Монгольская модель кочевой империи

Т. Барфилд

МОНГОЛЬСКАЯ МОДЕЛЬ КОЧЕВОЙ ИМПЕРИИ[1]

К моменту рождения Чингис-хана в 1162 г. Монголия[2] уже более трех веков была слабой и разъединенной страной. Постоянная война среди степных кочевых народов сделала повседневную жизнь небезо­пасной, а политическое объединение казалось недостижимым. Однако уже ко времени смерти Чингис-хана в 1227 г. Монголия была объеди­нена и стала центром самой большой в мире по площади империи, доминирующей силой в Евразии. Что могло быть причиной столь бы­стрых изменений и их последствий? Наиболее общий исторический подход объясняет возникновение Монгольской империи как резуль­тат долговременного исторического развития в Евразии подобно то­му, что привел к появлению предыдущие степных империй, такие, .как держава Хунну (209 г. до н. э. – 155 г. н. э.) или Тюркский и Уйгур­ский каганаты (552-840 гг.). С этой точки зрения Монгольская импе­рия была лишь структурно большей версией ее предшественниц, однако ее политическая и военная организация проистекала из общего степного наследия, и не была совсем не уникальна для монголов.

На самом деле Монгольская империя поразительно отличалась от ранних степных империй и имела лишь малое сходство с ними. Мы можем увидеть это в следующих трех важных областях. Во-первых, Монгольская империя возникла как оппозиция к обычной модели от­ношений между Китаем и степью, приводивших к созданию кочевых империй в монгольских степях. Во-вторых, Монгольская империя ра­дикально изменила степное кочевое общество, сломав существую­щую племенную систему и заменив ее централизованной политиче­ской системой правления, которая до этого никогда не существовала в степи. В-третьих, монголы, в конечном счете, стали напрямую управ­лять соседними оседлыми государствами, а не занимались вымога­тельством, как это делали предыдущие степные империи. Поскольку генезис этих различий происходит из проблем, с которыми столкнулся Чингис-хан в процессе объединения степи и удержания власти, изучение его личного вклада в этот процесс является абсолютно не­обходимым.

Модель взаимоотношений между Китаем и Монголией

Взаимодействие между Китаем, степными кочевниками Монго­лии, племенами смешанного леса и степными племенами Маньчжу­рии создало две отличные модели развития, что определило структу­ру политических отношений в степи и модель иностранного управле­ния в Китае: (1) двухполюсная граница между объединенным Китаем и объединенной Монголией и (2) пограничные государства, управ­лявшие Северным Китаем и частично Монголией [Barfield 1989].

Степь и Китай. Самые удачливые империи монгольских степей появились в тандеме с автохтонными китайскими династиями, кото­рые включали всю территорию Китая. Эта модель противоположна широко распространенной точке зрения, согласно которой кочевники Монголии становились тем сильнее, чем Китай становился слабее. Наоборот, кочевые империи и крупнейшие собственно китайские ди­настии расцветали и приходили в упадок единовременно. Эта модель особенно наглядно может быть прослежена во взаимоотношениях между Хань и хунну, между Тан и тюрками/уйгурами. Стабильность этих кочевых империй основывалась на вымогательстве прямых суб­сидий и торговых привилегий у китайских династий. Не желая завое­вывать Китай, степные империи были структурно зависимы от суще­ствования их соседей, снабжавших их богатством, которое они пере­распределяли среди своих сторонников в Монголии. Первоначально эти взаимоотношения были основаны на силе, но со временем они становились более взаимными. Кочевники даже защищали ослабшие во время внутренних мятежей китайские династии, снабжая их вой­сками. Когда эти династии из-за конфликтов внутри Китая все-таки распадались, номады теряли основной источник дохода, который по­зволял им устанавливать централизованное правление внутри степи. В этих условиях Монголия также становилась политически раздроб­ленной. Местные вожди вышли из-под контроля имперской структу­ры, но без восстановления системы вымогательства подарков  пока Китай оставался раздробленным восстановление степной конфедера­ции было невозможным. Власть на границе перешла к народам Мань­чжурии, игравшим второстепенную роль в противостоянии Китая и Степи.

