговариваются и называют бунтовщиков прямо «казаками низовыми» (Архив… стр. 45.). Правда, кроме низовцев, в «восстании» участвовали и другие элементы, но, как это видно из источников, в самом ничтожном количестве. Были тут шляхтичи-«выволанъци» (Ibid. стр. 58.) и вообще бездомная шляхта, жившая нри панских дворах в качестве «рукодайных» слуг; она то и называется в актах «здрайцами, збегами, слугами» (Ibid. стр. 55.). Участвовали и оседлые местные хлопы, но опять таки в весьма ничтожном числе (Из актов, напечатанных в «Архиве», только в одном (№ XX) есть прямые упоминания о «подданных» в шайках; но и тут их очень небольшой процент, напр.: «упросил» (шляхтич – «выволанец» – Михайло Гулевич) у пана Косиньского, гетмана казацкого, который позволил, и дал ему на помоч Дашка сотъника з его сотънею, к тому было охвотъников з ним не мало слуг и подданных пана Миколаевых, человеков з двадцать…» Самое отсутствие упоминаний о хлопах в актах, при постоянном фигурировании низовых казаков и гораздо менее частом – бездомной шляхты, должно считаться доказательством их крайне незначительного числа в войске.). Вот состав «куп». В таком составе они передвигались по намеченным заранее местам, и этот путь легко проследить. Если же во время «восстания» встречались разбои одновременно в разных местах, то это были все те же заезды, явление обычное для тогдашней Украйны. Собственно говоря, даже это трудно утверждать, так как во всех современных памятниках, кроме голых фраз и притом пустых, как увидим ниже, о распространенности «сваволенства», нет никаких положительных данных о местах, где оно проявлялось. Напротив, такой близко стоявший к делу современник, как Станислав Жолкевский («Mowilem z panem Pissarzem Lwowskim, zebiy bel sam z siebie zrozumial I. M. Pana Woiyewode kiyowskiego, ieslibij chczial te sprawe klothnia z kozaki przez iaka zgode zkonczijcz». Listy Zolkiewskiego, стр. 22.), смотрит на восстание только как на распрю Казаков с князем Острожским, воеводою киевским, т. е. с ближайшим к казакам представителем административной власти, и следовательно не придает движению характера противугосударственного в широком смысле.
   Действительно, в сравнении с последующими восстаниями – движение Косинского захватывает и гораздо меньшую долю участников и менее ясно и рельефно выдвигает основные принципы борьбы, которые по временам совершенно маскируются второстепенными обстоятельствами.
   Всего народу во всех отрядах, когда они сошлись в начале 1593 года, было около пяти тысяч, – крайне ничтожная цифра в сравнении с общим числом русского поспольства в трех украинных воеводствах.
   Признаки более ясные народного движения можно признать разве в том, что Косинский сносился с царем Федором Ивановичем, желая отдать ему в подданство часть Украины и что казаки, грабя жителей, заставляли присягать себе на послушание. Но последнее обстоятельство, передаваемое актами (Арх. стр. 39, 42, 45.) в таком виде, что казаки по дороге или убивали и мучили жителей, или заставляли присягать на свое имя, может быть сочтено, как обыкновенный прием людей, у которых висит кара над головою: или уничтожить свидетелей своего преступления, или сделать их безвредными, обязав молчанием. Что же касается сношений Косинского с царем, то это обстоятельство, в связи с разными другими, которые будут видны из самого хода войны, может быть, указывает только на влиятельность самой личности Косинского. Косинский, судя но всему, не был личностью, которые стихийно выдвигаются из масс, когда они живут массовою жизнью, и которые опять тонут в массах бесследно, как только те выйдут из периода брожения. Напротив, на сколько это видно из памятников, он дает тон движению, им оно держится, направляется. Этим объясняется тот факт, что в договоре Острожского и прочих панов с казаками первые ставят непременным условием, чтобы Косинский был сменен, но не осмеливаются требовать просто выдачи его, как простого «lotra», (latro – грабитель, разбойник), что бывало в последующих казацких восстаниях. Если у Косинского был какой нибудь определенный план, при выполнении которого война с Острожским должна была служить только прелюдией, то все таки можно с уверенностью утверждать, что план этот был чужд сознанию той массы, с которой Косинский действовал.
   Сделав эти предварительные заметки, перейдем теперь к фактам и прежде всего – к биографическим данным о Косинском, которые очень скудны.
