Монголы и мировые религии

Г. Мэй

МОНГОЛЫ И МИРОВЫЕ РЕЛИГИИ В XIII ВЕКЕ[1]

В течение последних десяти лет ряд ученых исследует проблему обращения монгольских ханов в мировые религии (ислам, буддизм и христианство), уделяя особое внимание исламу. Поскольку эти спе­циалисты не ограничиваются изучением лишь военных и политиче­ских аспектов, а уделяют внимание и другим вопросам средневековья, они добились значительных результатов в изучении религии монго­лов, а также истории Монгольской империи и каганатов [Amitai-Preiss 1996; 1996b; 1998; 2001; см. также: DeWeese 1990; 1994; 1996][2]. Обращение монголов в мировые религии было, по-видимому, редким явлением вплоть до распада империи. Если такие случаи и имели место среди элиты, все же вплоть до смерти Мункэ-хана в большинстве своем она не проявляла интереса к обращению. Примечательно, что хотя нам известны причины, по которым монголы обращались в ми­ровые религии, мы мало задаемся вопросом, почему все же было мало случаев обращения в более сложные религии, с которыми монголы были уже достаточно знакомы.

История доказывает, что при взаимодействии мировой или уни­версальной религии с традиционной последователи последней оказы­ваются обращенными либо добровольно, либо насильственно[3]. В этом смысле Монгольская империя на протяжении основного периода сво­его существования (1200-1260 гг.) представляла собой исключение из правил. Монгольские ханы, веротерпимые в отношении всех религий, избегали обращения в мировые религии, существовавшие в пределах империи, хотя и интересовались ими. При ханских дворах находились представители различного духовенства, отстаивавшие преимущества своей религии [Dawson 1955: 197-194]. Ходили слухи, что князья или даже сам хан тайно исповедовали какую-то религию [Dawson 1955: 68][4]. Кроме того, монголов нельзя было обратить насильственно, по­тому что, в отличие от коренных жителей обеих Америк или Сибири в эпоху открытий, они были завоевателями. В своей статье я хочу выяснить, почему монгольские ханы не исповедывали никакой из миро­вых религий, а также высказать некоторые предположения по поводу того, почему различные каганаты начали обращаться в иные религии после смерти Мункэ-хана.

До обращения в ислам и буддизм монголы были последователя­ми системы верований, известных как шаманизм. Хотя после включе­ния в Yeke Monggol Ulus племен кереитов, меркитов, онгутов и найманов некоторые монголы приняли христианство несторианского толка, все же подавляющее большинство монголов придерживалось своих исконных верований [Moffet 1992: 400-401; см. также: Fiey 1975][5]. Несторианцев было немного, но они оказали на монголов зна­чительное воздействие, поскольку, во-первых, у многих представите­лей монгольской элиты жены были из племен кереитов и найманов, а во-вторых, из этих же племен происходили некоторые высокопостав­ленные чиновники административного аппарата[6]. Поэтому высшие круги империи находились под влиянием несторианского христианства[7].

Но, несмотря на то, что элита находилась под влиянием христи­анства, монголы оставались невероятно веротерпимыми. Будучи пер­воначально шаманистами, они не выработали подробного канона, ко­торый бы являлся нравственным руководством или подразумевал единственно возможное узкое мировоззрение, исключающее все иные и делающее акцент на загробной жизни. Традиции шаманистских ве­рований был присущ интерес к аспектам духовности, применимым к повседневности и жизненным реалиям. Загробный мир был весьма схож с миром земным. Не было идеи спасения души. Душа была нужна в нынешней жизни, а после смерти человек становился еще одним духом и не подвергался риску вечного проклятия [Dawson 1955: 12]. Поэтому монголы «были открыты для любой религиозной практики или ритуала, которые могли бы способствовать успеху в достижении сиюминутных целей» [Foltz 1999: 44].

Монголы, действительно, поддерживали отношения с религиоз­ными общинами своей империи. Главная цель при этом носила стра­тегический характер: мирные взаимоотношения с религиозными об­щинами способствовали смягчению враждебности со стороны завое­ванных народов. Так, например, духовенство всех религий было освобождено от уплаты налогов, а монгольская армия в ходе завоева­ний, как правило, не разрушала религиозные строения. Более того, ханы просили молиться за них священнослужителей разных религий [Foltz 1999: 44-45]. Такое поведение одновременно свидетельствовало и о том, что монгольские ханы не были последователями какой-то конкретной религии, и о том, что они демонстрировали уважение ко всем религиям. В традиционной монгольской религии за обиду, нане­сенную духам, следовало наказание свыше, а потому уважение к ри­туалам иных религий и упоминание в молитвах было всего лишь формой духовно застраховаться от обиды, случайно нанесенной чу­жой духовной силе.

Кроме того, что монголы были терпимы ко всем религиям, они еще и стремились поддерживать мир между различными религиоз­ными общинами. Это диктовалось не столько идейными соображе­ниями, сколько стратегической необходимостью. Монгольского вое­начальника Джэбе, преследовавшего предателя Кучлука, встречали в Средней Азии как освободителя: когда буддист Кучлук находился у власти, буддисты притесняли мусульман. Однако поражение, нане­сенное Кучлуку Джэбе, не повлекло за собой гонений на буддистов. Джэбе, как и монголы в целом, не хотел быть втянутым в религиоз­ные распри. Он провозгласил, что все должны следовать религии сво­их предков и не отказывать другим в таком же праве [Juvaini 1997: 67]. Пока монголы не испытывали необходимости использовать ка­кую-нибудь религию в политических целях, их мало волновала рели­гиозная доктрина. Каждый был волен совершать религиозные обряды, как того требовала вера, но если это угрожало стабильности империи или монгольскому владычеству, тогда монголы отвечали насилием. Они не потерпели бы никаких чужих претензий на духовное господ­ство над миром, поскольку сами претендовали на мировое владычест­во [Khazanov 1993: 468].

