Британское исследование по конфликтологии
Центр Исследования Конфликтов
Июнь 2002
КОНФЛИКТ В ИЗМЕНЯЮЩЕМСЯ МИРЕ: ВЗГЛЯД НА ДВЕ ДЕКАДЫ ВПЕРЕД
Новый мировой порядок?
Конец, в 1991г., по выражению Эрика Хобсваума «короткого» 20го века, был окрещен оптимистами как начало новой и всеобщей лучшей эпохи. Холодная Война закончилась, СССР распался. Идеологическая борьба завершилась триумфом либеральной демократии и рыночной экономики. Ожидался «новый мировой порядок», характеризующийся мирными международными отношениями и верховенством закона, гарантированными уникально могущественными и безопасными США; победа над Саддамом Хусейном была самой ожидаемой вещью.
На самом деле, в течение последнего тысячелетия в мире произошло более 50 этнических/религиозных конфликтов, 170 пограничных конфликтов и две крупные войны, в которые были вовлечены внерегиональные силы. Окончание Холодной Войны дало возможности развития для горячих войн. Многие из них ранее подавлялись сверхдержавами, либо посредством реализации их гегемонии в своих сферах влияния, либо посредством сотрудничества во избежание столкновения, которое могло привести к началу Мировой Войны III (или Мировой Войны IV, если вы считаете Холодную Войну Мировой Войной III). Без тенденции Холодной Войны к подавлению местных отношений и интересов, политический кризис, происходящий по этно-национальным или социально-экономическим причинам, вышел на первый план для этнических, религиозных, государственных и религиозных лидеров. Представляет ли эта тенденция после Холодной Войны, которая характеризуется возникновением гражданских, местных и периодически региональных конфликтов, модель развития событий в будущем?
Стратегическая ситуация 2000-2020
Если история и дает урок, так это в том, что прогнозирование хода развития двух десятилетий – это рискованное дело, особенно в период серьезных потрясений. Например, ни один футуролог в 1795, 1850, 1900 или 1925 не предсказал и не смог предсказать события и результаты следующих 20 лет. Тем не менее, возможно выдвинуть некоторые общие предположения и альтернативы о развитии ситуации безопасности на такой период. Они, конечно, основываются на видимых тенденциях и исключают возможные, но непредвиденные, политические, экологические, культурные или технологические обстоятельства, которые могут привести к основным расхождениям. Было ли 11 сентября 2001 подобным обстоятельством? Трансформировался ли мир, и если да, то во что? Эти идеи очень распространены, но, на самом деле, рано еще говорить, хотя некоторые изменения четко исполняются.
Мир останется мультиполюсным (несмотря на заявления России о том, что США и их союзники НАТО борются за создание однополюсного доминирования). Это будет правдой, несмотря на факт, что экономическое и военное доминирование США будет оставаться таким сильным, что США не будут зависеть от союзников для преследования своих основных интересов. Америка не подходит для того, чтобы стать деспотичным гегемоном. Мир, скорее всего, будет двигаться в двух основных направлениях: к экономической интеграции (несмотря на усилия антиглобалистов) и к политической фрагментации. Таким образом, будет развиваться неопределенность и нестабильность. Это будет обостряться определенным тенденциями.
Ожидается, что на протяжении следующих двух десятилетий мировое население увеличится с текущих 6 миллиардов до 9 миллиардов. Возможно, 95% этого роста будет приходиться на развивающиеся страны, в которых существенно снизится средний возраст населения. Это создаст массовое давление на ресурсы, начиная с таких основных, как еда и вода, и заканчивая теми, которые составляют благосостояние, а именно занятость, образование и здравоохранение. Будет усиленная конкуренция за сельскохозяйственные земли. В то же время, будет растущая урбанизация, с сегодняшних 270 мегаполисов (с населением около 8 миллионов) до более 500; подобный рост городов будет опережать возможности занятости и предоставления услуг, что приведет к ухудшению условий. В результате, под воздействием экономической необходимости и иллюзий перспектив лучшей жизни, будет наблюдаться повышенная миграция между странами и из бедных в богатые страны. Эти обстоятельства, возможно, усиленные экологическими проблемами, дадут толчок классовому и/или религиозному напряжению и, в результате, к внутренним конфликтам в странах, в которых они наиболее актуальны и в которых государство не может справиться с последствиями. Помните, что будет огромный демографический приоритет молодежи в рамках общего перенаселения, и что существует взаимосвязь между молодежью, разочарованием и агрессивным поведением. Ее благосостояние не будет влиять на иммунитет западного мира к последствиям этих тенденций.
Региональные границы будут постепенно стираться в силу распространения информационной революции, технологического преодоления расстояния и проблем пересекающихся границ. Многие заявляют (как это было модным в далеком времени до 1914г.), что увеличивающаяся взаимосвязанность мира приведет к тому, что мир будет становиться все более взаимозависимым и, следовательно, более мирным. Это будет правдой для большей части развитого мира, в котором существует система общих ценностей. Но в большей части развивающегося мира растущий (все более видимый) разрыв между богатыми и бедными, внутри стран и между странами, вместе с растущей конкуренцией за дефицитные ресурсы, обусловленной ростом населения, приведет к растущим напряжениям, которые с легкостью будут переходить из региона в регион. В дополнение к проблемам правительств, организованная преступность и терроризм будут продолжать развиваться в направлении уже видимой тенденции интернационализации.
Технологии будут быстро распространяться, благодаря конкуренции гражданской промышленности на глобальных рынках. Они также станут дешевле (см. история ПК и мобильных технологий). Эти тенденции могут положительно влиять на сферу безопасности. Например, основные достижения в предотвращении и лечении болезней, предоставление обильной дешевой еды и разрешение некоторых экологических проблем может уменьшить распространение конфликта, при этом они всегда пользуются всем населением развивающихся стран. Они также могут привести к пагубным последствиям. Когда они соединяются с существованием конкурирующего международного рынка оружия, они могут создать возможности для расширения военного потенциала даже самых бедных, но агрессивных стран, включая, так называемые государства-изгои. Потенциально при более серьезном раскладе они могут усилить разрушительные возможности негосударственных игроков, таких как Аум Синрикё и аль-Каида. Демографические, экономические, геополитические, религиозные и идеологические обстоятельства стимулируют некоторые государства и негосударственные группы к получению большей мощи для достижения своих целей военными способами.
Распространение ОМП, скорее всего, будет увеличиваться; это показатель, который стимулируется региональной и глобальной нестабильностью (включая страх вторжения великих держав и господствующих амбиций). Все больше государств побуждаются к поиску этого пути к безопасности, и многие ощутят на себе стимулы к этому. Больше государств приобретают ОМП, и, вероятно, большая его часть попадет в руки негосударственных игроков, включая террористов. Особенно высокая опасность содержится в сферах химического и, возможно, биологического оружия, которое легче создать своими усилиями, чем ядерное оружие (см. нападение секты Аум Синрикё в метро Токио в 1995 и 2001гг. в использованием нервно-паралитических веществ и нападения в США с использованием биологического оружия).
Пока государства будут продолжать оставаться основными игроками на международной арене, суверенитет многих будет под угрозой либо от тех, которые будут стараться внедрить свои ценности, либо от негосударственных игроков. Транснациональные корпорации будут продолжать осуществлять возрастающее влияние, включая сферу безопасности. Организованная преступность, которая все больше будет превращаться в транснациональную, будет использовать коммерческие, финансовые и правительственные связи для распространения своего влияния; его богатство означает, что она будет также очень осведомленной и хорошо вооруженной. Она также будет частью сотрудничества с международными террористическими движениями. Политические, религиозные, культурные и экологические группы будут бороться с существующими властными структурами, в частности, с помощью терроризма. Более того, «новые террористы” будут более опасными, чем политически мотивированные (часто спонсированные государством) старые террористы. Последних стимулировало желание получить стратегическое преимущество в преследовании долгосрочных целей и, таким образом, они избегали нецелесообразных крайностей, которые могли нанести вред их «законности» и объединению с потенциальными сторонниками. Их постмодернистские преемники обладают сомнительным оружием, часто явно нигилистическим или апокалипсическим. Они не выдвигают политических требований для переговоров. Не имея обоснованной политической программой, они не признают ограничения в использовании силы и, на самом деле, кажется будут наслаждаться массовыми потерями среди гражданского населения и разрушениями.