   Криштоф (Христофор) Косинский был по происхождению шляхтич православной веры, родом из Подляхии (Гейденштейн (стр. 317) и Бельский (стр. 188) указывают только его родину – Подляхию, а о вероисповедании и шляхетстве не говорят ничего. Костомаров (Моногр. т. III, стр. 249) говорит, что он шляхтич и притом русской веры.). По некоторым данным можно полагать, что он был старый, заслуженный запорожец и притом человек выдающийся по своим личным качествам (В сборнике писем Жолкевского (краков. изд. 1868 г.) на стр. 34 в примечании находится отрывок письма Богдана Микошкиского к Касперу Подвысоцкому и Юрию Владыке от 22 мая 1586 г., в котором говорится: Pane Kasper a Pane Iuri. Oznaymuiu wam jaz, sze si ponowilo po odjechaniu waszom se zde: u nas prybiegla storoza ot Krisztofa z Nizu ot Tawani i ot gorodkow, daiuczi znac, iz Car s Perekopu byl prvszol zo wsieiu siloiu… (письмо очевидно в подлиннике писано русскими буквами). Приняв во внимание прямое указание здесь имени Косинского еще в 1586 году, можно предположить, что Косинский является «гетьманом» в войне не с налету, что он только для правительства Речи Посполитой «на сес час гетманом се учинил», на самом же деле был старый, заслуженный запорожец. Ведь популярность в Сечи, как известно, приобреталась по легко.). Еще до борьбы со шляхтою он был на Запорожье гетманом и держался настолько самостоятельно относительно польского правительства, что от своего имени сносился с Москвою (Бантыш-Каменский. Ист. М. Р. т. I, стр. 20 примечаний.) и получал от царя сукна и деньги. Современники даже обвиняют его в том, что он поддал царю московскому все пограничье, более чем на сто миль расстояния, так что царь московский в листе к нему писался уже царем запорожским, черкасским и низовским (Listy Zolk., стр. 27.). По всей вероятности он начальствовал и в предполагавшемся походе в Молдавию, так как ни чьего другого имени в источниках не упоминается, а Косинский при описании первых же нападений на шляхетские имения именуется уже человеком, «который на сей час гетманом казацким се учинил».
   Как началась война, неизвестно. Первый известный нам факт вооруженного нападения со стороны казаков относится к концу 1591 года, когда казаки ограбили в Белой-Церкви имущество князя Курцевича-Булыги. Факт этот совершен в такой. обстановке. Казаки с Косинским шли куда-то из Белой Церкви и при выходе вдруг напали на дом князя Курцевича, подстаросты белоцерковского, и, ворвавшись в комору, захватили «шкатулу с клейнотами, с пенязми» и проч. В этой шкатулке были «мамърамы», т. е. бланки князя Януша Острожского (он был старостой белоцерковским), данные подстаросте для разных юридических надобностей, привилегии на староство белоцерковское, полученные князьями Острожскими, и другие документ. Все это было сделано «снать з направы чиее», как доносил князь Януш Острожский (Арх. стр. 32.).
   От 1591 года известен только этот один факт. Но вероятно казацкие «своеволия» уже дали себя знать, так как в конце того же года наряжена была королем коммиссия, с Язловецким во главе, для разведывания о происхождении беспорядков и для кары по закону виновных (Арх. стр. 34; Бельский стр. 152.). Эта мера, самая легкая для короля из всех, какие только были для него возможны, была вместе с тем и самой недействительной. Беспорядки все увеличивались, если верить королевскому универсалу от 16 января 1592 г. Вследствие дошедших до короля слухов, говорится в универсале, о неслыханных грабежах, убийствах и всякого рода кривдах, совершаемых в воеводствах киевском, волынском и брацлавском некоторыми людьми своевольными, не обращающими внимания ни на верховную власть, ни на право общественное, учреждены особые коммиссары для искоренения зла. Теперь предписывается старостам и державцам королевских имений, а также всяким урядникам и поспольству сел и городов воеводства волынского, чтобы они помогали коммисарам в расследовании о людях своевольных: давали бы нужные справки, ловили самых своевольников и ставили пред суд коммиссии; а если бы их не оказалось в местах жительства, то чтобы давали коммисарам списки их, делая все это под страхом могущей пасть на них ответственности за все убытки (Архив стр. 33. Не на этом ли универсале основывается мнение, что восстание распространилось разом по трем воеводствам южно-русским: киевскому, брацлавскому и волынскому? Если на этом, то основание очень шатко: своеволия распространены по трем воеводствам, а универсала, обращен только к жителям волынского; очевидно, распространение своевольств по трем воеводствам просто – фраза. Кроме этого универсала, о таком распространении не говорится ни у Бельского, ни у Гейденштейна, ни в сборнике писем Жолкевского, ни в других актах, помещенных в Архиве.). Глава коммиссии, снятынский староста Николай из Бучача Язловецкий, он же и старший казацкий от правительства, с своей стороны писал воззвания к запорожцам, чтобы они оставили изменника Косинского. Воззвания его не оказывали никакого влияния на запорожцев, как видно из одного подобного воззвания, писанного из Хвастова от 10 марта 1592 г. (Listv Zolkiewskiego, стр. 21.). В нем Язловецкий приглашает запорожцев в последний раз выдать «lothra» Косинского, грозя в противном случае оружием взыскать на крови их за причиненные бедствия. И это воззвание осталось в туне. Неизвестно, по каким причинам Язловецкий не исполнил своей угрозы. Далее в войне с Косинским он вовсе не участвует.