Поскольку Монгольская империя в эпоху своего существования была наиболее могущественной силой в мире, вполне естественно, что с ней пытались установить отношения. Христианство не было ис­ключением. Со времен легенды о пресвитере Иоанне Западная Европа постоянно искала восточного союзника христиан против мусульман. Сначала многие полагали, что монголы, действительно, были армией Иоанна, но после завоевания Венгрии европейцы поняли, что ошиба­лись. Но это не означало, что они перестали мечтать об обращении монгольских ханов в христианство. Ходили слухи о том, что некото­рые монгольские князья были христианами (например, Сартак), более того – принцессы и ханши, так что папство, естественно, верило в возможность обращения монголов [Dawson 1955: 117—119][8]. Папство, как и руководители других мировых религий, полагало, что если бу­дет обращена правящая элита, то за ней последуют и массы [Khazanov 1994: 15]. Вследствие такого убеждения, а также из-за общего беспо­койства, вызванного возможностью монгольских нападений на хри­стианский мир в будущем, появились так называемые монгольские миссии. Папа Иннокентий IV направил к монголам несколько мона­хов с посланием, состоящим из двух частей. В первой части монголов упрекали за их нападения на христиан и ставили в известность о том, что если они не откажутся от такого поведения, на них обязательно падет гнев божий [Dawson 1955: 75-76]. А вторая часть была посвя­щена описанию основных положений католической веры и изложе­нию причин, по которым монголы должны принять эту религию [Muldoon 1979: 42-43].

Хотя папа Иннокентий IV руководствовался самыми лучшими намерениями, он не имел никакого представления ни о степной ди­пломатии, ни о мощи монголов. Ответ Гуюка примечателен не только своей лаконичностью и ясностью, но и угрожающим тоном. Главная идея послания Гуюка заключалась в следующем: монголы покорили всех, кто оказывал им сопротивление и не подчинился Чингис-хану и наследовавшим ему ханам: «Бог повелел нам уничтожить их и отдал их в наши руки. Ибо, если бы не Божье приказанье, что мог бы один человек сделать другому? Однако вы, люди Запада, считаете лишь се­бя христианами и презираете других людей. Но откуда вы знаете, на кого снисходит милость Божья? Мы, поклоняющиеся Богу, разруши­ли всю землю с востока до запада по воле Бога. А если бы не Божья воля, что бы смогли сделать люди? … Но если вы не поверите наше­му письму и Божьему приказанию или не прислушаетесь к нашему совету, тогда мы будем точно знать, что вы хотите войны. Тогда мы не знаем, что случится, знает это один Бог» [Dawson 1955: 83-84].

Когда папа Иннокентий IV получил ответ монголов, то отправил второе письмо, в котором писал, что не имеет намерения вести войну, а лишь желает спасения душ монголов. Но Иннокентий снова упомя­нул, что монголы рискуют навлечь на себя Божий гнев. Папа, очевид­но, не понял, что монголы считали, что Небо на их стороне, а папа не является единственным представителем Бога на земле [Cleaves 1982: 53].

Папа Иннокентий IV был не единственным христианским прави­телем, который добивался какого-нибудь взаимопонимания с монго­лами. Король Людовик IX отправлял к монгольским ханам посольст­ва, стремясь найти в них союзников против мусульман. Эти миссии тоже были безуспешными, потому что монголы рассматривали их как выражение покорности монгольской власти [Joinville 1963: 287-288].

В действительности монголы имели все основания рассматривать дипломатические усилия короля Людовика как выражение покорно­сти: хотя он проявлял большое рвение в попытках завоевать для хри­стианского мира Святую землю, его поражения были куда весомее, чем незначительные успехи[9].

Таким образом, ранние попытки христиан обратить монголов или хотя бы попытаться сблизиться с ними не увенчались успехом. Вина за это, если подобное слово здесь уместно, может быть возложена на отношение католицизма к другим религиям. Западная Европа, не­смотря на крестовые походы, по-прежнему представляла собой тихую заводь цивилизации по сравнению с остальной частью мира. Ее миро­воззрение было более ограниченным, чем у латинов Святой земли, или у мусульман, с которыми она боролась, или даже чем у русских, которые уже находились под властью монголов. У западноевропейцев просто не было достаточных связей с другими культурами для того, чтобы признать существование культурных барьеров в процессах коммуникации, будь то религия, дипломатия или какая-то другая сфе­ра. Западноевропеец считал себя выше любого представителя другой этнической группы, культуры или религии, с которыми ему приходи­лось сталкиваться. Отметим, что католическая церковь порицала му­сульманских правителей за то, что они не позволяли христианским миссионерам проповедовать на исламских территориях. При этом па­па Иннокентий IV не считал, что христианские правители должны по­зволить на своих территориях проповедь других религий [Muldoon 1979: 50]. А потому католические миссионеры, да и сами папы, пыта­ясь обратить монгольских ханов в католицизм, неуважительно отно­сились к традициям местного населения и даже к христианам-несторианцам. Для Запада католицизм был единственно возможным путем, которому не было альтернативы.

Папа Иннокентий старался сделать так, чтобы для язычников и еретиков обращение было более легким. В 1245 г. он издал Папскую буллу, сходную с буллой папы Григория IX, изданной в 1235 г. Пап­ская булла 1245 г. была направлена главным образом на предоставле­ние миссионерам особых привилегий для того, чтобы упростить об­ращение [Muldoon 1979: 50]. Важнейшими из них были: право испо­ведовать в любом месте, отпускать грехи отлученным от церкви, ос­вободить ритуал обращения от всякого рода необязательных компо­нентов и вообще сделать обращение возможно более легким, не отступая от католического пути. Кроме того, булла включала список во­семнадцати различных групп людей, в частности этнические группы и религиозные секты, которые были выбраны в качестве объектов об­ращения. Многие из них проживали на территориях, подчиненных монголам.