С исчезновением единой, четкой и монолитной угрозы в виде советского коммунизма, со временем может стать все сложнее поддерживать союзы, такие как японско-американский союз или НАТО, по крайней мере, в их старой форме. США, разочарованные в ведении войны через комитет против Югославии, уже продемонстрировали свою готовность к неиспользованию своих крупных, военных, неэффективных партнеров НАТО в так называемой «войне против терроризма». Американцам больше не нужны их союзники но, тем не менее, политически выгодно держать их на своей стороне. С другой стороны, подобные западные клубы стали больше, чем выгодные союзы для поддержания баланса власти. Общие ценности, демократические общества, рыночные экономики и заинтересованность в поддержании стабильности, наряду с давно приобретенными навыками межправительственного сотрудничества, должны предотвратить возврат международной анархии, которая характеризовала старую международную систему – по крайней мере, в той мере, в которой это интересно западу. Но новые проблемы приведут к необходимости создания и поддержания новой «коалиции доброй воли», процесс, усложняющийся отличным восприятием национальных интересов и моральности. По мере изменения мировой ситуации, друзья и союзники в одном деле могут стать оппонентами или нейтралами в другом. Эта тенденция уже проявилась в «войне против терроризма», см. меняющиеся позиции России, Пакистанa и Саудовской Аравии.
США, вероятно, останутся глобально вовлеченными. Размер их экономики, развивающаяся сеть коммерческих, культурных, политических связей и связей в сфере безопасности и их абсолютная распространенность вместе с определенностью хаоса, если он перейдет в изоляционизм, делает это предположение справедливо обоснованным. Америка также сохранит, а возможно, и увеличит свое военное и экономическое доминирование. (Важно отметить, что ее бюджет военной отрасли в 2000г. превышал общие расходы девяти следующих по размеру военных растратчиков, и все же это составляло только 3% ВНП — едва ли это нагрузка для экономики, которая создала одну треть общего мирового продукта.) Тем не менее, масштабы и природа роли, которую они готовы играть, будет обусловлена следующими факторами:
• импульс в направлении обособленности, видимый в администрации Джорджа Буша. То, насколько далеко это зайдет, будет зависеть от сохранения общности интересов, уровня сотрудничества и поддержки текущих союзников и друзей и ее желания ограничить свободу своих действий в интересах сохранения друзей;
• уровень внутренней гармонии США и избежание серьезного, длительного экономического спада;
• растущая уязвимость родины перед неправомерными нападениями от терроризма, с использованием роботов, несмотря на использование ОМП;
• природа и размеры спада (как, например, в Ливане 1983-84 или Сомали 1993-94);
• развитие, маловероятно, но возможно, глобального явного конкурента (Китай или, менее вероятно, Россия);
• эффективность и стабильность лидерства.
Азиатско-тихоокеанский регион станет более экономически могущественным и политически важным. Особенно важной будет Япония и Китай. Политические амбиции и влияние двух этих стран, похоже, будет расти. Возможно, будет борьба за региональное превосходство или даже гегемонию, особенно, если Китай откажется от демократического развития в пользу национализма и военной мощи. В целом, регион, скорее всего, будет становиться все более милитаризированным, неспокойным и ненадежным. Природа корейского объединения будет иметь важное влияние на развития баланса власти, что будет зависеть от явно упадочного государства Индонезии и проблемных Филиппин. Также важным будет направление, выбранное Индией и Россией в качестве важных альтернативных источников власти в регионе.
Место Европы в глобальном распределении власти будет зависеть от результатов проекта интеграции. Федеральный или даже конфедеральный ЕС может быть главным игроком (имеющий 50% населения или более и 40% ВНП или более, что больше, чем у США). Если ЕС продолжит действовать без плана, без решительного лидерства или четкого понимания направления движения, относительный спад Европы будет продолжаться (сегодня есть семь самых крупных экономик в мире, но по некоторым предположениям к 2020г. останется только две). Если усилия в направлении интеграции не дадут результата, и будет реакция в направлении ренационализации экономической, внешней политики и политики в сфере безопасности, европейское влияние существенно снизиться, и вакуум власти может перейти в увеличивающуюся нестабильность в Восточной Европе и на Балканах. Как этот вакуум будет заполняться зависит во многом от ситуации в Германии и России.
Россия вполне может возобновить свой спад, выражающийся в экономических, социальных, экологических и демографических катастрофах, и прекратить быть значительной силой. Если она избежит этой доли, тем не менее, ее размер и экономический/военный потенциал означает, что судьба ее соседей неразрывно переплетается с ее судьбой. К окончанию рассматриваемого периода Россия может стать центром возрожденной, в основном, славянской, конфедерации, размер которой зависит от противовесной силы, с которой Турция и/или Ислам будут распространяться на Закавказье и Центральную Азию. Возможно, что Россия будет демократическим и динамическим государством, которое будет стремиться к сохранению статуса-кво и опираться больше на экономическую, чем на военную мощь, для распространения своего влияния. Такая Россия может сотрудничать с ЕС и США для поддержания стабильности в Восточной Европе и Центральной Азии. Более вероятно, возможно, она будет более или менее авторитарной и агрессивной. Но все же наиболее вероятно она останется слабой в результате неисполнения или только частичного успеха политических, социальных и экономических реформ. Это оставит искру нестабильности от Балкан, через Кавказ к Центральной Азии, во всех регионах, в которых есть потенциально конфликтное соперничество.
Средний Восток мог бы, вполне реально, добиться всеобщего и длительного урегулирования арабско-израильского спора, демократического, политического и экономического прогресса и двигаться в направлении региональной интеграции. Более вероятно, он впредь будет очагом терроризма и будет, по-прежнему, иметь важное значение, в качестве наибольшего мирового источника дешевой нефти. Регион подвергается систематическим потрясениям от демографических тенденций, неэффективности управления, недееспособных экономик, растущего дефицита ресурсов, (особенно воды), этнических проблем и основных идеологических/религиозных расхождений внутри и между странами. Средний Восток, скорее всего, будет страдать от внутренних и межгосударственных конфликтов, разжигающихся в силу мощной комбинации национализма, Ислама и экономик. Хаос и анархия вполне вероятны, поскольку регион является домом для нескольких потенциально несостоятельных государств. Будет конкуренция за доминирование между региональных соперниками с США и, возможно, ЕС, Россией, Пакистаном и даже Китаем, которые являются внерегиональными игроками в общей массе.
Африка, пожалуй, будет оставаться, в большинстве своем, отсталым бедным континентом, характеризующимся местными гражданскими и межгосударственными войнами во многих регионах. На самом деле, ситуация может ухудшиться, поскольку государства колониальной эры продолжают разделять племенные, религиозные и этнические линии, что приводит к распространению новых политических образований, некоторые из которых нежизнеспособны, с еще большими внутренними и региональными конфликтами. Африка к югу от Сахары будет также оставаться гео-стратегическим изолированным регионом, насколько в этом заинтересован развитый мир, хотя близость северной Африки к Европе сделает ее регионом, интересным для развитых государств.
Возрождение идеологии в качестве движущей силы не может не приниматься во внимание: например, «столкновение цивилизаций” Хангтингтона, с нестабильным, взрывным Средним Востоком, который замещается разрозненным исламским полумесяцем от Марокко до Пакистанa и далее в конфронтации с более богатым, христианским западом и севером. Это вряд ли можно отнести к развитию; ни религия, ни международная идеология, вероятно, не сможет перевесить этнические, культурные, экономические или политические различия между народами и государствами. Тем не менее, существует реальная угроза в США и их союзниках, чрезмерно или неправильно распространяющих их «войну против терроризма». Посредством укрепления наблюдаемой тенденции в направлении исламского фундаментализма и создания восприятия США в качестве врага Ислама, а также посредством попыток закрепления западных ценностей в иностранных культурах, они могут привести в исполнение пророчество Хангтингтона. Возможно, возрастающая смертельная конфронтация между христианами и мусульманами от Алжира до Индонезии, на самом деле, является предвестником будущих событий. Если это так, то возрастающие много¬культурные сообщества на западе не будут неприкосновенными.