Пограничные государства Маньчжурии. Четыре из пяти наибо­лее крупных иностранных династий, правивших Северным Китаем, имели свои корни в Маньчжурии (Тоба Вэй, Ляо, Цзинь, Цин). Все они возникли в периоды нестабильности, складывавшейся после па­дения автохтонных китайских династий, которые управляли на про­тяжении веков всем Китаем. То, что так много иностранных династий пришли с северо-востока, является аномалией, потому что главной угрозой китайской границе во времена Хань Тан и Мин были племена из монгольских степей. Действительно, когда степные номады и Ки­тай были сильны, не было возможным появление независимых регио­нальных государств где-нибудь вдоль границы. Однако во времена анархии, после того как автохтонные китайские династии пришли в упадок, вожди местных племен со всех участков границы пытались создать новые пограничные королевства. Из всех появившихся регио­нальных государств наиболее эффективными были маньчжурские династии, благодаря их выгодному стратегическому положению и раз­витию дуальной структуре власти и управления завоеванными терри­ториями. Эти дуальные организации включали как китайские, так и племенные институты контроля, что позволяло китайским территори­ям быть управляемыми своими собственными чиновниками в соот­ветствие с исконной конфуцианской практикой, в то время как пле­менные народы сохранили систему традиционных норм и обычаев. Маньчжурские правители поддерживали свою власть путем манипу­лирования этими двумя группами институтов. Используя китайских чиновников и судебную практику, они разрушали племенную авто­номию, при этом продолжали держать под контролем китайцев, ис­пользуя элитные племенные военные соединения.

В делах с народами монгольских степей иностранные династии применяли особую пограничную политику поглощения и раскола, ко­торая активно препятствовала появлению политической централиза­ции. Обычно только после свержения этих агрессивных иностранных династий и их замены более изоляционными исконными китайскими династиями кочевники были способны объединиться. В отличие от завоевательных династий коренные китайские династии склонны бы­ли игнорировать политические события в степи, поэтому там вожди  должны были беспокоиться только по поводу других степных коче­вых соперников. С течением времени степная империя могла быть воссоздана. Ее единство держалось с помощью китайских субсидий. Монгольская граница вновь становилась линейной, а политическая система в регионе двухполярной.

Монголы ломают модель

Чередование могущественных степных империй и коренных ки­тайских династий с равными по длительности периодами маньчжур­ского правления в Китае и беспорядка в Монголии было таким устой­чивым явлением, что эта модель была сломана только однажды за двухтысячелетний период Монгольской империей Чингис-хана. Бы­строе восстановление империй номадов не происходило не потому что вожди кочевников, стремящиеся к власти в степи во времена усо­биц, были менее амбициозны или менее способны, чем лидеры, ус­пешно объединявшие Монголию в другие времена. Скорее всего, причина заключается в весьма эффективной и удачной политике ино­странных династий, мешавших объединению Монголии. Эта полити­ка поддерживала соперничество внутри степных племен и кровную месть, чтобы препятствовать любой группе стать более могуществен­ной. И если одно племя вдруг становилось более могущественным, они посылали экспедиционные войска в глубь Монголии, чтобы осла­бить его или, в крайнем случае, препятствовать его нападению на ки­тайскую границу. Например, в V в. государство Тоба Вэй регулярно устраивало походы против жужаней и захватывало большое число людей и животных, заставляя номадов постоянно обороняться. В XVII-XVIII вв. маньчжурская династия Цин использовала «систему знамен» и земельные пожалования восточномонгольским ханам, что­бы те служили бастионом против более агрессивных джунгар из Западной Монголии.

Когда родился. Чингис-хан, Монголия была политически раз­дроблена уже почти триста лет после падения Уйгурской империи в 840 г. В течение этого времени стерлась даже память о ранних степ­ных кочевых империях. Такой длительный период раздробленности Монголии поддерживался завоевательными государствами из Мань­чжурии, которые также управляли Северным Китаем: киданьской им­перией Ляо (907–1125) и чжурчжэньской империей Цзинь (1115 – 1234). Эти династии вступали в союз со слабыми племенами против сильных племен, чтобы создать эффективную коалицию, которая смогла бы уничтожить любого лидера племени в степи, угрожавшего возглавить остальные племена. Конечно, при этом династии усилива­ли власть своих степных союзников и только вопросом времени было, когда те обратятся против своих покровителей и передадут свою под­держку племенам, которых они только что разбили. В течение XII в., например, чжурчжэни постоянно меняли свою поддержку то татарам, то монголам, и наоборот, чтобы эти племена держали друг друга за горло и тем самым разрушали каждую из группировок по очереди.