Даже и с новыми привилегиями католические миссионеры не имели на монголов большого влияния. Узость мировоззрения и наду­манное превосходство западных людей сыграли самую отрицатель­ную роль в вопросе обращения монголов. Несмотря на то, что неко­торые монголы были христианами-несторианцами, монгольские ха­ны, в целом, питали к несторианцам мало уважения[10]. Тем не менее несторианцы были более открыты по отношению к другим культурам и синкретизму вообще. Г. В. Хьюстон писал: «…непохоже, что несторианским миссионерам были свойственны те же предрассудки [что и католикам], поскольку [несторианцы] свободно включали обычаи ме­стных религий в свое толкование христианства» [Houston 1980: 64-65].

А. Хазанов высказывал иное, но сходное мнение по поводу не­удачи католиков обратить монголов: «Мне кажется, что одной из ос­новных причин неудачи явились заявления о их главенстве над свет­ской и духовной властью обращенных. Кочевые правители боялись, что обращение в христианство поставит под угрозу их независи­мость» [Khazanov 1994: 24].

Оба автора хотя бы частично правы. Как полагает Хьюстон, по сравнению с католиками несторианцы имели преимущество, посколь­ку их религия была более синкретичной и способной воспринимать различные культуры. Более того, несторианцы не стремились устано­вить над монголами какую-либо светскую или духовную власть, что Хазанов справедливо отмечает у католиков. Вместе с тем я должен выразить несогласие с Хазановым в том, что монголы боялись поте­рять свою независимость из-за обращения в католицизм. Существуют многочисленные доказательства того, что по отношению к своей вла­сти монголы не потерпели бы никакой угрозы, из какого бы источни­ка, светского или религиозного, она ни проистекала. Чингис-хан каз­нил Теб Тенгри за его вмешательство в политику [Cleaves 1982: 181- 182]. Монголы уничтожили халифат, поскольку халиф был той фигу­рой, которая была способна, хотя бы теоретически, претендовать на духовную и светскую власть. Папство так старалось встать выше светских правителей, что папу, скорей всего, постигла бы судьба ха­лифа, окажись монголы в Риме.

После распада Монгольской империи начались новые попытки установления монгольско-западноевропейского альянса. Инициато­рами чаще всего выступали монголы, а католики становились все бо­лее осторожными, поскольку уже утратили оптимизм по поводу воз­можности обращения монголов. Точнее сказать, папство предприни­мало попытки найти новые пути, но по-прежнему наталкивалось на камни преткновения, появлявшиеся вследствие религиозных причин. Когда монголы предложили заключить брачный союз с венгерским королем Белой IV, папа Александр IV настоятельно рекомендовал ему отказаться. Хотя Александр допускал, что монгольская военная машина была слишком грозной силой, чтобы идти против нее, он со­вершенно справедливо предвидел, что подобный союз приведет Вен­грию, в конечном итоге, к подчинению монголам. Правоту Александ­ра подтверждают следующие два обстоятельства: во-первых, монголы – не христиане и потому им нельзя доверять. Если монголы – не кре­щеные, то как и почему они станут уважать клятву, принесенную на христианской святыне, что было обычной практикой при заключении альянса? Во-вторых, брачный союз мог сделать Венгрию не равно­правным союзником монголов, а их вассалом [Muldoon 1979: 59-60].

Тем не менее папство надеялось на то, что правящая элита, осо­бенно хан, будет обращена, а народные массы обязательно последуют за ней. Хотя предшествующая история отношений с монголами пред­полагала, что монголов невозможно обратить в христианство, папство все еще надеялось, что сделать это возможно, поскольку среди мон­гольской верхушки было немало христиан.

Конечно, главная надежда папства на обращение монголов была связана с инспирацией раскола Монгольской империи. Персидский ильханат выражал горячее стремление вступить в переговоры с Ри­мом, поскольку искал союзников для противоборства с враждебным исламу окружением[11]. В 1274 г. посланцы ильхана Абаки сделали пер­вый шаг для устранения самого большого препятствия в создании альянса: они приняли баптизм. Теперь они уже не были язычниками и могли вести переговоры от имени Абаки [Muldoon 1979: 62].

Однако для папства этого было недостаточно. Оно по-прежнему считало обращение монголов более важным делом, чем существова­ние латинского королевства на Ближнем Востоке. Что касается взаи­моотношений с греками, то папство обещало военный альянс взамен обращения. Дж. Мульдун указывал, что этот план страдал серьезным недостатком: «Поскольку папство стало менее способным предостав­лять военную помощь грекам, а также и другим, кто в ней нуждался, папы, по-видимому, стали более настойчивыми в том, что повинове­ние папству должно быть выражено раньше, чем будет обещана по­мощь, которую они не могли предоставить» [Muldoon 1979: 62].

Конечно, когда папство не могло выполнить свою сторону со­глашения, т. е. начать наступление против египетских мамлюков, у монголов было мало причин для обращения. Однако в своих попыт­ках обратить монголов папство сталкивалось и с другими трудностя­ми. Даже когда монголы, казалось, были очень заинтересованы в хри­стианстве, остро не хватало христианских миссионеров, желавших идти на монгольские земли [Muldoon 1979: 63]. Например, когда Мар­ко Поло в 1269 г. вернулся после пребывания при дворе Хубилай- хана, он привез папе послание. Хубилай просил папу прислать сто образованных людей, чтобы учить его христианству. Папа смог по­слать лишь двух монахов, которые, достигнув монгольских земель, сразу вернулись обратно [Marco Polo 1938: 79]. Миссионеров трудно обвинять. Ходило множество историй и слухов и о том, что монголы – это дети Гога и Магога, пришедшие из ада, и об их поведении, и любого ужаснула бы мысль о добровольном путешествии к ним. А поэтому папы часто ограничивались письмами, в которых объясняли правителю христианскую доктрину. В 1291 г. папа Николай отправил такое письмо Тегудеру, в крещении Николасу, сыну ильхана Хулагу[12]. В своем послании папа Николай предупреждал его, что когда он бу­дет обращать других людей в христианство, он не должен допускать больших изменений в образе жизни. Папа особо предостерегал от из­менений в одежде, поскольку это было бы слишком очевидным и могло привести к раздорам между обращенными и необращенными. В отличие от своих предшественников папа Николай понимал, что для них было важным быть и монголом, и христианином, а не только хри­стианином [Muldoon 1979: 67]. К несчастью для христиан, это пони­мание пришло слишком поздно.