Некоторые предложения относительно природы будущего конфликта, изменяющие подход к конфликту
Отношение великих держав к войне, по крайней мере, на западе (включая, Японию), изменяется. Как заявил Эдвард Люттвак, они больше не играют в игру великой державы – по крайней мере, в традиционном смысле. Борьба за территорию сейчас в прошлом. Сегодня конкуренция ведется за влияние, особенно в экономической сфере, а национальные границы имеют небольшое отношение к ней. Более того, со всеми их передовыми военными технологиями, у развитых держав нет больше топлива для ведения крупных войн. Топливом войны старого стиля был народ, который должен был умирать как солдаты. Сегодня, на западе, уменьшающийся размер семей и изменяющиеся ценности означают, что люди больше не являются расходным материалом, каким были ранее. Большие потери все еще будут допустимы в войнах национального выживания и даже в защите основных национальных интересов, но не в конфликтах выбора. Результатом этих изменений в отношении может привести к пересмотру вида использования военной силы, распространенной в Европе 18 века: которая широко распространена, даже превалирующая, но не стремящаяся к достижению целей любой ценой. Западные державы, с населением, которое больше не хочет с легкостью идти на жертвы, будут очень осторожными и будут бороться за ограниченные цели и использовать ограниченные средства с наименьшими потерями – особенно, военно-воздушные силы и войска специального назначения. Тем не менее, будет две проблемы, которые будут портить этот подход.
Военно-воздушные силы, похоже, могут обеспечить возможность случайного вовлечения в военный конфликт с нулевым риском – отправку политически решительного сообщения без потенциально беспорядочного использования наземных войск. Политики, неосведомленные в военной реальности и попадающие под влияние громких обещаний сторонников военно-воздушные сил, рекламирующих сомнительные «уроки» войн в Персидском заливе, Косово и Афганистане, будут стремиться опираться на них исключительно в неподходящих условиях.
Правительства (и народы), рано или поздно, пострадают от неизбежной ответной реакции, поскольку враги будут стремиться, асимметрично ответить на очевидную западную неоколониальную агрессию (либо военную, либо экономико-культурную). В большей части Третьего Мира международный порядок считается имперским порядком под руководством США, при котором лишенные собственности не принимаются во внимание и который, в результате, не налагает на них никаких обязательств. Неспособные успешно бороться по западным правилам, традиционно более слабые враги разорвут свод правил.
Страны развивающегося мира, конечно, владеют большим количеством топлива. Тем не менее, им и дальше будет не хватать технологической развитости, чтобы сразиться с западом в традиционной войне.
Более бедные и в военном плане менее развитые государства могут сомневаться относительно противостояния с западом по вопросам, важным для национального выживания, из-за страха пострадать от вреда, на который нельзя будет отреагировать. Таким образом, межгосударственные войны, такие как в Персидском заливе, которые вовлекают США и/или некоторых их основных союзников, могут быть менее вероятны в ближайшем будущем. Но их угроза не исчезнет. С течением времени они могут стать более вероятными, поскольку потенциальные агрессоры станут более уверенными в своих улучшенных возможностях и, что более важно, начнут верить, что мощным державам не хватает единства и политической воли к действию. Неправильный расчет опять же может перейти в войну, как и случилось, когда Саддам Хусейн вторгся в Кувейт. Время от времени могут потребоваться коллективные действия в сфере безопасности для противостояния старомодному захвату земли, особенно, когда на кону будут западные стратегические интересы. Еще более сложная ситуация может возникнуть, если агрессор не придерживается политики Саддама, которая заключается в захвате и затем пассивном владении, а вместо этого продолжает наступление, чтобы перекрыть в районе операций точки входа для сил интервенции – или сделать их захват слишком дорогим.
Они найдут асимметричные ответы на традиционную военную мощь, которая дала им уверенность для противостояния с великими. Учитывая уроки войн в Персидском заливе и Югославии, региональные державы станут все более хорошо вооруженными (включая ОМП) и теоретически более подготовленными для противостояния западной интервенции. Они также могут быть подготовлены к тому, чтобы потратить десятки тысяч жизней для достижения национальных целей, которые считаются жизненно необходимыми, рассчитывая на то, что запад не будет готов пойти на большие жертвы, чем предусмотрены ограниченной войной для него, но всеобщей войной для них. (борьба Вьетнама за единство и независимость предоставила модель). И нападение 11 сентября 2001г. на США – это, скорее всего, предвкушение, демонстрация того, что даже слабые обладают достаточными возможностями для сдерживания или наказания.
Так или иначе, время коротких, успешных, безболезненных западных военных операций против относительно меньших государств, скорее всего, долго не продлится.
Внутригосударственный конфликт
Самые недавние конфликты, тем не менее, не были или, по крайней мере, не начинались как межгосударственные войны с явными нарушениями международных норм и правил. Скорее они были субгосударственными конфликтами между конкурирующими этническими или общинными группами. Эта тенденция, похоже, будет продолжаться, даже ускоряться. Это будет происходить в окружении, которое на данный момент становится сомнительным в законном, моральном и политическом плане. Напав на Югославию в нарушении своих уставов, без санкции ООН и в нарушении Хартии, действия НАТО в Косово создали прецедент, который будет искажать международные отношения в течение многих будущих лет. НАТО настаивает, что международное право развивалось для признания того, что подавление моральных стремлений перевешивает когда-то основной принцип невмешательства во внутренние дела страны. К сожалению, последний принцип однозначный, а относительно первого возможны разные трактовки. НАТО, по мнению нескольких важных государств, узурпировало роль ООН, взяв на себя ответственность, решать, где, когда и при каких обстоятельствах оправданы агрессивные военные действия. Если ведет альянс, другие могут последовать за ним. В будущем, другие правительства будут использовать вторжение альянса для оправдания своих интервенций в другие страны. Парадоксально, на самом деле, возможно, что западные демократии, некоторые из которых начинают жалеть о последствиях в Косово и теперь в Македонии, могут, в будущем, быть более сдержаны в действиях по прецеденту, который они создали, чем менее честные державы.
В ближайшем будущем, основной формой конфликта будут, скорее всего, внутригосударственные конфликты, по крайней мере, изначально. Но их распространение на нестабильных соседей, либо случайное, либо спланированное, часто будет очень легким, иногда неизбежным, как это случилось с Косово и Македонией. Они могут привлекать внимание внешних интервентов либо из корыстных, либо из моральных побуждений. Подобные внутригосударственные конфликты будут иметь некоторые из следующих характеристик.
Они могут возникать в результате неспособности правительств эффективно управлять некоторыми своими территориями. Конфликт может быть вызван бескомпромиссным социально-экономическим или этническим/общинным разделением в рамках государства, и впоследствии разжигаться несостоятельным режимом, который прибегнул к насилию против своих граждан в попытке удержать власть. Бывшая Югославия предоставляет модель.
Они могут возникать в результате полного упадка правительства, создавшего несостоявшееся государство, в котором господствует анархия, что случилось в Ливане в 70е гг., Сомали в 90е гг. и современном Конго.
Этнический и общинный конфликт станет все более общей формой внутригосударственной войны. По своей природе, он будет становиться абсолютной войной в понимании Клаузевица, поскольку компромисс очень сложен (если не невозможен) относительно конца государства. Стремление к созданию этнически / религиозно чистых регионов может разрушать государства и создавать новые; бывшая Югославия и, возможно, Индонезия являются двумя современными примерами.
Различные негосударственные игроки могут вовлекаться различными сторонами. В дополнение к таким традиционным игрокам, как недовольные региональные губернаторы, главнокомандующие, этнические или религиозные лидеры, в будущем также будут транснациональные корпорации, организованная преступность и даже борцы за защиту окружающей среды. Они всегда будут заинтересованы в расширении конфликта. Осама бен Ладен продемонстрировал власть, которую подобные игроки могут иметь для оказания влияния на основные изменения в мировой ситуации.