   Между тем, Косинский в 1592 г. взял Киев и Белую Церковь, забрал из тамошних замков порох и все огнестрельное оружие. За Киевом и Белою Церковью покорились ему и другие городки (Костомаров. Монограф. т. III, стр. 250.). Казаки не обращали внимания на то, частный ли замок, или королевский, все одинаково разоряли, если они лежали им по дороге; жителей убивали и мучили, или заставляли присягать себе на послушание. Но главная гроза собиралась не около Киева и Белой Церкви, а на Волыни и Подолии, в имениях князя Константина Константиновича Острожского, воеводы киевского, маршалка земли волынской. Можно думать, что казаки устроили экскурсию в сторону Киева и Белой Церкви именно для того, чтобы запастись оружием и порохом для операций в имениях князя Острожского. Что центр тяжести для Казаков и Косинского лежал там, об этом сохранились положительные указания. Бельский говорит, что в средине 1592 г. казаки много зла творили в Подолии, в особенности в имениях князя Острожского. Они даже штурмом брали некоторые его города и причиняли большие убытки.
   Князь, имея помощь от некоторых окрестных старост, вышел против них с войском, но казаки войско его поразили и перебили (Бельский, стр. 178. Кроме того в сборнике инеем Жолкевского (стр. 22) помещено одно письмо Косинского из Пикова (в брацлавских имениях князя) с неполною датой: помечено просто месяцем августом. Этого письма нельзя отнести к 159;) г., потому что весной этого года Косинский был уже убит; нельзя и к 1591 г., основываясь на выражении, находящемся в нем: «Podobno w zime lias prziwodza (подразум. z temi pieniedzmi) tak, jako ten rok jeszcze na Iana S. mieli nam dacz, a teras iusz ku iesieni przislo». Это вышел бы 1590 г., когда о казацких своеволиях еще не упоминается.).
   К концу года Косинский навел такой страх на князя, что тот, деятельно готовясь к обороне сам, кроме того из всех сил старался внушить королю и сейму, что опасность грозит всей Речи Посплитой. С этой целью он, во-первых, истребовал от вального коронного сейма свидетельство, что не по его вине, не смотря на несколько предостережений с его стороны, Речь Посполитая не предприняла починки полуразрушенных крепостей в Белой Церкви и Киеве и что поэтому, в случае опасности, могущей произойти от Казаков, он, Острожский, не должен отвечать за причиненные убытки и бедствия (Архив стр. 8.). Во вторых у себя на Волыни Острожский начал всеми мерами стараться привлечь к участию в обороне всю окрестную шляхту. Шляхта тем охотнее поддалась влиянию Острожского, что казаки не миловали и ее мелких владений, попадавшихся под руку. Съехавшиеся в г. Луцк, на роки земские и гродские, обыватели земли волынской, в январе 1593 г. постановили закрыть на некоторое время заседания судов, прекратить между собою всякие тяжбы, не вчинать исков и стать с оружием против Казаков. Из Луцка было отправлено приглашение и в г. Владимир, к шляхте тамошнего повета, что бы она сделала тоже. Владимирская шляхта вероятно не с большою охотою приняла бы участие в войне, потому что владимирский повет был дальше от места действия, чем луцкий, но, получив королевский универсал, поручавший князю Острожскому и собирать посполитое рушенье, она присоединилась к решению луцкой шляхты, не желая в защите «отчизны своее быти последнейшими» (Архив, стр. 37-52. Что в решениях шляхты значительную роль играло влияние князя Острожского, как маршалка земли волынской, это видно из актов, где прямо говорится: «За ознайменем ясновельзожного пана etc»… «Маючи ведомость певную от ясновельможного etc»… и проч. Притом ото «ознаймене» было и до королевского листа о посполитем рушеньи.). Такое решение, однако, было постановлено владимирскою шляхтою только 29 января, тогда как приглашение к ним от шляхты луцкой было отправлено еще 11 января.