Любой лидер, пытавшийся основать новую степную империю, сталкивался с невероятными препятствиями. Он не только должен был беспокоиться о вождях других племен – соперниках в степи, ко­торые стали бы противостоять ему, но также и о вмешательстве извне, которое он мог ожидать от северокитайских царств, как только он на­чинал добиваться успеха. Как сообщает «Тайная история монголов», много монгольских, татарских, найманских и кереитских вождей пы­тались ранее справиться с задачей по объединению степей, но ни один из них не добился успеха. И принимая в расчет те трудности, с которыми столкнулся Чингис-хан хотя бы по мобилизации поддержки его соплеменников, мало кто из его современников поставил бы на то, что он добьется успеха. В конце концов, Чингис-хан не только объединил Монголию, но он и его приемники захватили весь Китай и соз­дали Юаньскую династию, единственную долгоживущую иностран­ную династию на территории Китая, корни которой не происходили из Северно-Восточной Маньчжурии.

Политическая организация степных империй

Имперская конфедерация. Предшественниками Монгольской им­перии, как и их наследникам после гибели Юаньской династии в 1368 г., были имперские конфедерации, использовавшие принципы племенной организации. Племенные вожди управляли на локальном уровне, в то же время имперская структура основывалась на монопо­лии на внешнюю политику и военные дела. Верхний уровень импер­ского руководства состоял из правящего рода того племени, которое образовало конфедерацию. На втором уровне иерархии потомки и бо­ковые родственники правителя обычно назначались «губернаторами» надзирать за вождями племен в каждом регионе. Сами местные вожди племени составляли третий уровень организации [Barfield 1981: 45-61].

Особенностью имперских конфедераций было включение в их состав племен без их разрушения трайбалистской структуры. Для по­сторонних имперская конфедерация могла казаться полностью цен­трализованной и с единым правительством, судя по ее монополии на иностранные связи и контроль военных дел. Но на местном уровне составляющие конфедерацию племена управлялись почти так, как до их включения в состав кочевой империи. Местные вожди и старей­шины сохраняли значительную автономию из-за их тесных связей с соплеменниками. Поэтому, когда имперская структура развалилась, вожди племен были готовы проявиться как автономные политические деятели.

Монгольская империя. Монгольская империя имела совершенно другую структуру. Это была не имперская конфедерация, а автокра­тическое государство, которое сломало существующую племенную структуру и перераспределило людей в новые военные образования, из которых им не разрешалось переходить в другие подразделения. Это разрушило старую степную политическую организацию, которая основывалась на родстве и клановых лидерах – вождях (тус) автори­тетных родственных групп, невзирая на то, кто был на верхних уров­нях. Их возможность и готовность изменить политическую предан­ность то одному лидеру, то другому, если они получали лучшее пред­ложение, делало сложным установление централизованной организа­ции. Чингис-хан, после того как объединил степь, положил конец этому, и с тех пор власть принадлежала ему и его личным назначен­цам. За исключением небольшого числа групп, которые долгое время поддерживали его или с кем он создавал альянсы, не один из лидеров не имел сильных родственных связей с людьми, которыми руководил. Такое изменение было не только беспрецедентным, но и необычайно быстрым. Оно совершилось меньше чем за три года, в период, когда он впервые получил контроль над кереитской конфедерацией в 1203 г. и когда он провозгласил себя Великим ханом в 1206 г. Самой драгоценной наградой, которую могли потребовать наиболее при­ближенные к хану военачальники у Чингис-хана на курултае 1206 г., было право воссоединения со своими собственными родичами [Clea­ves 1982: 154, 158].