Подобные субгосударственные игроки могут бороться за одну или несколько из следующий целей: этническая/общинная безопасность; захват земли; контроль за ресурсами или богатством; месть за настоящие или прошлые несправедливости; триумф идеи; даже еще большей славы их лидеров.
Конфликты могут вовлекать несколько враждующих сторон, представляющих различные этнические, общинные или идеологические/религиозные группы или интересы. Чтобы осложнить ситуацию еще больше, они могут развиваться в рамках границ с самого начала или могут выходить за границы. Афганистан является современным примером.
Они могут привести или могут ухудшаться экономической катастрофой (и возможно экологической, особенно в результате того, что недостаточная инфраструктура повреждена или разрушается в результате пренебрежения). Эти обстоятельства могут, в свою очередь, разжечь конфликт в результате того, что желающие вернуться к нормальной жизни не могут сделать это, поскольку их лишают таких необходимых вещей, как еда, чистая вода, убежище и занятость. Пиратство может стать частым или более или менее организованным сражением, результат, который можно заметить во многих африканских конфликтах.
Прохождение подобных конфликтов не вписывается четко в обычные виды традиционной или нетрадиционной войны. Исконные правовые и нравственные ограничения сдают свои позиции перед лицом этнических, идеологических/религиозных и националистических трудностей, и будущие конфликты часто будут соединяться в себе эти два вида. Подавляемые смесью регулярных, милиционных и нерегулярных войск, они будут бороться, в основном, устаревшим оружием, но они могут приводить к очень большим потерям, особенно среди гражданского населения.
Интервенции, ограниченные только использованием военно-воздушных сил, будут иметь ограниченную эффективность и вполне могут привести к обратным результатам. Будут ли западные державы готовы к поддержанию достаточных разведывательных возможностей, сухопутных войск и стратегического подъема, чтобы предоставить гибкий ответ?
Подобные конфликты могут еще возникнуть на Балканах или даже восточной Европе, особенно если ослабнет солидарность НАТО и ЕС и возрожденная Россия станет конфронтационной. Но большинство из них будет возникать в тех развивающихся странах, которые фактически неуправляемые (несостоявшиеся государства) или в которых центральное правительство потеряло контроль над частью территории в пользу местных военных начальников, этнических или общинных групп, которые сами не могут установить эффективный контроль. Редко на кону будут стоять жизненные западные стратегические интересы. Даже если стратегические ресурсы будут отрезаны в результате конфликта, обычно возможно найти им замену, альтернативные производственные технологии или другие источники ресурсов. После окончания Холодной Войны великие державы не будут мотивированы для вовлечения по гео-стратегическим причинам. Вовлечение в подобные конфликты обычно будет вопросом выбора, а не необходимости.
Западные интервенции, такие как в Афганистане, могут ускориться в ответ на такие необоснованные атаки, как 11 сентября. Тем не менее, основной импульс будет, скорее всего, приходить от «морального долга». Всегда будет бригада, которая должна сделать «что-то, что надо сделать», и прикрытие СМИ обеспечит ей большую поддержку. Поскольку коммуникационные технологии (особенно, миниатюризация) развиваются, то электронные СМИ становятся менее зависимыми от официальных источников и виртуально невозможно проводить мониторинг и контроль. Одновременно и последовательно они становятся все более распространенными и влиятельными. Таким образом, всегда будет давление для проведения гуманитарных интервенций с целью облегчения страданий гражданского населения или операций по подержанию мира с целью наказания преступников, защиты прав человека и принуждения враждующих сторон перейти за стол переговоров. Стороны конфликта будут стараться эксплуатировать это, следуя примеру ОАК (Освободительная Армия) в Косово: причините достаточно беспокойств, ведите войну достоверной информации и вы можете выиграть военно-воздушные силы. Хотя обычно будут обоснованные причины для невовлечения, интервенция будет фактом будущей жизни так долго, насколько легко будет поднять возмущение западного общества (по крайней мере, до тех пор, пока кто-то поступает ужасно неправильно).
Сдерживание внутригосударственного конфликта, в том числе, с помощью превентивного размещения войск, может стать модным, но будет преисполнено проблем. Его прекращение с помощью наказания и принуждения будет более правильным. Множество факторов будет обрекать большинство подобных усилий на неудачу.
Внутригосударственные конфликты обычно очень сложные. Обычно существует совокупность игроков и кризисов. Их выявление и затем уговаривание и принуждение к принятию длительного урегулирования почти невозможно. Субъективную рациональность многих воюющих сторон сложно понять и предсказать, за исключением этнических и общинных конфликтов, когда противные стороны обычно рассматривают борьбу как одну из основных ценностей и, следовательно, беспроигрышную игру, в которой компромисс недопустим.
Интервенционисты могут быть способны подавить симптомы подобных конфликтов, но они будут считать чрезвычайно сложным, если не невозможным, преодолеть причины. Они должны быть готовы к длительному пути, и, возможно, (как это было в Боснии и Косово) к тому, чтобы пожертвовать некоторыми принципами, лежащими в основе интервенции. Будут ли правительства и, что более важно, их электорат готовы к этому? СМИ вездесущи. Они также изменчивы. Даже небольшое количество хорошо разрекламированных западных потерь может изменить отношение общества, как это случилось в Сомали после смерти 18 рейнджеров США; моральное возмущение – это хороший стимул для действий до тех пор, пока он не требует затрат. Или общество может устать от кажущихся бесконечными обязательств, как только возмущение, приведшее к интервенции, утихнет, и будет расти ощущение, что все стороны стоят друг друга.
Даже если западные общества устанут от интервенций, их правительства могут быть вынуждены проявлять настойчивость по причинам солидарности альянса/коалиции или потому что они обязаны моральным долгом, о котором везде возвещали. Как произошло в Боснии, доброжелательная интервенция может закончиться обязательством и государств, и альянсов к потенциальному дроблению. Вовлечение всегда легче, чем выход из конфликта, и события (особенно «распыление ресурсов») могут обесценить даже лучшие стратегии выхода.
Асимметричная война
Асимметричная война во многом неправильное понятие. Большинство войн асимметричны. Победа может основываться на подавляющем технологическом превосходстве (колониальные войны 19го века), численном превосходстве (Вторая Балканская Война, 1913) или концептуальном превосходстве (немецкие завоевания 1940-41). Термин будет использоваться здесь для описания конфликта между двумя сторонами с огромным различием боеспособности, когда слабый сражается, в отличие от сильного, за основные вопросы и отказывается действовать согласно правилам последнего. Как бактерия природно мутирует для противостояния антибиотикам, так методы ведения войны адаптируются к тому, чтобы справиться с превосходящей силой. Асимметричная война может использоваться либо в войне между государствами/коалициями, либо в борьбе между государствами и негосударственными игроками.
Межгосударственная война & Запад
Саддам Хусейн вел обычную войну за Кувейт и проиграл. Слободан Милошевич пришел к выводу, что удерживание Косово не стоило политической цены терпения длительных бомбардировок и возможного вторжения. В обоих случаях, превосходящие западные военные возможности принесли победу с небольшими жертвами или вообще без жертв. Западное общество привыкло к быстрым победам, которые не только безболезненны для них, но также избегают чрезмерных побочных потерь для врагов гражданского населения. Так будет не всегда. Даже слабые потенциальные враги будут искать пути частично нейтрализовать подавляющую огневую мощь и потребовать достаточную цену, чтобы интервенционисты передумали относительно ведения войны выбора, а не необходимости. Чтобы сделать это, они откажутся от традиционной борьбы и будут стараться перенести природу конфликта в сферы, в которых проявляются их сильные стороны и западная уязвимость.