Ислам – это та религия, с которой чаще всего связывают обраще­ние монголов в эпоху средневековья. После распада империи на от­дельные части ильханат и Золотая Орда, в конце концов, приняли ис­лам. Чагатайский улус обратился в ислам, но приняли ли его кочевни­ки, не совсем ясно. Ислам, хотя бы в начале, не был более успешным в обращении монголов, чем христиане-католики. Хотя хотанские му­сульмане встречали монголов как освободителей от религиозных пре­следований, мусульмане Среднего Востока считали монгольские на­шествия наказанием за грехи, в чем были на удивление единодушны и с католиками, и с православными христианами.

Вплоть до распада Монгольской империи среди монгольской элиты было мало обращенных в ислам. В период до смерти Мункэ-хана наиболее важным лицом, обращенным в ислам, был Берке. Все мусульманские источники соглашаются с тем, что Берке был настоя­щим мусульманином, однако точно неизвестно, когда он был обра­щен, поскольку источники датируют это событие по-разному: от мла­денческого возраста до восхождения на престол в качестве правителя улуса Джучи [Vasary 1990: 235-237; см. также: Juzjani 1970: 1283; 1975: 284-288]. Хотя неизвестно, в какой момент жизни он принял ислам, но все источники указывают, что Берке в Бухаре посетил шей­ха Саиф аддина Бахарзи, кубравийского суфия. Впоследствии шейх Бахарзи существенно повлиял на жизнь Берке [Vasary 1990: 238].

После обращения Берке то же совершили некоторые другие мон­гольские князья. Два его брата, Тока Темур и Беркечер, а также жена Берке Чичек-хатун были среди этих обращенных. Чичек-хатун даже построила юрту-мечеть. Некоторые источники указывают, что его эмиры были мусульманами и в их окружении были имамы. Таким образом, в ислам обратились аристократы и, предположительно, воен­ная верхушка [Vasari 1990: 256]. Тем не менее это не означало, что вся Золотая Орда или Джучиев улус приняли ислам после того как Берке стал правителем в 1257 г. Тоде Мункэ, наследовавший Берке, тоже был мусульманином, однако многие свидетельства распростра­нения ислама в Золотой Орде берут начало в мамлюкском султанате. Мамлюки, возможно, сильно преувеличивали масштабы распростра­нения ислама для того, чтобы оправдать союзнические и дипломати­ческие отношения с государством неверных. Так, Д. де Вис отмечал, что многие заявления об обращении в ислам были, скорее всего, спо­собом добиться уступок и преимуществ от других сторон, как в Золо­той Орде, так и за ее пределами, обычно в мамлюкском султанате [De Weese 1994: 89].

Таким образом, влияние ислама на Монгольскую империю с точ­ки зрения обращения было минимальным вплоть до поздней эпохи. Однако в период между 1206 и 1260 гг. у монголов был некоторый стимул рассматривать ислам как возможность обращения. При прав­лении Мункэ-хана основное сопротивление исходило от Среднего Востока, который убеждал мусульман в том, что монголы – враги ис­лама. Монголы не были заинтересованы в разрушении ислама, осо­бенно принимая во внимание их религиозную терпимость, которая по-прежнему преобладала при дворе кагана. Тем не менее нетрудно понять, почему мусульмане, и шииты, и сунниты, верили, что монго­лы собираются уничтожить ислам. Хулагу командовал экспедицией, искоренившей секту шиитов-исмаилитов, имевшую влияние в Иране. После этого Хулагу выступил против Аббасидского халифата в Ба­гдаде. В 1258 г. Багдад был разграблен, а халифат прекратился со смертью халифа аль-Мустасима, хотя позже в мамлюкском султанате появлялись претенденты на титул. Более того, если бы обращение монголов во время правления Берке и Тоде Мункэ имело большие масштабы, тогда обращение узбеков не воспринималось бы как зна­чительный факт.

После распада Монгольской империи монголы начали принимать ислам. Сначала это происходило в Золотой Орде, поскольку усилива­лись контакты с мамлюкским султанатом. Чагатайский улус тоже все более становился исламским, по меньшей мере в Мавараннахре, кото­рый был по преимуществу мусульманским. В других районах Чагатайского улуса по-прежнему преобладали старые религиозные веро­вания. Таким образом, быстрого обращения не произошло. Обраще­ние Персидского ильханата произошло в 1295 г., когда Байду при­людно принял ислам, хотя никогда не постился и не молился публич­но. Газан-хан сделал ислам государственной религией, а к 1295 г. ис­лам приняли аристократия и рядовые монгольские воины [Bundy 1996: 35]. Полное обращение Золотой Орды произошло только после обращения в 1313 г. Узбек-хана. Но даже и после этого открыто вос­ставали те, кто не желал, чтобы вследствие обращения Узбека и провозглашения ислама государственной религией место ясы Чингис­хана занял шариат [De Weese 1990: 108-109].