   По королевскому универсалу князь Острожский стал собирать войско. Сборным пунктом назначен был г. Константинов; туда сходились отряды из Подолии, где собирал их сын князя Януша, внук князя Константина; сам князь Януш также был занят сбором войска около Тарнополя, а князь Константин у себя, около Константинова. Судя по большому числу мест, где собиралось войско, оно должно было быть очень значительным. К февралю войско было готово. Начальство над ним принял князь Януш, так как сам Константин Константинович был уже тогда глубокий старик.
   Косинский с войском, числом около 5 тысяч человек, стоял в Острополе (В Острополе – по Белькому (стр. 188), по Гейденштейну – в Тарнополе; но это явная обмолвка. Острополь, ныне местечко Новград-Волынского уезда, в нескольких десятках верст от Пятки (ныне тоже местечко, житомирского уезда), тогда как Тарнополь (город в нынешней австрийской Галиции) – от Пятки в нескольких стах верст. Да притом из Тарнополя в Пятку Косинскоку пришлось бы идти через Константинов, или вблизи его, потому что этот город лежит как раз по дороге.). Начались стычки, удачные для Косинского. Но он, тем не менее, не чувствуя себя безопасным в Острополе, выступил оттуда и направился к Пятке, которую считал более надежной позицией. В Пятке его осадили войска князя Януша. Казаки, предпочитая свой любимый способ обороны в окопанном таборе сиденью в замке, вышли в поле и окопались на выгодной позиции, 2 февраля состоялась битва. Люди князя Острожского, после нескольких поражений, испытанных раньше, теперь «не особенно охотно атаковали Казаков и даже стали обращаться в бегство»; но князь Януш сделал к войску увещание, сам бросился впереди с тяжело вооруженной конницей, за ним копийщики. Тогда и остальное войско, ободренное вероятно более конницей и копийщиками, чем увещанием князя, сделало напор на Казаков. Казаки не устояли и пустились бежать в город; их преследовали и убивали до самых ворот. Всех Казаков будто бы погибло в этом сражении до 3 тысяч, взято у них 26 пушек и почти все хоругви, какие только были (Вообще о деле под Пяткою и о заключении договора – см. у Бельского стр. 188-190; Гейденштейна, том 2, стр. 317-318; Listy Zolkiewskiego, стр. 25-20.). Косинский с остатком войска затворился в замке, но долго не усидел. Видя, что неприятель вознамерился добывать его там и не надеясь отсидеться, он повел переговоры, которые окончились договором, заключенным 10 февраля (Надо заметить, что у Бельского заключение договора относится к 15 марта (у Костомарова по чему-то 10 марта), между тем как под напечатанною в «Архиве» копиею стоит 10 февраля; наконец тот же самый договор, напечатан (латинским шрифтом и с некоторыми полонизмами в грамматическ. формах) в сборнике писем Жолкевского с датой от 1 февраля. Что касается Бельского, то пред ним предпочтительнее, разумеется, оффициальный документ, из двух же копий та, что в «Архиве имеет более верную дату потому, что 2 февраля («w dzien Panny Marycy Gromnicnej», как сказано у Бельского) было только сражение под Пяткой. Если бы Бельский и ошибался, что трудно допустить, потому что праздник Сретения легко могли запомнить все участвующие и передать другим, – то решение шляхты владимирского присоединиться к ополчению, состоявшееся только 29 января, было бы уж слишком близко к развязке войны. Против Бельского и того источника, из которого взял Костомаров, прямо говорит письмо войта Цешинского от 18 февраля (Listy Z. I стр. 25) в котором говорится о заключении договора, как о прошедшем. Костомаров не пользовался сборником писем Жолкевского, потому что 3-ий том его «Монографий» (в издании Кожанчикова) вышел в 1867 г., а Listy Zolkiewskiego в Кракове в 1868 г.).
   Вот этот договор.