Войны выигрываются или проигрываются на политическо-стратегическом уровне, а не на военно-операционном или тактическом. Таким образом, результат невозможно предсказать, основываясь на численном или технологическом превосходстве или даже и на том, и на другом одновременно. Например, Вьетнам выиграл свои войны объединения против более многочисленных и более развитых с военной точки зрения противников, несмотря на то, что проигрывал большинство битв. Можно утверждать, что Израиль оттеснили до его границ 1967г., несмотря на то, что он был доминирующей региональной державой. Эти и другие битвы демонстрируют ограниченность огромной военной мощи в политически асимметричных ситуациях. Более слабая сторона, которая борется за важные вопросы, по которым существует национальный консенсус, может обладать большей политической волей для победы; и готовностью пройти длинный путь, бороться десятилетиями, если необходимо. В противоположность этому, враг, вовлеченный в войну выбора, вероятно, посчитает сложным, поддерживать политическое единство и желание участвовать в затянувшейся борьбе, если успех в сражениях не приведет к быстрому миру на его условиях.
Планируя войны выбора, западные державы сегодня захотят проводить короткие кампании, опираясь на свои технологические преимущества, для нанесения высокоизбирательных, но сокрушительных ударов, при этом не опасаясь эффективного ответного удара. Это происходит, потому что демократические правительства (правильно) чувствительны к мировому и, особенно, внутреннему мнению. Соответственно, они не расположены к потерям, также как их электорат. Они почти так же беспокоятся о тяжелых потерях врага, сопутствующих потерях и гражданских смертях, как было заметно во время нападений в Ираке и Югославии. Им не хватает смелости на длительную кампанию, к которой они не подготовили свои народы. Что является истиной для отдельных стран, то является еще большей истиной для альянсов или коалиций (а большинство интервенций, вероятно, будут многонациональными, поскольку только некоторые страны способны действовать самостоятельно, все хотят делить нагрузку и укреплять международную законность с помощью коллективных действий). В любой коалиции желание военных действий должно обязательно варьироваться. Когда самое слабое звено начинает бояться, все многонациональные усилия могут быть раскрыты – результат, которого боялись в войнах с Ираком и Югославией. Внутреннее согласие и согласие коалиции/альянса было центром притяжения, который пытались атаковать Саддам и Милошевич c помощью сомнительных оснований и еще более сомнительных методов, подрывающих их способность сделать это. Будущий враг будет пытаться улучшить свою деятельность и может быть способен представить себя перед весомым органом мирового мнения в качестве стороны с правдой в ее пользу и, следовательно, жертвы «западной империалистической агрессии».
Первая проблема, с которой столкнется подобный враг, — это как бороться с политической стратегией, направленной на то, чтобы представить его в худшем свете и изолировать его, чтобы можно было его победить с помощью огневой мощи, ориентированной на истощение военной стратегии с минимальным риском. Он может найти несколько ответов на стратегическом уровне. Тем не менее, чтобы они были полностью эффективны, их необходимо готовить заранее, в мирное время. Более того, чем более тщательно проводится предварительная подготовка, некоторая видимая, некоторая намеренно частично раскрытая с помощью намеков и некоторая скрытая, тем сильнее сдерживающий эффект против потенциальных интервенционистов или соседних государств, которые могут быть привлечены в качестве стран пребывания войск. Как игрок в покер с плохими картами, он должен попытаться, посредством повышения потерь при вторжении, удержать как можно больше игроков от вступления в игру.
Потенциальная цель западной интервенции должна проводить активное распространение информации и дипломатические кампании, чтобы представить свое видение ситуации и избежать изоляции. Она должна пытаться расположить к себе естественных друзей, включая тех, которые сталкивались с подобными проблемами, и тех, которые уже враждебно настроены или сомневаются относительно западной позиции и политики, в целом. Она также должна пытаться разделить западные державы и их общества относительно вероятного повода для войны, чтобы предотвратить или затруднить построение коалиции. Особенно важно лишить потенциальных интервенционистов основ для действий в соседних государствах с помощью продуманной смеси взяточничества, запугивания и, если возможно, обращения к их обществу через голову враждебных, но политически ненадежных правительств. Чем больше препятствий оно сможет создать, тем меньше вероятность, что интервенционисты получат необходимую региональную поддержку. Также легко будет представить западные действия как увиливание для того, чтобы оттянуть время для сосредоточения войск, а затем предоставить агрессивный ответ на проигранный политический спор, спланированный для предотвращения обоснованного политического урегулирования.
Он должен подготовить свою страну и население к затяжной войне. Эта подготовка должна быть и психологическая, и практическая. В последней категории, могут приниматься пассивные меры для усложнения операций западных пехотинцев и обеспечения того, чтобы нападения были либо неэффективными, либо приводили к сопутствующему ущербу и гражданским смертям, которых боятся западные лидеры; враг не должен думать, что может получить дешевую победу только с помощью авиа бомбардировок. Некоторые вещи, которые он может сделать:
• размещать военные объекты и производственные мощности в гражданских образовательных, медицинских и религиозных институтах и заводах;
• полностью использовать в военных целях сооружения потенциально двойственного назначения, такие как аэродромы и центры связи;
• укрепить и децентрализировать производство и передачу электроэнергии и провести переговоры с третьей стороной соглашений об электроснабжении с другими странами, чтобы нападения на выработку и распределение электроэнергии повлияло на соседей;
• поощрять иностранные инвестиции и иностранных подрядчиков в стране, чтобы ограничить варианты мишеней;
• создать подземные топливные резервы в застроенных участках.
С помощью этих средств эффективность стратегических воздушных атак, как средства сдерживания, может быть уменьшена, если национальная воля сильна. Это поставит интервенционистов перед выбором отступиться или поднять планку, возможно, посредством привлечения наземных войск. Конфликт Косово четко показывает, как неохотно западные интервенционисты будут идти на такие меры.
В военной сфере, его второй проблемной сфере, этот гипотетический оппонент запада может извлекать выгоду из двух преимуществ.
Ему не обязательно выигрывать, в смысле победы над врагом во время сражения. Ему просто достаточно избегать поражения и одновременно причинять постоянные, даже если небольшие, потери на протяжении достаточного времени, чтобы сломить политическую волю врага. Эта стратегия хорошо послужила в войнах национального освобождения, проходивших от юго-восточной Азии до Алжира в течение трех десятилетий после Мировой Войны II.
Он также в выгодном положении, когда тактическая победа может иметь стратегические последствия. Эффектная победа, которая сравнивает счеты с одним или двумя интервенционистами, может иметь большое влияние на общественное мнение врага (как сделал взрыв грузовика смертника в Бейруте в 1983г, в результате которого погибли 241 моряков США и 58 французских солдатов). Это является правдой, даже если инцидент не повлияет на военную ситуацию.
Другими словами, он может эксплуатировать тот факт, что страны, подобно США, все больше используют оружие, разработанное для большой войны, с целью разрешения других ситуаций. Тем не менее, это оружие не может использоваться по-старому, поскольку войны проходят не на нейтральной территории, а затрагивают людей и полностью освещаются СМИ. Традиционно более слабый оппонент должен эксплуатировать этот факт, чтобы превратить самую большую силу запада в источник слабости. Он должен попытаться держать сражение ниже порога целесообразности высокотехнологичного оружия, на уровне, на котором возможность использовать массивную огневую мощь имеет ограниченную ценность, и его способность отправлять небольшое, но политически дискредитирующее количество интервенционистов в похоронных мешках домой может послужить сдерживающим фактором для дальнейших действий.
Конечно, бесполезно бороться асимметрично с технологически и возможно количественно превосходящим противником с симметричной военной организацией. Если это сделать, то можно предоставить врагу мишени, как сделали иракцы в 1991г. Традиционно оборудованные и структурированные силы могут понадобиться для борьбы с другими региональными противниками, но они должны уметь действовать нетрадиционно против более способных интервенционистов. Они должны обладать умениями в рассеивании, маскировке и дезориентации, также как должны уметь эффективно сражаться на территории, если технологическое превосходство не дает врагу ощутимого преимущества. Интервенционисты могут подвергаться нападению в лесу, горах и, самое главное, в городских регионах, где СМИ смогут записать страдания гражданского населения; израильский опыт в Бейруте является примером вида сражения, которое западные державы стремятся избегать. Операции на менее выгодном поле могут сводиться к снайперской стрельбе, установке мин-ловушек, взрыву машин, ракетным атакам и другим подобным политически значимым беспокоящим действиям.