По мнению Хазанова, успеху ислама в приобретении привержен­цев способствовало то, что новообращенным не приходилось отказы­ваться от своей этнической принадлежности или изменять образ жиз­ни [Khazanov 1994: 24]. Однако с данным утверждением можно и не согласиться. Д. де Вис убедительно доказал, что обращение в му­сульманство было главным изменением в образе жизни населения Внутренней Азии [De Weese 1994: 63]. Обращение в ислам, по суще­ству, означало уход из племени. Если в ислам обращалось все племя, тогда, действительно, его образ жизни не менялся. Но тем не менее  для человека, даже если он хан, принятие ислама означало коренное изменение, даже если речь шла о самых простых формах суфизма. Ислам отвергал принципы Чингизидов, поскольку в исламе, теорети­чески, все равны, хотя на практике чаще всего это было не так. Ска­жем, если монгольский князь-мусульманин служит монгольскому ха­ну, как он может подчиняться приказам неверного? Для мусульманина-сирийца выполнять приказания неверного монгола было не так трудно, поскольку монголы – это чужаки-завоеватели, принадлежав­шие к другой этнической группе. Хотя преобладающее большинство тюркских народов и боковых ветвей монголов со временем стали му­сульманами, это повлекло за собой полное изменение их образа жизни, особенно в смысле мировоззрения.

Из-за того, что обращение в ислам влекло за собой серьезные из­менения, особенно для монголов в целом, оно могло произойти толь­ко после распада Монгольской империи. В условиях, когда каждый улус стремился установить свое господство и получить преимущест­ва, обращение в ислам часто способствовало приобретению поддерж­ки со стороны завоеванного населения. В более раннее время в ислам обращались отдельные люди. Несмотря на влияние мусульманских чиновников, купцов, суфиев и ученых, у монголов не было веской причины думать об исламе, пока их армии совершали опустошитель­ные набеги на мусульманские страны. Для чингизидского князя стать мусульманином означало полностью отказаться от чингизидского на­следия. Это означало, что он становился равным с другими мусуль­манами и более не представлял в мусульманском мире особую касту. Хотя теперь хан становился как бы ближе к народу и немонгольским эмирам, в действительности это наносило ущерб его власти, посколь­ку князь более не обладал отдельной идентичностью.

Хотя монголы уже знакомились с буддизмом в Си Ся и Тибете, они не испытывали никакой склонности к этой религии вплоть до эпохи Хубилай-хана. Конечно, отдельные монголы могли заинтересо­ваться буддизмом, но на самом деле он был для них всего лишь одной из религий. Только после распада Монгольской империи он начал приобретать влияние во времена правления Юаньской династии.

Еще до возвышения монголов буддизм имел долгую историю в Монголии и во Внутренней Азии в целом. Явные свидетельства при­сутствия буддизма в Монголии в эпоху Тюркской империи относятся к 552 г. [Moses 1973:45-46].

Упадок буддизма в Монголии приходится на вторую Тюркскую империю, а надписи, сделанные тюрками, предупреждают, что вои­нам не подобает исповедывать эту религию [Moses 1973: 47]. У кида­ней буддизм стал государственной религией и средством противо­стояния конфуцианскому Китаю. Благодаря этому удавалось устанав­ливать связи с китайскими крестьянами, которые часто становились буддистами. Буддизм также был распространен и за северными гра­ницами киданей, где было построено по меньшей мере несколько мо­настырей.

В то время как и кидани, и монголы практиковали религиозную терпимость, кидани, в отличие от монголов, провозгласили буддизм своей государственной религией. Когда в 1125 г. Киданьская империя пала, многие кидани бежали на запад и образовали новое царство Си Ляо, более известное под названием государство кара-киданей. Так буддизм укрепился на западе. По мнению Л. Мозеса, хотя буддизм к XIII в. ослаб и почти исчез в Монголии, она граничила с буддизмом от Семиречья и Туркестана и вплоть до Северного Китая, который находился тогда под властью династии Цзинь [Moses 1973: 45-46]. Монголам, таким образом, приходилось встречаться с буддизмом во времена ранних завоеваний, но, что примечательно, они никогда его не принимали. Теоретически, общество, исповедующее «первобыт­ную» религию, может принять первую же более сложную религию, с которой столкнулось. Буддизм как раз и был такой первой религией. В качестве первой можно рассматривать и несторианское христианст­во, но оно было распространено среди племенных конфедераций в эпоху Чингис-хана, а буддизм был первой мировой религией оседлого населения, с которой монголы познакомились.

Итак, остается открытым вопрос, почему монголы не обратились ни к одной из мировых религий, с которыми столкнулись? Частично ответ на этот вопрос заключается в том, как монголы рассматривали сами себя. Нет сомнения, они верили в то, что Небо, или Мункэ Кёке Тенгри, повелело, чтобы Чингис-хан и его сыновья правили всей зем­лей. Их первыми неприятелями были кочевники, у которых была сходная культура и обычно те же шаманские верования, как и у мон­голов. Конечно, среди найманов и кереитов были несторианские хри­стиане, но неизвестно, как глубока была их христианская вера. Возможно, она имела синкретический характер. По мере расширения им­перии монголы знакомились с цивилизациями, обладавшими более сложной религиозной практикой, нацеленной главным образом не на земную, а на загробную жизнь. Поскольку с точки зрения монголов загробная и мирская жизнь очень сходны, они, вполне возможно, не видели особой пользы в принятии такого мировоззрения, в котором главное внимание уделяется загробному миру. В самом деле, ведь ес­ли кто-то является в этом мире ханом, то и в загробном мире он оста­нется ханом.

К тому же, какую защиту, с точки зрения Чингис-хана, все эти религии могли обеспечить своим последователям? Он победил несторианских христиан, Ван-хана, хана кереитов и многих найманских ханов. Он объединил монгольские племена, как пророчествовал Хорчи [Cleaves 1982: 52-53]. А поскольку монголы завоевали многие на­роды, это придавало еще большую значимость повелению Неба о том, что монголы должны править землей. Кроме того, монголы видели, как религия может стать орудием разделения. Мусульмане Хотана встречали монголов с радостью, предпочитая неизвестного им прави­теля буддистам, преследовавшим их. Был ли стимул для того, чтобы обратиться в какую-либо религию завоеванного народа? При этом монголы, конечно, не хотели обидеть какую-либо религию, а потому не преследовали их.