Имперские назначения, а не родство определяли ранг и полномо­чия на каждом уровне Монгольской империи. Родственники Чингис­хана и монгольские племена, в целом, были оттеснены на периферию системы власти в пользу талантливых личностей. Прослеживается яв­ный контраст в поведении между основателями имперских конфеде­раций, всегда ставивших своих близких родственников на высокие посты, рассматривая такую политику как средство защиты их власти; и Чингис-ханом, смотревшим на своих родственников со значитель­ным подозрением и державшим их вдали от принятия ключевых ре­шений. Во время его жизни политические посты давались исключи­тельно тем людям, которые были обязаны ему личной лояльностью, таким, кто присягнул ему на верность (нукеры), преданным домаш­ним слугам и усыновленным детям. Именно сподвижникам Чингис­хан дал в управление все тумены (по 10000 воинов), и они имели наибольшее влияние на политические решения. Позднее Чингис-хан вербовал также сторонников преимущественно из кешиктенов, изна­чально его личной стражи, которую он впоследствии преобразовал в специальный «гвардейский» тумен, куда были взяты «добры молод­цы» из многих разных племен. Ни одно из племен (даже монголы) не могло исключительно доминировать в высшем эшелоне имперской администрации, так как личные достижения представителей управ­ленческой элиты были обусловлены их способностями и преданно­стью. Они комплектовались из всех народов Монгольской империи, даже тогда, когда потомки Чингис-хана позже стали передавать трон Великого хана по наследству.

Централизованная и бюрократическая структура Монгольской империи была не только наиболее эффективной, чем система власти всякой из предыдущих степных империй, но также и уникальной. По­сле падения династии Юань кочевники в Монголии вернулись к их старой и менее централизованной имперской конфедеративной моде­ли организации. Это показывает то, что хотя Монгольская империя и успешно сломала существующую племенную структуру, но подобное изменение не могло носить постоянный характер. В следующие 150 лет племенные группы в Монголии возродились, так как центральный контроль ослаб, и ко времени изгнания Юаней из Китая децентрализованная племенная организация снова стала нормой в степи. Однако перемены за данный промежуток истории были настолько значитель­ными, что не существовало никакой преемственности между племе­нами при жизни Чингис-хана и племенными структурами послеюаньского времени.

Монгольская военная система и внешняя политика

Монголы создали самую большую империю, какую только видел мир. Предыдущие кочевые империи доминировали только над степ­ными землями, монголы же завоевали большую часть Евразии, раз­рушив могущественные и хорошо вооруженные земледельческие го­сударства. В этой связи возникают два вопроса: почему монгольская армия была более эффективной, чем войска более ранних степных империй, принимая во внимание то, что самым главным оружием для степняков оставался лучник? Почему Монгольская империя захватила соседей, вместо того чтобы обложить их данью, как поступали более ранние кочевые империи?

Военная система. В различных аспектах монгольская армия была похожа на хуннскую и тюркскую. Она состояла почти исключительно из кавалеристов – лучников, вооруженных стрелами ближнего и даль­него боя, саблями, копьями и булавами. Они носили стальные шлемы и доспехи, состоящие либо из выделанной кожи или закрытые метал­лическим пластинчатым доспехом. Войско было организовано в отря­ды по 10, 100, 1000 всадников. Самое большое монгольское тактиче­ское подразделение было тумен (10000 человек). Хотя десятичная система использовалась еще хуннами, в имперском конфедеративном объединении военачальниками являлись вожди племен, которые не­редко сами решали, какие приказания им выполнять. Монгольская армия не имела автономной племенной основы, поэтому ее команди­ры могли рассчитывать на полное подчинение по всей цепи командо­вания. Как все кочевые армии, основное число монгольских отрядов было удивительно мало. Ко времени смерти Чингис-хана в 1227 г. действующая армия состояла из 138000, и даже в период расцвета империи через поколение она была лишь в два раза больше этого чис­ла [Martin 1950].

Что отличало монгольскую военную систему от предшественни­ков, так это ее железная дисциплина и центральный контроль – мо­дель, которая впервые была развита из кочевников киданями на три­ста лет раньше, что позволило им завоевать Северо-Восточный Китай [Wittfogel, Feng 1949]. Хуннская и тюркская кавалерийские армии были склонны к дезорганизации во время боя, так как каждый дрался для своей личной выгоды. Монгольская армия была обучена воевать как скоординированная группа, следующая сигналам флагов и горнов. Те, кто ломал ряды либо для продвижения, либо для отступления, те, кто организовывал личный бой, не обращая внимание на приказы, или те, кто останавливался для грабежей добычи, жестоко наказывались. Никто под страхом смерти не мог перейти в другой отряд без разре­шения. Так как преданные хану командиры не были соперниками в политической власти, Чингис-хан давал им большую автономию в выполнение его всеобщей стратегии. Он также талантливо разбирался в кадрах и сумел найти среди монгольских племен целую плеяду та­лантливых военачальников, которые вели его армию к победе по всей Евразии.