Здесь необходимо отметить, что недорогие, легко получаемые современные технологии могут использоваться для пользы изначально низко-технологичной силы. Например:
Доступ к виртуальному пространству обеспечит мнимой «жертве империалистической агрессии» возможность проводить активные информационные операции с целью подрыва политической воли «агрессоров» и правительств, которые их поддерживают и предоставляют им базовые сооружения. Результаты этих действий могут быть видимы в мировом масштабе и не только в районе операций.
Командование и контроль не должны больше опираться на сложные, легко определяемые и уязвимые радио коммуникации. Стекловолоконные наземные линии, интернет и мобильные телефоны позволят контролировать и координировать рассеянные группировки.
Недорогие передатчики GPS могут ослабить способность высокотехнологичных сил к маневру. Они также могут снизить точность многих видов оружия с системой наведения, усложнив их использование или даже пресекать ее в населенных пунктах.
Использование современных, но все же относительно дешевых ложных целей может истощить снабжение врага дорогим и относительно недостаточным оружием с системой наведения и привести к неточной оценке степени боевых повреждений и, в конце концов, ненадежности.
Может быть возможным проникновение во вражескую разведку и программирование компьютеров для распространения дезинформации и создания разрыва в критические моменты; эти действия зависят от интеллектуальной силы, а не от непозволительно дорогих систем.
А послушные переносные ЗУР, ПТУРС и бомбомет с точными снарядами могут активно использоваться и против особо важных мишеней (таких как самолеты АВАКС и Единой радарной системы надзора и захвата) и персонала, и для нанесения постоянных потерь.
Конечно, предполагаемый западный оппонент не должен полностью отказываться от высокотехнологичного оружия. Вместо того, чтобы пытаться соревноваться по всем направлениям, он может выбрать избирательные инвестиции в передовое оружие в критически важных сферах, например, воздушная оборона, система ракеты класса поверхность-поверхность, разведывательные морские фугасы и субмарины. Доступ к спутниковой разведке, либо на коммерческих основах, либо предоставленный дружественной державой, мог бы помочь в наведении на цель. Особое сдерживающее и, возможно, боевое значение могут иметь мобильные баллистические или крылатые ракеты с ядерными боеголовками. Владение подобным оружием может не только угрожать силам интервенциониста и отсрочить сосредоточение войск, но также может помочь удержать соседние государства от выступления в качестве страны размещения войск.
В то время как военная стратегическая инициатива, в конечном счете, должны быть отдана превосходящей западной силе, необходимо будет убедить врага, что военная интервенция не будет бесплатным зрелищным спортом. Борьба должна проходить, при возможности, на родине врага и потенциальных региональных базах. Эффективные действия в период, когда враг пытается собрать свою коалицию и развернуть войска, могут быть решающими для предотвращения интервенции. Это, вероятно, будет длительный период, поскольку необходимо время, чтобы достичь внутреннего и международного консенсуса для интервенции и затем переместить значительные силы на большие расстояния (для войны в Персидском заливе понадобилось шесть месяцев, хотя благодаря сосредоточению Америки на улучшении стратегической мобильности, в будущем время на размещение сил сократится). Изначально, могут использоваться несмертоносные активные меры, обмен техниками информационной войны. Нарушение снабжения электричеством и водой, вмешательство в управление воздушным движением, интернет торговлю и финансовые операции, даже временное, может привести к психологическому шоку и создать панику, которая заставит людей дважды подумать о необходимости, так называемой, моральной интервенции. Атака СМИ привлечет внимание к тому, что подобные экономические разрушения были более гуманными и соизмеримыми, чем массивные воздушные бомбардировки, которые практикуются интервенционистами.
Если считалось необходимым и целесообразным (общеизвестно, что реакцию демократий сложно предсказать), избирательная эскалация террористических действий может считаться возможным. Они могу включать в себя нападения на исключительно военные мишени, (в большей мере) несмертоносные атаки на экономические цели, избирательные убийства политических деятелей (напр., ключевой персонал) или даже массовые убийства, такие как неудавшаяся попытка в 1993г. и удачное разрушение Мирового Торгового Центра в Нью-Йорке в 2001г. Тем не менее, особенно после 11 сентября, крупномасштабные покушения на убийство гражданского населения относительно маловероятны для применения рациональными государствами, которые стремятся к долгосрочным целям или стратегическим преимуществам и боятся мести разгневанного врага. Другими словами это больше тактика, применяемая негосударственным игроком, хотя может им использоваться для поддержки предполагаемой жертвы западной агрессии.
В борьбе с западными державами государство-объект должно всегда находить свое конкурентное превосходство, основывающееся на сферах, в которых оно обладает сравнительным преимуществом (напр., большая готовность к потерям), фокусируясь на инновациях в сферах, которыми враг пренебрегает, и изменяя правила игры. В своих усилиях в этих направлениях оно может хорошо пользоваться своими преимуществами над интервенционистами, особенно, если они являются частью альянса/коалиции, и особенно если они рады опираться на технологии для одержания победы.
Рассмотрите теорию петли OODA полковника – никогда не прекращающийся цикл «наблюдение-ориентация-решение-действие». При условии, что его решения правильны и хорошо исполняются, сторона, которая двигается по циклу быстрее и выигрывает, таким образом, битву за время, пользуется неоспоримым преимуществом. Враг вынуждается находиться в ответном положении, и его реакции, вполне вероятно, будут становиться все более запоздалыми и неэффективными. Технологическое превосходство может предоставить преимущество в наблюдении и действии, но они не помогают на решительных, интеллектуальных фазах ориентации и решения. В этих фазах основными понятиями является реализм, понимание, концептуальное (желательно нестандартное) мышление и быстрый и решительный процесс принятия решений на уровне политического и военного управления. Вполне возможно, есть хорошие основания полагать, что западные державы, в частности, те, которые действуют в коалиции, часто будут выжидать в этих сферах. Через смесь заблуждений, культурной близорукости и принятие желаемого за действительное, они часто не будут способны справиться с трудностями местных и региональных ситуаций. Многонациональная природа интервенции, при которой часто будут присутствовать проблемы несогласия в целях, путях и способах, будет тормозить процесс принятия решений и приводить к менее оптимальным, компромиссным решениям. Сложная цепь распоряжений, скорее всего, будет усложнять и замедлять исполнение решений. Унитарный враг, осознающий свои стремления, нацеленный на победу любой ценой и понимающий, что он должен быть приспосабливающимся и гибким, если он хочет разбалансировать превосходящего по военной мощи противника, может прекрасно пользоваться решающим преимуществом.
Конфликт между демократическими государствами & негосударственными игроками
После окончания эпохи деколонизации, западным государствам не приходилось участвовать а партизанских войнах, хотя США и некоторые другие страны были немного вовлечены в подобные войны других стран. Негосударственными врагами, с которыми им приходилось бороться, были, в основном, террористические движения, либо в регионах, в которые они вторглись, либо на родине. Как известно, партизанская война – это метод более слабого в военном отношении противника: в известной аналогии Мао Цзэ-Дуна они – это рыба, которая опирается на благоприятную обстановку моря дружественного населения для пропитания, убежища, призыва новобранцев и разведки с целью выживания, маневрирования, борьбы и роста в силе. Терроризм – еще более слабая форма борьбы, т.е. это значит, что движение, практикующее терроризм, не сможет получить достаточную общественную поддержку, чтобы перейти на более продвинутую стадию партизанского конфликта. Это может быть в случаях, когда террористы представляют меньшинство социальной, этнической или религиозной группы, а правительство обладает политической волей и общественной поддержкой для борьбы с ним (как, например, в израильских отношениях с палестинцами). Или, поскольку является нормальным, когда демократии взаимодействуют с политически направленным движением, террористы обладают такими экстремальными взглядами и целями, что им не хватает общественной политической основы и, в результате, они вынуждены действовать в тени.