В течение долгого времени многие сторонние наблюдатели пола­гали, что монголы постепенно становились монотеистами. Частично это мнение могло быть следствием приверженности монголов Мункэ Кёке Тенгри и того, как они оформляли свои послания иностранным владыкам [Dawson 1955: 9][13]. Хазанов писал, что монгольская «тен­денция к монотеизму могла быть отражением не столько их соб­ственной религиозной эволюции, сколько желанием наблюдателей, исповедовавших различные монотеистические религии» [Khazanov 1993:466].

С этой точки зрения следует помнить, что большая часть нашей информации, касающейся монголов, их религиозных взглядов и при­страстий, содержится в источниках, написанных христианами и му­сульманами. Не следует также забывать, что при дворе ханов было множество религиозных лиц: христианские монахи, мусульманские кадии и имамы, даосские мудрецы, буддийские монахи, шаманы и, возможно, другие.

Были и те, кто опасался, что претензии монголов на мировое гос­подство выйдут за границы мирского и распространятся на мир ду­ховный. Эту ситуацию лучше всего описывает Плано де Карпини: «Поскольку они не соблюдают закона о почитании Бога, который у них до сих пор есть, как мы поняли, и никого не принуждают отречь­ся от своей веры или закона за исключением Михаила, о котором мы только что говорили. Что они, в конце концов, могут сделать, мы не знаем, но некоторые полагают, что если они станут единовластными властителями, упаси Боже, то они заставят всех поклоняться этому идолу» [Dawson 1955: 10].

Идол, о котором упоминает Плано Карпини, – это Чингис-хан. Михаил, черниговский князь, был казнен за то, что отказался ему по­клоняться. Как утверждали те, кто посещал Монгольскую империю, монголы ни на кого не оказывали религиозного давления. Тогда по­чему убили князя? Для того чтобы понять это и, в конечном итоге, понять, почему монголы не становились адептами мировых религий, необходимо выяснить некоторые аспекты монгольской исконной ре­лигии, а также место, которое в монгольском обществе занимал Чин­гис-хан.

Одной из главных идей монгольской народной религии является концепция сульде – или духа-защитника, или гения. Сульде бессмер­тен и не может умереть. Когда Чингис-хан умер, его сульде посели­лось в туг – боевом знамени монгольской армии. Более того, после смерти Чингиса возник его культ. Его статус поднялся до божествен­ного. Неизвестно, все ли монголы почитали его, но правящая элита относилась к нему как к святыне. Можно спорить, была ли яса в дей­ствительности сводом законов, но она считалась, как и высказывания Чингис-хана, истинным путем, которым должна следовать знать. Это доказывается многочисленными свидетельствами, записанными мусульманскими историками той эпохи, такими, как Джувайни и Рашид- ад-дин, особенно относительно хатун Тёрегене, Огул-Каймиш и Сор- коктани.

Существовала ли опасность насильственного обращения в культ Чингис-хана? Учитывая монгольскую веротерпимость, вряд ли. К то­му же религия монголов, и в частности культ Чингис-хана, не содер­жала по настоящему универсального или даже этического призыва. Кёке Мункэ Тенгри был безличным богом и не был Богом-творцом.

Монгольская религия ничего не предлагала своим последователям в смысле спасения [Khazanov 1993: 466-467]. Кроме того, культ Чин­гис-хана был, по всей видимости, культом чингизидских князей, а не простолюдинов.

Мы по-прежнему стоим перед вопросом, почему убили Михаила Черниговского, отказавшегося поклоняться сульде Чингис-хана. Его казнь мало связана с религией, хотя монах Плано де Карпини и сам Михаил, возможно, не понимали этого. Так, по мнению русских хро­ник, Михаил, как и Плано де Карпини, считал, что монголы пытались обратить его насильно. Михаил счел, что его принуждают к перемене веры, когда ему было приказано поклоняться солнцу, луне и огню, за что он бы удостоился почета, а за отказ он должен был умереть, как показано в следующем отрывке. Михаил так ответил на просьбу мон­голов поклониться идолам: «Хан велит поклоняться солнцу, луне и огню, но все эти вещи должны служить человеку, и я не подчинюсь хану». Елдега, стольник хана, ответил так: «Солнце в небе, и никто не может дотронуться до него; луна в небе, и никто не может дотронуть­ся до нее или знать о ней; а огонь уничтожает все, и никто не может противостоять ему» [Zenkovsky 1984: 19].

В ответ Михаил сказал, что бог вездесущ и создал все. Елдега, в сущности, приказал ему поклониться предметам, которые олицетво­ряли власть хана, а вовсе не пытался обратить Михаила в шаманизм, что совершенно невозможно, поскольку шаманизм не является рели­гией спасения и не предлагает загробной жизни, значительно отли­чающейся от земного мира [Zenkovsky 1984: 19].

В заключение отметим, что монголы были в состоянии сопротив­ляться обращению в мировую религию вплоть до распада Монголь­ской империи по нескольким причинам. Во-первых, они считали, что обладают мандатом небес на завоевание мира. Во-вторых, они были чрезвычайно толерантны ко всем религиям во времена, когда религи­озная терпимость была редкостью. Эта терпимость распространялась на любую религию до тех пор, пока она не угрожала их власти. В- третьих, что касается ислама и христианства, то у монголов просто не было причин для обращения, поскольку монгольские войска уничтожали всё, что оказывало им сопротивление. Эти религии, казалось, не представляли стратегического интереса. Конечно, монголы не пре­следовали эти религии, но убедительных доводов в пользу обращения тоже не было[14].