В то же время, возможно, военные успехи Чингис-хана отчасти были обусловлены использованием в военной стратегии китайских и позднее мусульманских военных инженеров уже после его первых кампаний в Китае. Эти специалисты снабдили монголов тысячами осадных машин, которые могли быть использованы при штурме ук­репленных городов: катапульт для метания камней и копий, машин для метания огня. Все другие степные армии останавливались перед укрепленными городами. Они могли атаковать их по кругу, они могли устроить осаду, но они не могли взять их прямым приступом. Без этой возможности ни одно кочевое общество никогда не могло завое­вать хорошо защищенные земледельческо-городские государства. Монгольская армия могла и делала это. Это стало настолько эффек­тивным, что ни один большой укрепленный город Средней Азии не был в состоянии выдержать их силу, когда Чингис-хан начал войну против хорезмшаха в 1218 г.

Подобные инновации позволили Чингис-хану полностью контро­лировать военную машину, что означало воевать согласно координи­рованному плану, иметь возможность не только наносить удары в глубь страны врага, но и (что не делали кочевники до этого) устраи­вать успешные осады и брать города приступом. Это была армия по­беды, но не такая, как сила гуннов в Европе или хунну против Китая. Эта сила покоряла.

Монгольские завоевания. Многие ученые, цитируя утверждения более поздних монгольских правителей, оспаривают то, что Чингис­хан имел намерение покорить весь мир. Первоначально у него были те же ограниченные цели, что и у лидеров предыдущих имперских конфедераций: подчинить всю степь, чтобы вымогать подарки и тор­говые привилегии у богатых оседлых государств. Так оказалось, что эти государства предпочли воевать с кочевниками, чем умиротворить их. Результатом конфликтов стали истребляющие войны, приведшие к тому, что монголы стали правителями территорий, которые они первоначально намеривались обложить данью [Barfield 1994: 157-182].

Первоначально монголы начинали войны с соседними оседлыми государствами, чтобы путем такого воздействия заставить их платить дань и заключать торговые соглашения. У них не было интереса в свержении существующих режимов, если их требования были приня­ты. Сначала казалось, что они, подобно хунну и тюркам, будут удач­ливы в проведении этой политики. Уйгуры, правившие оазисами в Восточном Туркестане, немедленно создали союз с Чингис-ханом и участвовали в курилтае 1206 г. Потом монголы атаковали тангутское государство Си Ся на северо-западе Китая в 1207-1209 гг., заставили их просить мира и посылать дань. Монгольская кампания против чжурчжэней на севере Китая началась в 1211 г. После страданий от трех опустошительных вторжений Цзиньская династия также согла­силась платить дань монголам в 1214 г. Монголы ушли и оставили Цзинь, контролирующим большую часть Северного Китая. Чингис­хан также получил посольство от хорезмшаха из Средней Азии, кото­рому он предложил заключить договор, облегчающий торговлю и приносящий признание монгольской власти на востоке.

Исключая уйгуров [Allsen 1983: 243-280], все дружеские отно­шения были быстро прекращены. Чжурчжэни не намеревались по­стоянно умиротворять монголов и не прошло и года, как война между ними и монголами возобновилась. Эта война длилась 20 лет и завер­шилась только с полным уничтожением династии Цзинь в 1234 г. В результате монголы стали хозяевами Северо-Восточного Китая. Точ­но так же были прерваны отношения со Средней Азией, после того как хорезмшах позволил захватить караван, находящийся под защи­той монголов, а затем убил группу монгольских послов, отправленных передать шаху ханское письмо. Чингис-хан мобилизовал мон­гольскую армию, чтобы отомстить хорезмшаху. Тангуты использова­ли эту возможность, чтобы отказаться от обязательств по выплате да­ни, когда их попросили снабдить союзническое войско. Даже без по­мощи Си Ся монголы совершили серию походов на Среднюю Азию вплоть до границ Индии и Западного Ирана в период между 1219 и 1223 гг. Они полностью разрушили главные региональные города, и царство хорезмшаха пало. Однако Чингис-хан даже не пытался занять большую территорию, чем ту, которую его армия захватила. Вместо этого он вернулся домой и повел армию против тангутов, чтобы наказать их за разрыв. Это была его последняя кампания. Он умер в 1227 г. Вскоре после этого тангутское государство было также разру­шено и его города пришли в упадок [Martin 1950; Barthold 1968].