   «Я, Криштоф Косинский, на это время гетман, и мы сотники, атаманы и все рыцарство войско запорожского, сознаемся в этом листе нашем, что, не смотря на великие благодеяния и ласку ясновельможного пана Константина князя Острожского, воеводы киевского, маршалка земли волынской, старосты Владимирского, которые его милость всегда оказывал всему войску и каждому из и нас особо, мы, забыв о всем том, не мало огорчений и убытков причинили его милости самому и деткам его, а также слугам и подданным его, и тем ласку их милости к себе нарушили; их же милости, будучи под Пятком, как паны христианские, не жаждая пролития крови нашей, за униженными и усердными просьбами нашими, по ходатайству многих знатных людей, эти все наши проступки простили; потому мы, все рыцарство вышеименованного войска, обещаем и присягою подтверждаем выполнить все следующие кондиции, поданы я нам от их милостей князей и в этом листе нашем поименованные: с этого времени пана Косинского за гетмана не иметь, а на его место выбрать в продолжении четырех недель другого, и потом находиться в послушании его милости короля, не производя никаких ссор с соседями земель его королевской милости; жить за порогами на указанных местах; жительств и квартир не иметь и никаких убытков и кривд не чинить как в державах и маетностях их милостей князей, так и их приятелей, его милости князя Александра Вишневецкого, старосты черкасского, и иных, находящихся в это время при их милости, а также в державах и маетностях их слуг, беглых и изменников князей их милостей и их слуг, к нам перебежавших, выдавать и у себя их не передерживать; оружие взятое где бы то ни было в замках и городах и в державах их милостей, кроме трипольских, вернуть; возвратить также и хоругви, лошадей, рогатый скот и движимое имущество; челядь обоего пола, при нас находящуюся, отправить; вечно жить у князей их милостей в прежней любви никогда не приставать ни к одному человеку против их милостей, а напротив служить им. Все эти поименованные кондиции, их милостями поданные, мы, все войско, присягаем вечно, свято и ненарушимо, не ища никаких причин к их нарушению, хранить и по ним поступать на вечные времена. А присяга эта наша заключается в следующих словах: я, Криштоф Косинский, мы, сотники, атаманы, все рыцарство войска запорожского, один за другого и каждый за себя присягаем Господу Богу, в Троице Единому, который сотворил небо и землю, в том, что мы все вместе и каждый из нас отдельно, имеем и повинны все эти кондиции, на этом листе нам поданные их милостью князьями Острожскими, свято и ненарушимо, не ища никаких причин к их нарушению, содержать и но ним поступать, относительно князей Острожских и их приятелей, вечно: так нам и Господи Боже помоги! Если же мы неправильно присягнули, то покарай нас, Господи Боже, на душах и на телах наших, в этом веке и в будущем! А для лучшей верности и утверждения нашего вечного, этот лист я, Косинский, рукою власною своею подписал и печать свою прикладываю; мы все также приказали приложить к этому листу войсковую печать и которые из нас умели писать, к нему руки свои подписали; просили сделать тоже и их милостей вельможных панов, бывших при этом: его милость пана Якуба Претвича из Гаврон, каштеляна галицкого, трембовельского старосту; его милость пана Александра князя Вишневецкого, черкасского, каневского, корсунского, любецкого, лоевского старосту, его милость пана Яна Кгулского, войского трембовельского, его милость пана Вацлава Боговитина, хорунжего, земли волынской, его милость пана Василия Гулевича, войского Владимирского, что их милости по просьбе нашей сделать изволили и, приложив печати свои к этому нашему листу, изволили и подписать руки свои. Деялось под Пятком 1593 г. месяца февраля 10 дня. Криштоф Косинский своею рукою, Иван Кречкевич, писарь войсковый именем всего войска рукою»… (Далее подписи перечисленных выше панов).
   Но этим дело не кончилось. Косинский согласился на такие условия только потому, что был в крайности. Как только он с остатками войска получил свободу, он и не думал о соблюдении присяги. В ту же весну он задумал отомстить панам, участвовавшим в деле под Пяткою. На Вишневецкого он был сердит более всего (вероятно за то, что этот магнат, как богатейший из помощников Острожского, доставал последнему более других войска) и потому с 2 тысячами людей двинулся к Черкасам, где в замке жил Вишневецкий. Оставив войско, шедшее водою и сухопутьем, позади, Косинский с несколькими стами человек (от 350 до 400) вошел в город и начал пьянствовать в корчме. На него пьяного напали слуги Вишневецкого и убили. С ним погибли и его спутники. Остальное войско ушло за пороги (Бельский, стр. 190; Гейденшт. т. 2. стр. 318; иначе передает это Вишневецкий в письме к Замойскому (Listy Zolk. стр. 26): он говорит, что казаки в числе 2000 осадили город, что он Вишневецкий должен был сразиться с ними и что в сражении погиб и Косинский. Но, быть может, говоря так, он хотел скрыть не рыцарское убийство Косинского и выставить свою храбрость и заслугу пред отечеством. Когда именно погиб Косинский, неизвестно. Письмо писано Вишневецким 23 мая 1593 г.).