Только после ослабления монгольского единства религия стала важным фактором, поскольку каждый хан искал способы получить преимущество над противниками. Хотя в некоторых случаях обраще­ние могло быть искренним, все же первоначально обращения носили, скорее, стратегический политический характер, чем были вызваны верой. В конечном итоге это привело к обратным результатам. Обра­щение в мировые религии сделало монголов слишком похожими на большинство завоеванных ими подданных. Таким образом, правители стали очень похожи на тех, кем они управляли, и были ассимилиро­ваны в большей части бывшей Монгольской империи.

Литература

Amitai R. 1996. Ghazan, Islam, and Mongol Tradition: A view from the Mamluk Sultanate. BSOAS. Vol. 59: 1-10.

Amitai R. 1998. Sufis and Shamans: Some Remarks       on            the       Islamization    of

the Mongols in the Ilkhanate. JESHO. Vol. 42, № 1: 27-46.

Amitai R. 2001. The Conversion of Tegiider Ilkhan to Islam. Jerusalem Stud­ies in Arabic and Islam. Vol. 25: 15-43.

Boyle J. A. 1997 (trans.). The history of the World-Conqueror by Ala ad-Din Juwayni. Cambridge: Harvard University Press. Manchester University Press.

Boyle J. 1971 (trans.). The successors of Genghis Khan: Translated from the Persian of Rasid al-Din. New York: Columbia University Press.

Bundy D. 1996. The Syriac and Armenian Christian Responses to the Islami- fication of the Mongols. Medieval Christian Perceptions of Islam. Garlamd Me­dieval Casebook. Vol. 10. Ed. by J. V. Tolan. New York: Garland. P. 33-53.

Cleaves F. 1982 (trans.). The Secret History of the Mongols. Cambridge, Mass.: Harvard University Press.

Dawson C. 1955 (ed.). The Mongol Mission. New York: Sheed and Ward.

DeWeeseD. 1990. Yasavina Legends on the Islamization of Turkistan. As­pects of Altaic Civilization III. Bloomington: Indiana University Research Institute for Inner Asian Studies.

DeWeeseD. 1994. Islamization and Native Religion in the Golden Horde. University Park: The Pennsylvania State University Press.

De Weese D. 1996. The Masha’ikh-I Turk and the Khojagan: Rethinking the links between the Yasavi and Naqshbandi Sufi Traditions. Journal of Islamic Stud­ies. Vol. 7, № 2: 180-207.

FieyJ. M. 1975. Chrétiens Syriaques sous les Mongols (Il-Khanat de Perse, XIIIe-XIVe s.). Corpus Scriptorum Christianorum Orientalium Editum Consilio Universitatis Catholicae Americae et Universitatis Catholica Lovaniensis. Vol. 362. Subsidia Tomus 44. Louvain.

Foltz R. 1999. Ecumenical Mischief Under the Mongols. Central Asiatic Journal. Vol. 43, № 1.

De Joinville J. 1963. The Life of Saint Louis. Chronicles of the Crusades. Ed. by M. R. B. Shaw. New York: Penguin Classics.

Houston G. W. 1980. An overview of Nestorians in Inner Asia. Central Asi­atic Journal. Vol. 24, № 1.

Juvaini Ata Malik. 1997. Genghis Khan. The history of the World-Conqueror by ‘Ala ad-Din ‘Ata-Malik Juvaini. Manchester: Manchester University Press.

Juzjani Minhâj Sirâj. 1970. Tabaqât-i-Nâsirî. [A general history of the Mu­hammadan dynasties of Asia]. Vol. 2. Trans by М. H. G. Raverty. New Delhi: Ori­ental Books Reprint Corp.

Juzjani Minhâj Sirâj. 1975. Tabaqât-i-Nâsiri. [A general history of the Mu­hammadan dynasties of Asia]. Vol. 2. Lahore: Markazi Urdu Bord.

Khazanov A.M. 1993. Muhammand and Jenghiz Khan compared: the reli­gious factor in world empire building. Comparative Studies in Society and History. Vol. 35, №3:461-479.

Khazanov A. M. 1994. The Spread of World Religions in Medieval Nomadic Societies of the Eurasian Steppes. Toronto Studies in Central and Inner Asia. Vol. 1: 11-33.

Marco Polo. 1938. Description of the World. London: Routledge.

Moffet S. A. 1992. A History of Christianity in Asia. Vol. 1. Beginnings to 1500. New York: Haper Collins.

Moses L. 1973. A Survey of Turco-Mongol Buddhism Prior to the Thirteenth Century. Asian Pacific Quarterly of Cultural and Social Affairs. Vol. 5: 45^6.

Muldoon J. 1979. Popes, Lawyers and Infidels. Philadelphia: University of Pennsylvania Press.

Vasary I. 1990. History and Legend in Berke Khan’s Conversion to Islam. Aspects of Altai Civilization III. Bloomington: Indiana University Research Insti­tute for Inner Asian Studies.

Zenkovsky S. (ed.) 1984. The Nikonian Chronicle. Vol. 3. Princeton: The Kingston Press, Inc.

---

[1] Приношу благодарность А. Хазанову за его многочисленные предло­жения и критические замечания, сделанные им на более ранний вариант этой статьи, написанной благодаря его семинару, посвященному обращению и мировым религиям.

[2] Некоторые другие ученые также внесли вклад в исследование обраще­ния в монгольский и пост-монгольский периоды, однако для перечисления всех этих работ потребовалось бы составление отдельного библиографиче­ского свода, что невозможно сделать в рамках данной статьи.

[3] Я определяю мировые религии как прозелитские, в которые может об­ратиться любой человек вне зависимости от этнической принадлежности и места проживания. Универсальные религии – это те, которые убеждают в на­личии высшей силы, вера в которую достижима для всех вне зависимости от каких бы то ни было препятствий. При этом универсальные религии необяза­тельно являются мировыми, поскольку некоторые из них не прозелитские. Традиционная религия та, в которой нет главного канона, а загробный мир ничем, в сущности, не отличается от земного.