К моменту смерти Чингис-хана Монгольская империя была не только кочевой империей, но империей, объединявшей многие осед­лые государства. Даже если Чингис-хан мало интересовался их пря­мым правлением, то его преемники были вынуждены заняться реше­нием этого вопроса. По этой причине фундаментальные изменения в монгольской внешней политике, которые последовали за смертью Чингис-хана, касались решения его преемников перераспределить все территории, которые их отец только захватил, и управлять ими, а так­же расширить монгольскую власть на новые территории Китая, Европы и Среднего Востока. Монгольская политика была теперь, действительно, имперской, какой никогда не была у хунну и тюрков. Железным обручем она соединила кочевые и оседлые народы в еди­ную универсальную империю, которая охватывала почти целый кон­тинент. Если монгольский империализм необязательно был идеей са­мого Чингис-хана, то именно он снабдил своих наследников инстру­ментом для того, чтобы сделать это возможным.

Личный вклад Чингис-хана

Многие инновации, описанные выше, могут быть приписаны прямо Чингис-хану, но не потому что он их изобрел, а потому, что он настоял на их применении. Было много решений специфических про­блем, с которыми он столкнулся, придя к власти и когда укреплял ее. Однажды введенные инновации пустили корни и стали характерной чертой Монгольской империи до тех пор, пока она не пала. Чингис­хан был вынужден искать структурно новое решение, так как он при­шел к власти со второстепенной позиции. Он не мог позволить себе зависеть от традиционных политических и военных структур, кото­рые так хорошо служили основателям ранних кочевых империй. Эта незащищенность также значительно влияла на его военную страте­гию, которая была более агрессивной и рискованной, чем у других правителей, что также имело и психологический аспект. Упорные атаки Чингис-хана на тех, кто нарушал договорные обязательства, имели корни в его собственном жизненном опыте – предательстве, потрясшем его в детстве задолго до прихода к власти. По его мнению, те, кто нарушил свое слово или предал свои клятвенные обязательст­ва, заслуживали только абсолютного уничтожения, был ли наруши­тель отдельным человеком или целым государством.

Предшествующие основатели имперских конфедераций до объе­динения степи были традиционными лидерами их собственных пле­мен. Чингис-хан пришел к власти без особой помощи со стороны со­племенников или его близких родственников. Враждующая между собой монгольская родня отдалила его, когда он был еще мальчиком после убийства его отца, а затем хотела убить его. Когда он избрался монгольским ханом примерно в 1190 г., он не мог консолидировать свой авторитет и часто воевал со своим соперником Джамухой за монгольское лидерство. И когда его длительный альянс с кереитским лидером Ван-ханом развалился, он обнаружил себя покинутым почти всеми. Имея минимальное влияние в 1203 г. возле озера Балчжун, как раз перед тем как он должен был убить Ван-хана и взять под контроль кереитскую конфедерацию, в его распоряжении было только 4600 от­рядов. Они были с ним не из-за племенных связей, а так как являлись лично лояльными [Cleaves 1955].

Горький опыт Чингис-хана участия в племенной политике и не­постоянства трайбалистских военных соединений привели его к мыс­ли о необходимости создания принципиально иной политической ор­ганизации и военной стратегии. В конце концов, он пришел к абсо­лютной власти за период меньше чем три года, между 1203 и 1206 гг., но это произошло, когда он был уже зрелым человеком старше сорока лет и с большим опытом племенной политики за плечами. Разбив своих оппонентов на поле битвы, очевидно, он видел в разрушении и реорганизации традиционной племенной структуры необходимый шаг, который позволил бы сохранить власть. Все его политические инновации в своей основе означали трансформацию существующей системы, которая поддерживала разобщенность и ограниченность, в направлении к централизации и автократическому государству, на­правленному вовне своего общества. Эти изменения включали разде­ление людей на военные образования вместо родовых групп, создание внеплеменных институтов, таких, как keshig, предпочтение личных назначений родственным. Такие инновации были направлены не только на то, чтобы сделать Монгольскую державу и его лидера более могущественными, но и для того, чтобы уничтожить любую возмож­ность для восстановления старого политического порядка. Это была революция, но не та, что основывается на классах или идеологии. Это была практическая революция, направленная на стабилизацию лич­ной власти Чингис-хана. Реорганизация армии в хорошо дисциплини­рованные координированные отряды под централизованным коман­дованием исключала возможности мятежа. Хан активно поощрял личную инициативу, но только в служении монгольскому государству.