В общем, можно сказать, что террористы разделяются на две широкие группы, хотя традиционно наблюдалось некоторое сотрудничество между ними, и иногда сложно отличить действия, которые были политически мотивированными, и действия, которые носили исключительно уголовный характер и преследовали корыстные цели (как те, которые совершались накро-террористами). Многие поддерживались и иногда управлялись государством, напр., в Либии, Сирии, Иране и Серверной Корее.
Идеологические террористы приносили вред многим западным обществам в 70х и 80х гг., несмотря на то, что либеральный капитализм явно распространял повышающийся уровень жизни и социальной безопасности. Даже в открытых и успешных США пусть недолго, но существовала Подпольная Организация Погоды. В Европе некоторые из них принадлежали к правому крылу, такие как итальянские фашисты, которые организовали взрыв на железнодорожной станции в Болонье, приведший к 285 смертям в 1980г. Большинство из них были в широком смысле «коммунистами», стремящимися разрушить «буржуазную демократию», НАТО и американские интересы в своих странах. К концу ’80х гг. самые выдающиеся из них (Фракция Красной Армии Германии, Объединение Прямых Действий Франции, Красные Бригады Италии и Красная Армия Японии) были побеждены. На сегодняшний день, только греческое движение 17го ноября все еще действует. К концу ’90гг. поражение коммунизма было очевидным для всех, но еще рано говорить о смерти идеологического терроризма левой направленности. Он может возобновиться под лозунгами антиглобализма, антикапитализма и даже защиты окружающей среды. В каждой стране существует класс эгоцентричных, с нечеткими представлениями фашистов и оппозиционеров среднего класса, которые могут убедить себя, что они могут создать и возглавить революцию ради спасения своей страны или целого мира посредством бомбардировок и убийств политических деятелей. Даже Америка будет, без сомнения, страдать от некоторых психически неуравновешенных последователей Тимоти Маквея и Унабомбера.
Националистическое и этническое/религиозное несогласие всегда было и продолжает быть самым большим стимулом для терроризма. На западе отчаянные усилия ФОК (Фронта Освобождения Квебека) по отделению Квебека от Канады прекратились, но в Европе ИРА (Ирландская Республиканская Армия) (различными манифестациями) и РСБ (Родина и Свобода Басков) закрепились на удивительно долгое время. Новые демократии юго-востока и востока континента могут успешно предоставлять плодородную почву для этно-националистического терроризма годами и даже десятилетиями. В развивающемся мире подобные террористические движения, иногда отдельно, иногда вместе с беспорядками, искажают политику в недавних (в большинстве, квази-) демократий от Мексики до Индонезии. Нет оснований полагать, что эта фаза развития в ближайшее время пройдет, и уже нестабильные режимы, как в Пакистане или на Филиппинах, могут быть неспособны выдержать большого экономического и социального распада. Наиболее опасный для международной безопасности, в противовес безопасности отдельного государства, — это исламский фундаментальный терроризм. Будучи панисламистским, он является угрозой и для умеренных мусульманских правительств, и для западных сторонников этих режимов и Израиля, который стремится нанести вред. Он все больше отходит от традиционного до так называемого «нового» терроризма в рамках оружия и методов, особенно нападая на запад.
Традиционный терроризм можно кратко определить как систематическое использование запугивания в политических целях. Поскольку у него есть политические цели, он не является (вопреки общему мнению) бездумным. Он создан для того, чтобы:
• привлечь внимание к непопулярным вопросам и несправедливости (и, как с некоторыми палестинскими группами, может сопровождаться социальной работой, чтобы продемонстрировать положительную сторону движения);
• продемонстрировать неспособность правительства защитить своих граждан и имущество, создать экономические проблемы (и обеспечить средства с помощью банковских набегов и т.п.);
• создать чувство страха для подрыва общественного согласия и веры в правительство и принудить его к ответной, желательно репрессивной позиции;
• принудить правительство к изменению направления внутренней или внешней политики;
• получить некоторую международную поддержку в вопросе.
Принимая целевые решения, террорист сталкивается со сложным компромиссом между тем, чтобы быть эффективным (т.е. оказывать настоящее давление на правительство), и тем, чтобы быть контрпродуктивным (т.е. ужесточение решений врага и создание угрозы для его поддержки со стороны внутреннего и международного сообщества). Будучи привлекательными в качестве «законных» целей, нападения на службы безопасности, в целом, не проходят первую проверку, кроме случаев, когда терроризм проводиться в поддержку восстания, когда закрепление военных сил полезно. Нападения на гражданские, особенно на крайне важные экономические, цели часто рассматриваются больше для подрыва воли правительств и их электората противостоять требованиям террористов. Они также более уязвимы и, следовательно, легки.
Поскольку у традиционных террористических групп ограниченные, местные, политические цели, всегда есть возможность компромиссного урегулирования – хотя, если вопрос является основополагающим для обеих сторон, как в палестинско-израильском споре, его очень сложно будет достичь. Тем не менее, существует новый феномен на террористическом поприще – группа, которая, как кажется, имеет исключительно отрицательную цель, такая как апокалипсическая секта Аум Синрикё в Японии, или мотивация которой туманна и/или неразумна, как аль-Каида. Подобные «новые» террористические движения не сопровождают свои кровавые преступления политическими требованиями. Они скорее нацелены на наказание за то, что считают несправедливостью, и разрушение существующего порядка. Эти группы хотят максимизировать гражданские смерти ради блага общества. Для таких непримиримых врагов не существует цели, которая считается контрпродуктивной. Отсюда следует, что выбор будет приходиться на ядерное, биологическое или химическое оружие. С заявленными 30-40,000 членами и состоянием более $1.2 миллиарда долларов, Аум Синрикё способны были обеспечивать достаточное количество нервно-паралитических ОВ; только неумелая работа в нападениях в метро Токио в 1995г. предотвратила ожидаемые массовые человеческие потери. Движение Бин Ладена явно было, а может и остается, еще более многочисленным, богатым и стремящимся к оружию массового поражения.
Вероятно, дальнейшая траектория развития будет более выгодна террористу, чем его государственным оппонентам. Сложные общества будут становиться все более и более зависимыми от технологий. Таким образом, они станут более уязвимы от их разрушений, в частности, когда их собственные изобретения будут использованы против них. Прогресс также может вложить в руки террористов средства разрушения, о которых они ранее не мечтали (например, генетически модифицированное биологическое оружие).
С агрессией со стороны государства или идеологии, зависящей от силы государства, можно бороться традиционными средствами — военной и/или политической победой над государством и, если необходимо, его оккупацией. Это формула использовалась в войне против фашизма и коммунизма, но не будет работать с безгосударственными или сверхгосударственными идеологиями или религиями. Вооруженные силы имеют ограниченную эффективность против такого абстрактного существительного, как «терроризм». Проблема в том, что тайный, негосударственный враг не привязан географически к какому-то центру, захват которого означал бы его разрушение. Также как и уничтожение настоящего руководства не обязательно искоренит его. Например, падение режима Талибана в Афганистане не обязательно значит конец аль-Каиды. Тем не менее, полезное, предоставляющее убежище правительство может быть в крайнем случае необходимо. Похоже, что движение состоит из отдельных сетей, расположенных по всему миру, с подразделениями, комфортно живущими во вражеских государствах, высоко мотивированными и способными на независимую инициативу или объединение согласно требованиям, необходимым для исполнения особой операции. В эпоху передовых средств связи (включая кодирование), подобные международные террористы могут существовать как виртуальное движение. Более того, даже фактическое уничтожение аль-Каиды не положит конец угрозе со стороны фундаментализма Ислама. По самой природе эти движения, вероятно, будут трудноискоренимы. Таким образом, войну против терроризма нельзя выиграть, также как нельзя выиграть войну против болезней. Могут быть тактические победы над этой группой/инфекцией, но окончательная победа – это несбыточная мечта.