   «Таким образом погиб бесславно этот Косинский, такая участь обыкновенно постигает всех ему подобных», говорит Бельский. По смерти Косинского казаки еще до осени наводили страх на шляхту пограничных воеводств, старались даже утвердиться в Киеве, но чем кончилась попытка, неизвестно (Архив, стр. 63; Listy Zolkiewskiego, стр. 28.). Вообще никакого крупного дела не произошло. Внимание запорожцев обратилось опять к запретному плоду, в турецкие владения.
   Отвечая теперь на вопрос, что такое была война Косинского? надо сказать, что она в значительной степени напоминает, по приемам и оттенку личного столкновения с князем Острожским, «заезды», какими обыкновенно донимали друг друга в тогдашней Польше люди, имевшие средства собрать ополчение в больших или малых размерах. Так на нее смотрели и современники (Кроме Жолкевского (см. здесь же стр. 431), в «Дневнике» Эриха Ляссоты (стр. 50 по русск. переводу) сами казаки восстание Косинского называют войною с киевским воеводой.), любившие вообще всякие ссоры владельцев, сопровождавшиеся по обычаю вооруженной расправой, называть войнами. Но внешней своей стороною и положением, занятым в истории, она отличается от обыкновенных «заездов». Разница по внешности в том, что одна из участвующих сторон не та, что обыкновенно, – соперник Острожского не такой же магнат, а казаки. Для правительства они давно уже стали «людьми своевольными» и потому очень понятно, что вся тогдашня юридическая обстановка была сейчас же направлена против них: явились королевские универсалы, постановления шляхты и пр.; все это могло делаться как из желания обуздать Казаков, так и из угождения Константину Константиновичу Острожскому, поддобриться к которому не только для шляхты, но и для самого короля было не безразлично. Отсюда шум бумажный. Шум же действительный в трех воеводствах произошел, конечно, от значительности противников. С одной стороны магнат, обладавший несметными богатствами и влиянием, с другой – коллективная сила, к которой единицы приставали из трех воеводст. Но до восстания масс еще было очень далеко: потребовалось полувековая ссора казаков с правительством, в которой последнее терпело несколько раз поражения; потребовались насилия над народною совестью, над национальными инстинктами; потребовалось усиление до невероятной степени гнета экономического, чтобы вспыхнуло наконец настоящее народное восстание при Богдане Хмельницком. Нельзя сказать, что бы положение южно-русского народа не было тяжело еще во времена Косинского, но оно не было еще на столько ужасно, чтоб вызвать со стороны его сопротивление отчаянное, не справляющееся с удачами или неудачами. Уже и при Косинском хлопы поднимались, но они прятались за Казаков и оставляли их при малейших признаках неудачи. Движение Косинского, благодаря своему непосредственному соседству по времени с следующими казацкими восстаниями, закончившимися эпохой Хмельницкого, получило в истории значение прецедента для этой эпохи, отчасти заимствовало от нее свет и в этом свете представлялось долгое время историкам; на самом деле оно не имеет строго определенного характера народного восстания. Скорее можно видеть в нем не ясно сознанный, инстинктивный так сказать протест против того польско-шляхетского общественного строя, которым Польша после люблинской унии наделила и русские области и который скоро усвоили себе и водворяли в своих имениях и все русские князья и дворяне, не исключая и князей Острожских. В короткий промежуток от этой унии Руси с Польшею последняя успела слишком много сделать для того, чтобы народ русский почувствовал на себе ярмо польское. Чувствовалось это ярмо и на Запорожье, как мы выше видели. Народное недовольство обозначалось частыми побегами «подданных» за пороги; борьба религиозная была уже в сильном разгаре, церковная уния была подготовлена в такой степени, что оставалось лишь придать ей известную форму. Кто знает, что заставило Косинского входить в те сношения с московским царем, о которых упомянуто выше? Мотивы распри его и предводимой им партии с князем Острожским еще менее известны. Мы далеки от мнения прежних наших историков, окружавших Косинского ореолом мученичества за веру и народность русскую; но должны признать в нем вождя и деятеля народного, хотя заветные его стремления остались для нас не ясными.
   Ф. Николайчик.