Чингис-хан также разрушил классическую кочевую военную стратегию, известную со времен скифов и хунну: нападение на сла­бых и отступление перед сильными. Исторически, когда степные ко­чевники уступали численно или сталкивались с хорошо организован­ным противником, они отказывались от битвы, заставляя противника преследовать их. Только когда противник истощит себя преследова­нием иллюзорной добычи, кочевники начинали настоящую атаку. Во время вторжений в Китай хунну и тюркские полководцы всегда от­ступали, когда сталкивались с многочисленными китайскими войска­ми, если только препятствия не были им на руку. Кочевники всегда могли уйти в Монголию и атаковать снова, когда шансы на победу будут более надежными. Чингис-хан и монгольская армия под его командованием, наоборот, верили в сражения в решающих битвах, даже если препятствия были против них. Они искали лучшую такти­ческую позицию и затем атаковали. Эта склонность к сражению в решающих битвах, возможно, была у Чингис-хана из-за уверенности в своем войске и командирах. Но так как изначально у него не было сильной племенной опоры, любое отступление могло быть интерпре­тировано как слабость, которая дает уверенность врагам, а также рас­пространяется среди племен, которых он только что завоевал. В своей карьере у него был опыт того, как войска полностью переходили под стяги победителей и дезертировали от тех, кто казалось проигрывал. Хотя он часто использовал ложные отходы на поле, чтобы заманить врагов в ловушки, он никогда не считал отход стратегическим, так как это задерживает кампанию, даже если это был самый безопасный выбор. Чингис-хан завоевал власть, рискуя всем, и сохранял ее, делая то же самое. Позже, когда его блестящие победы укрепили его власть в Монголии, его предпочтение к решающим битвам было заменено политическими расчетами. Однако к тому времени наступательная стратегия стала основой военной доктрины монгольской армии и ее полководцев.

Некоторые выводы

Историки обычно используют Монгольскую державу как образец для понимания кочевых империй в Монголии в целом. Так как она была наиболее изучена и лучше обеспечена источниками, имело бы смысл использовать хорошо описанные монгольские институты, что­бы пролить свет на организации менее известных предшественников. Это означает, что все деяния монголов нередко воспринимаются как результат развития или эволюции. На самом деле монголы использо­вали совершенно иные структуры, чем их предшественники. И это не был вопрос эволюции: после разрушения Юаньской династии племе­на в Монголии вернулись к старой имперской конфедеративной мо­дели организации. У них не было признаков централизованных харак­теристик империи Чингис-хана и они никогда не пытались завоевы­вать китайские территории, хотя и часто совершали набеги на нее. По этой причине Монгольская империя нуждается в новом изучении, ко­торое даст должное признание ее инновациям. Так как не одна другая империя в евразийской истории не была такой же большой и могуще­ственной, как монгольская, конечно, мы должны спросить, почему не одна кочевая империя в Монголии даже частично не достигла ее ус­пеха.

Чингис-хан по праву сохраняет за собой выдающийся статус в монгольской национальной истории, хотя ранее существовала тен­денция уменьшать его личные заслуги. В рамках исторического де­терминизма большинство марксистских теоретиков, например, отри­цали любую важную роль всякого отдельного лидера. Последние считались продуктом деятельности социально-экономического базиса в истории, который развивался лишь тогда, когда изменялись матери­альные условия. Такие теории пытались объяснить возвышение Мон­гольской империи в терминах классового конфликта и генезиса «ко­чевого феодализма» [Vladimirtsov 1948]. Но мало что в скотоводче­ской экономике изменилось ко времени прихода Чингис-хана к вла­сти и вряд ли можно обнаружить в монгольском обществе доказа­тельства классового деления. Кроме того, если такие новые структуры Монгольской империи были результатом постоянной политической эволюции, почему они вернулись назад к своим старым формам, ко­гда политическая структура империи ослабла?