Не существует исключительно военного лекарства от терроризма, по крайней мере, для демократии. На самом деле, французская армия одержала военную победу в Алжире в конце ’50х гг., но Алжир все равно выиграл независимость, и позже французский электорат резко изменил свое мнение относительно используемых методов. И Англия, и демократическая Испания признали ограниченность военных средств в искоренении националистического терроризмa и опоры на целесообразную (и умеренную) смесь принуждения и политических средств для пресечения поддержки террористов. Израиль, с предполагаемой угрозой его национальному выживанию, был более терпим к насильственным репрессиям, коллективному (по сути, часто случайному) наказанию, государственному терроризму и другими исключительно насильственным ответным мерам. Он опирался на силу, внутри страны и за ее пределами, в последнем случае либо не покидая территорию, либо, в Ливане, посредством прямого вторжения и оккупации. Спустя 30 лет угроза еще сильнее, чем была. Только израильского примера должно быть достаточно для демонстрации несостоятельности использования чистого сдерживания для победы над терроризмом и терроризмa в качестве политического инструмента.
Рецепт Президента Буша относительно победы над международным терроризмом, свержения правительств, поддерживающих их, и уничтожения террористических баз может и сработал в случае Афганистана – еще рано об этом говорить – но это мог быть обманчивый прецедент. Режим Талибана ненавидели практически везде, и на родине, и в мире. Подобные нападения на другие государства могут быть контр-продуктивными. Международный консенсус, сфабрикованный для войны в Афганистане, не поддержит подобные действия против, например, Ирака или Ирана; не будет юрисдикции ООН и, следовательно, четких законных санкций для них. Односторонние действия, скорее всего, приведут к возникновению новых врагов и потери старых друзей (и их жизненно важного сотрудничества в области разведки и транспорта). Нет ничего лучше, чем вторжение выявленной империалистической державы для объединения, по крайней мере, значительной части населения на фоне даже непопулярного режима. Кроме этого, что сделают США после захвата Багдада или Тегерана? Введут условия, которые нельзя будет поддерживать после ухода американских войск? Закрепят, по сути, марионеточное правительство с небольшой или никакой внешней поддержкой, возьмут на себя партизанское сопротивление и задачу восстановления страны? Разрушат террористические базы и затем бросят страну в разрозненности и/или анархии? Подобные военные решения совершают ошибку преодоления симптомов болезни без выявления причин. Борьба с терроризмом – это основная политическая, разведывательная и правоохранная, а не военная проблема.
Единственный надежный способ победить терроризм – это преодолеть противоречия, которые толчок его развитию: другими словами, сделать из моря населения враждебное окружение для террористической рыбы, лишив его, таким образом, активной и даже негласной поддержки и обеспечив для сил безопасности поддержку основной части населения. После этого к терроризму будут прибегать ограниченные фанатики и лица, которые имеют природную склонность к насилию и преступлениям. Борьба должна быть основной обязанностью полиции, как части обычной правоохранительной деятельности, а военные силы должны привлекаться в крайнем случае в качестве поддержки. Затем может применяться терпеливая разведывательная работа, сопровождающаяся эффективными, нацеленными, возможно, скрытыми действиями, для уничтожения врага без контр-продуктивного сопутствующего вреда. Но необходимая разведка может быть получена только в случае победы над сердцами и помыслами потенциальных последователей террористов. Это составляет политическую проблему.
Правительства не должны допускать увеличения пробела в законодательстве, подрывающего моральный консенсус, который необходим для мирного прогресса. Они должны обеспечивать, чтобы ни одна часть общества не страдала от вопиющей несправедливости, которая может создать условия, в которых насильственное противостояние будет рассматриваться как единственный возможный ответ угнетенных. Эти проблемы необходимо выявлять и разрешать до того, как меньшинства обратились к вооруженной борьбе, потому что запоздалые действия, когда раскол уже произошел, могут стимулировать террориста, создавая видимость шантажа, а не разумного урегулирования законного недовольства. Более того, пока они могут ограничивать гражданские свободы во имя борьбы с терроризмом без потери общественной поддержки, правительства должны обеспечивать, чтобы действия сил безопасности находились в рамках пресечения и закона. Провести линию между обороной гражданского общества и сдерживанием означает проиграть борьбу за умы людей, отдалить от значительных групп и расширить общественную поддержку для террористов.
Тенденции, подчеркнутые в начале данной статьи четко демонстрируют, что и с точки зрения мест возникновения, и с точки зрения способности управления, международный терроризм растет. В период 1965-1990, доля мирового дохода самых богатых 20% стран выросла с 69% до 83%, и средний доход на душу населения в высших 20% вырос с 31 кратного до 60 кратного отличия от 20% самых бедных стран. Если богатые демократии хотят поддерживать такой благоприятный для них статус кво, они должны задуматься о том, что за это необходимо заплатить. Неравенство доходов между развитыми экономиками и Третьим Миром не только растет, но и становится более заметным и сложным для игнорирования, поскольку мир сжимается и становится более прозрачным. На данный момент богатые страны распределяют смешную долю своего ВНП на предоставление помощи иностранным государствам (например, Объединенное Королевство — 0.3% ВНП, США — 0.1%), и ее большая часть ограничена или используется неэффективно. Более того, на данный момент богатый мир настаивает на торговых правилах, которые наносят вред самым бедным странам; например, их фермерские субсидии достигают $1 миллиарда в день – что превышает больше, чем в шесть раз их суммарную бюджетную сумму для помощи иностранным государствам. Возможно, им нужно быть готовыми к тому, чтобы пожертвовать целью бесконечного повышения уровня жизни ради инвестирования в безопасность. Деньги, разумно потраченные на более бедные страны, могут помочь уменьшить производство кокаина и кока и поток эмиграции, который создает эту проблему, а также могут помочь уменьшить долю населения, поддерживающую террористов. Эту поддержку также можно уменьшить, если запад перестанет поддерживать несправедливые режимы, которые подавляют разумное расхождение во взглядах и отказываются разрабатывать реформы на благо всего населения.
Проблема нахождения подходящей политики кнута и пряника для борьбы с международным терроризмом слишком сложная для отдельной страны, даже США. Только объединенные усилия и расходы, разделенные богатыми странами, могут изменить экономическую ситуацию в Третьем Мире, который способствует его развитию. Только сверх-национальный подход к безопасности в самом широком смысле (включая торговлю наркотиками, отмывание денег, массовую миграцию, экологические проблемы) может справиться с угрозой, которая возросла и по масштабу, и по природе.
Выводы
«Конец истории» Фрэнсиса Фукуяма не будет означать конец конфликта. Скорее, он разрастется и станет более опасным.
Западные государства будут сталкиваться с сильным, иногда непреодолимым давлением относительно вмешательства в конфликты других стран, и военное превосходство не всегда даст им возможность провести низкозатратное и быстрое урегулирование. К счастью, большинство из их оппонентов, вероятно, будут авторитарными лидерами, которым будет не хватать дальновидности, ясности понимания и гибкости мышления, чтобы эффективно готовиться и противостоять интервенции. Им также, в силу природы их режимов, может не хватать объединенной и целеустремленной национальной воли, которая необходима для победы. Но небеса помогают интервенционистам, которые, возможно в силу неосведомленности, высокомерия и самонадеянности, выступают против сплоченного врага, который знает, чего он хочет. Такое развитие имеет потенциал для свержения правительства, как это случилось во время войны во Вьетнаме, или для раскола альянсов, как это чуть не случилось с НАТО против Боснии.
Случайный внутренний терроризм и в дальнейшем будет чумой демократии. Более слабые с постоянными проблемами могут страдать от такого социально-экономического разрушения, что к власти придут военные правительства, ведущие к дальнейшему упадку (как это случилось в прошлом в Турции и большей части Латинской Америки). Тем не менее, пока терроризм может причинить разрушения и человеческие жертвы, он не угрожает существованию стабильной западной демократии. Как и в прошлом, террористы не смогут получить общественную поддержку (поэтому они должны действовать в тени и никогда не смогут перейти от простого терроризма к партизанскому сопротивлению). Но угроза, создаваемая «новым», международным терроризмом, потребует международного сотрудничества и фактических жертв от богатых для уменьшения его влияния и, следовательно, способности к действию. Смогут ли и захотят ли богатые страны платить цену в экономическом смысле и объединении суверенитета? Создадут ли они, следуя упрощенной политике ведения «войны против терроризма», больше врагов, чем они уничтожат, и поспособствуют ли новому расколу Мира?