[4] Плано Карпини слышал, что Гуюк был христианином [Dawson 1955: 91]. По слухам, Сартак, брат Бату, был христианином. Джузани [Juzjani 1975: 223] пишет, что Бату, по слухам, был мусульманином.

[5] Примерно в 1009 г. благодаря контактам между миссионерами и куп­цами кереиты постепенно были обращены в несторианское христианство. В указанном году несторианский патриарх в Багдаде получил письмо от Эбе- дешу, Мервского митрополита, в котором указывалось, что кереитам нужны священники и дьяконы, которые могли бы их окрестить. Найманы, меркиты и онгуты тоже обратились. В Восточном Туркестане среди уйгуров было неко­торое число христиан. Точные цифры неизвестны, но считалось, что было обращено 20 тысяч кереитов.

[6] Главный министр Угэдэя Чинкай был христианином-несторианцем. Кроме того, Соркоктани, кереитка, дочь Тогрула Он-Канда и жена Толуя, То- регене, меркитка, жена Угэдэя, Огул Каймиш, меркитка и жена Гуюка тоже были христианками-несторианками.

[7] Несторианское христианство процветало в Азии в течение нескольких веков после раскола на Эфесском Соборе в 431г., см: [Moffet 1992]. Нестори- анство основывалось на Антиохской школе Теодора Мопсуэтского (350-428). Он был епископом Мопсуэтии, расположенной к северу от Антиохии. Свое учение он основывал на буквальном прочтении Библии с незначительной ин­терпретацией и столь же малом внимании к пророчествам. Он рассматривал грех как слабость, которую можно преодолеть, а не как болезнь или «пороч­ную волю». Нестор был его учеником. В 428 г. Нестор был избран патриар­хом Константинополя… многим он не нравился, потому что раньше был почти неизвестен. Он начал преследовать ариев и другие группы как ерети­ков, но и сам был обвинен в ереси Александрийским патриархом Кириллом. Отчасти это произошло по политическим мотивам. Александрия была треть­им по значимости христианским городом после Рима и Константинополя. Кроме того, школы Александрии и Антиохии соперничали между собой. Ки­рилл обвинил Нестора в «отрицании божественной сущности Христа» (р. 174) и предал его двенадцати анафемам. Из Антиохии последовало двена­дцать ответных анафем. В 431 г. император Тодосий II созвал Собор в Эфесе для разрешения конфликта. Кирилл открыл Собор до прибытия антиохских сторонников Нестора, и Нестор бойкотировал столь раннее начало. В резуль­тате Кириллу удалось единогласно двумястами голосами отлучить Нестора. В действительности Нестор никогда не отрицал божественной сущности Христа или божественного единства. Он лишь использовал слово «олицетво­рение», означающее появление или присутствие, тогда как Кирилл использовал слово «ипостась», означающее сущность или реальное существо. В прин­ципе, он полагал, что человечность и божественность Христа – это раздель­ные вещи.

[8] По всей видимости, во время пребывания брата Вильяма Сартак был христианином. Это подтверждается также и свидетельством персидского ав­тора Джузани [Juzjani 1970: 1291; 1975: 286-287].

[9] Король Людовик IX в 1248 г. вторгся в Египет и первоначально ему сопутствовал успех, но закончилась война поражением короля и захватом его армии. Он погиб во время Крестового похода в Тунис. Кроме того, что он был косвенно причастен к падению династии Айюбидов, к великим достиже­ниям короля-крестоносца следует причислить укрепление стен нескольких замков в Палестине и поддержку гарнизона в деле защиты местных латин­ских владений.

[10] См. «Письмо Гуюк-хана папе Иннокентию IV (1246 г.)» [Dawson 1955: 85]. Гуюк отвечает на просьбу папы, чтобы монголы стали христианами и прекратили набеги на христианские земли, таким образом: «Ты, кажется, считаешь, что я должен стать дрожащим христианином-несторианцем, почи­тать Бога и стать аскетом, а откуда тебе известно, кого Бог прощает и кому на самом деле являет милость?»

[11] К северу от ильханата находилась Золотая Орда, правители которой нередко были мусульманами, к северо-востоку, в Центральной Азии, – Чага­тайское Ханство; на юго-западе – Мамлюкский Султанат, который был подо­бен занозе в боку ильханата; на юго-востоке, в Индии, – Мусульманский Де­лийский Султанат, однако он редко вступал с ильханатом в какие-либо взаи­моотношения.

[12] Монгольский принц Николай был сыном Хулегу и Кутай хатун, кото­рая была несторианской христианкой. В какой-то момент, источники точной даты не указывают, Николай принял ислам. Это произошло до того как он в 1282 г. стал правителем. Он носил мусульманское имя Ахмад и правил до 1284 г. Он был первым мусульманским правителем ильханата, а также и пер­вым, кого свергли, возможно, потому, что он искал пути к мирному сосуще­ствованию со своим единоверцем в Мамлюкском Султанате. Подробнее об его обращении и значении этого обращения см.: [Amitai 2001: 15-43].

[13] Плано Карпини писал, что монголы верят в единого бога, который яв­ляется создателем всех вещей и посылает благо и горести. Но они не почита­ют этого бога молитвами или обрядами.

[14] Имеется несколько свидетельств об ограблениях мечетей, церквей и храмов и об избиениях духовенства. Множество таких действий происходило в ходе завоеваний, а всех, кто оказывал сопротивление, монголы считали врагами. После завоевания набеги на духовенство иногда имели место, одна­ко целью их, скорее, был грабеж, а не прямая атака на какую-либо конкрет­ную религию. Даже во время грабительских рейдов монголы не оказывали предпочтения одной религии перед другой.