Немарксистские теоретики также подозрительно относились к теориям «выдающихся личностей», рассматривавших историю как продукт деятельности отдельных ярких индивидов, подобных Чингис-хану. Эти ученые полагают, что к моменту объединения Монго­лии и распространения кочевой власти уже существовали необходимые условия для этого. Но какие это были условия, все еще обсужда­ется: изменение климата, торговые возможности, военные техноло­гии, слабость оседлых государств и т. д. Многие склонны согласиться, что если бы Чингис-хан не объединил Монголию, какой-нибудь дру­гой лидер (возможно, кереитский или найманский хан) сделал бы это, и кочевники имели бы такое же влияние на историю, но уже под дру­гим именем [Togan 1998].

Мой собственный анализ хунну и тюрков йзначально привел ме­ня к последней точке зрения, с тех пор как появились сильные струк­турные аргументы относительно причин образования кочевых импе­рий. Но чем больше я изучал истоки Монгольской империи, тем больше у меня складывалось мнение, что Чингис-хан играл более ве­ликую персональную роль, чем любой другой лидер в Монголии до или после. Я готов зайти дальше, утверждая, что если бы Чингис-хан был бы уничтожен или убит до 1206 г., в Монголии не появилась бы такая мировая кочевая империя. Если бы иной сын наследовал улус после смерти Чингис-хана или если Гуюк прожил бы дольше, мон­гольская история получила бы другое развитие и не была бы столь выдающейся. Могущественная структура уже существовала. Но ут­верждение единства Монголии Чингис-ханом и завоеванные им осед­лые государства были вероятностными событиями. Когда большой дуб возвышается на земле, легко забыть, что он начинал свое сущест­вование желудем, который могла съесть любая белка. И когда родил­ся Чингис-хан, было очень мало желудей, но много голодных белок. Так как больше внимания обычно уделяется великим монгольским завоеваниям после 1206 г., обычно недооценивают, какими значи­тельными были приход Чингис-хана к власти, объединение Монголии и создание могущественной империи.

Литература

Allsen Т. 1983. The Yüan Dynasty and the Uigurs of Turfan in the 13th Cen­tury. China among Equals. Ed. by M. Rossabi. Berkeley: 243-280.

Barfield T. 1981. The Hsiung-nu Imperial Confederacy: Organization and Foreign Policy. Journal of Asian Studies, vol. XLI, № 1: 45-61.

Barfield T. J. 1989. The Perilous Frontier: Nomadic Empires and China. Cambridge etc.: Basil Blackwell.

Barfield T. J. 1994. The Devil’s Horsemen: Steppe Nomadic Warfare in His­torical Perspective. Studying War: Anthropological Perspectives. Ed. by S. P. Rey­na and R. E. Downs. Amsterdam: 157-182.

Barthold V. V. 1968. Turkestan down to the Mongol Invasion. London: Gibb Memorial Series.

Cleaves F. 1955. The historicity of Baljuna covenant. Harvard Journal of Asiatic Studies 18: 357-421.

Cleaves F. 1982 (trans.). The Secret History of the Mongols. Cambridge, Mass.: Harvard University Press.

Martin D. 1950. The Rise of Chinggis Khan and its Conquest of North China. Baltimore: John Hopkins University Press.

Togan I. 1998. Flexibility and limitation in Steppe Formations: The Kerait Khanate and Chinggis Khan. Leiden: Brill.

Vladimirtsov B. Ya. 1948. Le régime social des Mongols: Le féodalisme no­made. Paris: Adrien Maisonneuve.

Wittfogel K. A. and Chia-sheng Feng. 1949. The History of Chinese Society: Liao (907-1125). Philadelphia: American Philosophical Society.

---

[1] Доклад на VIII международном конгрессе монголоведов (Улан-Батор. Август 5-12, 2002).

[2] Термин «Монголия» используется в статье в географическом смысле как синоним понятию «монгольская степь». – Прим. отв. ред.